Пропавшие без вести - Степан Злобин

— А как у нас дело с командным составом? — спросил Балашов.

— Не сберегли мы командный состав, — признал Острогоров. — Не сумели сберечь. Храбрые были люди. Ответственность на себя принимать не страшились, но понимали ее однобоко — как личную смелость. Пример показать стремились бойцам, вылезали вперед. Так и устав велит, и уж очень терзала всех злость на это проклятое отступление… Пока спохватилось командование, а командиров повыбили…

— Да-а, новых-то сразу не вырастишь, — задумчиво произнес Балашов. — А все-таки уточни: какова же картина?

— Картина такая, что одним из полков в дивизии подполковника Лопатина командует старший лейтенант Усман Усманыч Каримов, отважный и умный татарин, казанский студент, коммунист, но человек с активным туберкулезом легких, ранен легко в шею, остался в строю. Заменить бы его, да некем. В полку его любят, а «полк» весь — шестьсот человек! Вот тебе и уточнение, Петр Николаевич!

Бурнин отметил, что тон их беседы стал деловым и спокойным, хотя Острогоров по-прежнему не смотрел в лицо Балашову.

— А комвзводами, — продолжал Острогоров, — всюду в полках и почти по всем дивизиям у нас около половины — старшие сержанты и даже сержанты. Но теперь уже это люди с опытом, по опыту можно бы всех их во младшие лейтенанты. Я бы лично представил, хотя у многих образования маловато… Да ты, наверно, ведь сам захочешь проехаться по дивизиям, поглядишь. Я тебе так только, в общих чертах…

— Товарищ майор, прикажите дать чаю покрепче, — попросил Балашов.

Обстановка стала совсем уже мирной, когда Балашов и Острогоров перешли к стенной карте со стаканами чаю в руках.

«Ничего, обойдется! — обрадовался Бурнин. — Мягчеет наш Логин Евграфович! Чаем распарило, и отмяк!» — усмехнулся он про себя.

— Вот тут две дивизии есть у нас посильнее и покрепче: левофланговая — полковника Чебрецова, где наш майор Анатолий Корнилыч Бурнин был начальником штаба, и крайняя с правого фланга — полковника Мушегянца. Они численно тоже ослаблены, но сохранили командный состав, четкое управление, дисциплину, сберегли свою артиллерию. Из восьми сохранившихся наших дивизий эти две — самые сильные. Одну дивизию мы потеряли в боях под Смоленском: полегла до последнего, вместе со штабом, прикрывая отход нашей армии. Пополнений мы просим у штаба фронта…

— Командующий сказал мне сегодня — дадут. Им обещали передать из Резервного фронта, — сказал Балашов.

— Что до меня, я бы пополнил в первую очередь самые обезлюдевшие дивизии — Лопатина, Дубравы и Старюка. Вот они, в центре армии, — указал Острогоров по карте. — Кстати, должен сказать, тут, на правом крыле, особенно у Мушегянца, Лопатина и Дубравы, коммуникации слабы. В ходе последних боев они форсировали речку Топь. Мосты сожжены. Навели мы две переправы. По ним и идет подвоз боепитания и продовольствия, а дороги болотисты, слабы.

Бурнин попросил разрешения доложить о только что полученном донесении как раз в эту ночь в район, о котором шла речь, не успели перебросить все грузы до налетов вражеской авиации. Мясо и хлеб на тот берег теперь будут доставлены только к вечеру.

— Значит, надо еще навести переправу, — строго сказал Балашов. — Заметьте себе, товарищ майор. Как же так — не кормить бойцов?! Надо немедля такие непорядки устранять.

— Да там ведь дорог нет, Петр Николаевич! А что без дорог переправы! Понтонов-то хватит. А там на три дивизии две дороги, — пояснил Острогоров, сердито взглянув на вмешавшегося Бурнина.

Он вдруг снова застыл и ушел в себя.

— Прикажешь сейчас представить тебе начальников отделов и служб? Кстати, можно спросить у начинжа, что он с дорогами тут посоветует, — сказал Острогоров, по-прежнему спрятав свои глаза.

— Вызывайте начальников, — согласился с ним Балашов.

К вечеру Балашов в сопровождении Бурнина и командиров инженерных войск выехал в дивизии для ознакомления с обстановкой на местах.

Новый наштарм подкупал своей простотой. Он совсем не стеснялся расспрашивать о войне, как фронтовой новичок, но вместе с тем проявлял широкие знания и оперативную распорядительность, однако же в иных случаях, не смущаясь, просил совета у младших. Один из командиров дивизии, полковник Дуров, узнав Балашова, был и обрадовав и почему-то как-то смущен. Бурнин заметил, что Балашов именно с этим старым знакомым держался более натянуто, тогда как с другими — совсем просто. Бурнин успел понять лишь одно — что Балашов читал какие-то лекции, когда Дуров учился в академии…

Когда они три дня спустя возвратились в штаб армии, как раз туда прибыли представители фронта вручать награды за последнее наступление, проведенное в поддержку боев по ликвидации Ельнинского выступа. Новый орден — Красного Знамени — появился и на груди Острогорова.

— Поздравляю, Логин Евграфович! — тепло сказал ему Балашов.

Но Острогоров, принимая поздравление Балашова, подал руку, опять не глядя в лицо начальнику штаба.

— Поздравь и майора, — сказал Острогоров, слишком поспешно отняв свою руку у Балашова. — Поздравляю тебя, Анатолий Корнилыч, с орденом Красной Звезды! — обратился он к Бурнину и подчеркнуто долго и крепко тряс его руку.

«Не компенсировал орден его обиды! — понял Бурнин. — Трудно им будет вдвоем. И мне с ними будет не так-то легко!»

Настроение складывалось явно не очень здоровое. Работать в такой обстановке было нехорошо. Она угнетала… В эти дни разразилась гроза над Киевом и над всей Украиной, а здесь, на Смоленском направлении, соединения и части их армии перешли к нудным оборонительным действиям, не продвигаясь серьезно, только стремясь сгладить выступы и углы, обезопасить фланги и стыки частей. И все же именно их армия в эти дни оставалась почти единственным соединением, с участка которого во фронтовые сводки Верховного командования проникало несколько слов об освобожденных селах и деревнях, чем вся их армия, конечно, гордилась. Но настоящего дела не было.

Оторвавшись от карты фронтового участка, Бурнин поднял трубку телефонного аппарата:

— Бурнин. Слушаю.

— Тебя вызывают в Генштаб. Вот счастливчик! Я составляю сейчас предписание, — сказал знакомый голос. — Заходи — объясню.

— Через полчаса буду готов.

— Постой, погоди! Генерал приказал перед отъездом к нему заглянуть.

— Слушаюсь. Через пятнадцать минут, — сократил Бурнин время сборов.

Анатолий был рад встряхнуться и побывать в Москве, хотя, разумеется, не имел представления, для чего его могут туда послать.

Перед отъездом, явившись по вызову Балашова, он застал Балашова и Острогорова в жарком споре.

«Как только сойдутся, так снова сцепятся!» — с досадой подумал Бурнин, еще не услышав, о чем идет речь.

Он хотел было ретироваться, но Балашов заметил его и молча, кивком головы, пригласил войти, в то же время не прерывая своего собеседника.

— Ты, Петр Николаевич, готов представить это событие так, как рисует Геббельс: чуть ли не как победу немецкой армии! — заключил вгорячах Острогоров.

Анатолий тотчас же понял, что спор идет о ельнинской операции и о последнем наступлении на участке их армии, на направлении Духовщины.

— Я, Логин Евграфович, не покушаюсь на моральный престиж. Для всей нашей родины это огромное дело, что мы заставили немцев отдать нам город. Но я всегда представляю себе победу как уничтожение живой силы и техники противника, — возражал Балашов. — Если противник сумел спасти живую силу и технику, то это его успех. Отогнать противника — это еще не значит его победить. Верно, и под Ельней уложено много фашистов, порядочно их положили и здесь, под Духовщиной и Ярцевом. А наших бойцов сколько тут убито! Как же мы смеем себя-то обманывать?! Если бы по Ельне был нанесен удар хоть сутками раньше, фашисты попали бы в крысоловку. Вот это была бы победа, которая, может быть, повлияла бы и на события юга. А то ведь невесело там — к Донбассу фашисты рвутся!

Лицо Острогорова потемнело.

— Проще всего, Петр Николаевич, не признавать чужих успехов! Лично я считаю, что здесь достигнуто главное: красноармеец, наш русский боец, увидел немецкую задницу. Все жители говорят, что немцы удирали из Ельни в одних подштанниках!

— К сожалению, даже и генеральские брюки плохой боевой трофей. Мне больше нравится брошенный танк, чем портки! — возразил Балашов. — Все в порядке: проведено наступление, ликвидирован выступ, город взят, реляции опубликованы, ордена даны… Я с тобой говорю, как армейский штабной командир с таким же старым штабным работником, без кокетства, по-фронтовому… По-чиновничьи рассуждать мы с тобой не имеем права. Ты Фрунзе любишь напомнить. Так Михаил Васильевич не позволил бы себе таких фокусов… Нет!

Бурнин с удивлением увидал, что на лбу Балашова надулись гневные жилки, а Острогоров вдруг стих и умолк.