Последняя неделя лета (Квинт Лициний 2 - вбоквелл) - Михаил Королюк

- Кто такие? - строго и требовательно спросил главарь.

- А сами вы кто такие? - не менее высокомерно ответила Яся. - И чего это вы тут расспрашивались?

- Мы? - наконец-то главарь перевел взгляд с Томы на Ясю. - Мы - аборигены! - и внезапно улыбнулся широко, искренне и светло.

- Они аборигены, - уточнил он, кивая на мальчишек. - Я, с Крыма, к двоюродному брату приехал на лето.

Его улыбка была столь неожиданная, что у Томы заломили скулы, и ей захотелось прикрыть глаза от ее сияния. Яся оказалась менее чувствительна к его обаянию:

- А, мы, не местные, проездом тут. Еще вопросы есть?

- Они идут от дач блатняков. Я даже, догадываюсь, откуда, там недавно какой-то горкомовец дом купил - предано заглядывая главарю в глаза, сказал полный мальчишка.

- Да ясно кто они, - сплюнул через расщелину между зубов долговязый. - Посмотри на кожу той рыженькой. Маасквички они, - протянул он. И добавил с искренним презрением, и, подражая московскому говору, - каларады!

Яся не смогла сдержать себя:

- Никакие мы не москвички, из Ленинграда мы. Слышал такое название или у тебя двойка по географии? А сюда, тоже, с Крыма приехали. Еще вопросы есть?

- Есть, - не смутился главарь, - зовут как?

- А ты разве не знаешь, что подошедший первым здоровается и представляется. Тебя в школе этому не учили?

- Учили, - покладисто согласился главарь, не обращая внимания на колкость Яси и продолжая глазеть на Тому.

- Вот этот, - он повернулся к долговязому, - Лохматый. Этот, - небрежно махнул рукой, - Пузан.

- А я... я - Костя. Просто Костя.

И, весело зыркнув глазом, совершенно не фальшивя, запел:

- Шаланды полные кефали, в Одессу Костя привозил! И все биндюжники вставали, когда в пивную он входил!

- Слышали? - и, не дождавшись ответа, добавил. - Про меня песню написали! - улыбкой показав, что шутит, опять солнечно улыбнулся Томе.

- Тома я, - прервала затянувшееся молчание Тома. - А ее зовут Яся, - добавила, поняв, что сама Яся им своего имени ни за что не скажет.

- Тоома, - протянул Костя. А потом опять запел, неуловимо исказив текст так, что тот стал звучать крайне двусмысленно:

Девушка, здравствуйте!

Как вас звать? Тома?

Семьдесят вторая! Жду, дыханье затая!

Быть не может, повторите, позовите Тому!

А, вот уже ответили... Ну, здравствуй, - это я!

- Во, какой крутой бард о тебе песню написал, - уважительно сказал Костя и снова посмотрел ей прямо в глаза. Тома увидела искорки в его глазах, но так и не поняла, шутит он, говорит серьезно или насмехается.

- Ведь это о тебе Высоцкий эту песню написал? Это же он о тебе? Ты с ним знакома? - продолжил Костя. И, не дождавшись ответа, подражая Высоцкому, снова пропел:

- Ну, здравствуй, это я!

Тома вспыхнула вся. От шеи до кончиков волос. Как же она ненавидела эту свою особенность - краснеть, когда это было делать совсем нельзя. И как краснеть. Так что даже слепой не мог это не заметить.

Она прошмыгнула мимо них, сумев лишь пробормотать:

- Нам пора.

- До встречи мон амур! - не стал оставлять за Томой последнего слова Костя и изящно помахал рукой на прощание. Все у него получалось как-то легко и изящно.

Яся вызывающе посмотрела на Костю, но не нашлась, что сказать и молча увязалась вслед за Томой.

Момент первого свидания с новым морем был безнадежно испорчен. Тома чувствовала, что кровь еще не отлила от кожи и старательно отворачивалась от Яси. Яся, не зная чем можно помочь и как защитить любимую подругу, наливалась яростью.

- Ну вот, - не сдержалась она. - На весь берег три человека. Всего лишь три маленьких засранца. И опять все снаряды в одну воронку.

- Ладно, не заводись, - с благодарностью положила Тома свою ладошку на руку Яси, - все уже хорошо. Это же просто мальчишки. Глупые, самодовольные мальчишки. Вот представь, что этот Костя, размером с палец, стоит сейчас у тебя на ладошке и, так же, надуваясь, поет всякие пошлости тоненьким писклявым голоском. А ты его, хвать, и сжала. А он выпучил глаза, моргает ими, а ничего сказать уже не может, только рот как рыба открывает. А ты все сжимаешь руку и сжимаешь и спрашиваешь его "Ну як, допомоглы тоби хлопчыку твои нимци?" Представила?

Яся представила и, не сдержавшись, прыснула. За ней прыснула Тома. Злость мгновенно улетучилась и заменилась весельем.

Девчонки, оглянулись, увидели, что мальчишки уже скрылись за изгибом берега, и, не сговариваясь, выскочили из платьев, в одних купальниках, с визгом и брызгами с разбегу бросились в море.

А море, теплое и ласковое Азовское море, с любовью приняло их в свои объятья.

Тот же день. Там же. Полночь.

К ночи ветер усилился и начал трепать занавески через полуоткрытую балконную дверь. Тени от нее метались, образуя загадочные фигуры, быстро и неслышно пробегающие по потолку. Где-то рядом, практически неслышимый, но от этого не менее противный, тоскливо выл на одной ноте недобитый комар.

Несмотря на плотный и вкусный ужин, усталость после купания, и все дневные переживания и события, Тома все никак не могла уснуть. Луна, отражаясь от окна балконной двери, казалась глазом чудовища, заглядывающего в комнату и выискивающего жертву. Тома встала, чтобы закрыть балконную дверь и усмирить пляшущие занавески, тем самым прикрыв ими, нахально пялящуюся на нее, луну, но не удержалась и вышла на балкон.

Теплый ветер, уже несущий в себе легкую прохладу ночи, как будто караулил ее. Резким порывом он проник под взметнувшуюся ночную рубашку и прохладным языком прошелся по всему ее телу от коленок к груди. Тома вздрогнула, инстинктивно прижала рубашку к телу, зажала ее коленями, и, даже, чуть попятилась назад, но тут же остановилась, отпустила рубашку и шагнув вперед, с удовольствием подставляя тело ночному ветру.

Под антрацитом непривычно черного неба, усеянного удивительно яркими звездами, высоко в небе висела луна. Под ней, переливаясь всеми оттенками от темно-синего до черного, разбрызгивая капли серебра, разбившегося о море отражения луны, накатывали на берег волны. Движение их сопровождалось мягким рокотом, переходящим в недовольное шипение после встречи с берегом.

В доме оказалось две спальни. Обе на втором этаже, поэтому девочки, почувствовав неожиданную свободу, легли спать каждая в своей спальне. Для Томы это было непривычно. В предыдущие годы, когда они однажды тоже вместе ездили на море, они спали вместе в одной комнате. Тома улыбнулась, вспомнив, как они, тесно прижавшись, мелко дрожа, рассказывали друг дружке страшные истории про черную руку и прятались, от нее же, обнявшись, под одеялом. Радость от свободы, а также от известия, что операция у дяди прошла успешно, внезапно прошла и Томе стало одиноко. Как там Яся? Ощущает ли она те же чувства? Прошла ли и у нее эйфория от свободы и вседозволенности? Тома была уверена, что Яся уже спит, но ей, непонятно почему, все равно захотелось оказаться рядом с ней. Тома вышла из комнаты и, стараясь идти бесшумно, она прошла по коридору к спальне Яси и остановилась у полуоткрытой двери. В отличие от ее спальни, в спальне Яси было тихо. Балконная дверь была закрыта, занавески задернуты, но, даже сквозь задернутые занавески, луна топленым молоком заливала постель Яси.

На душе Томы стало тепло и, уже не чувствуя себя одинокой, она собралась развернуться и выйти, как вдруг заметила шевеление под простыней Яси. Первой мыслью у нее было, что это паук, и она чуть было не завизжала, но тут же поняла, что это не паук, это пальчики Яси, ритмично и еле различимо движутся под простыней.

Ноги Томы вдруг ослабели, а сердце бешено забухало в груди. Она попыталась попятиться, но у нее ничего не получилось. Беззвучно зажав рукой рот, замерев, она неотрывно следила, как ритм колебаний руки Яси стал нарастать. Внезапно рука Яси остановилась, от кровати донесся еле слышимый стон, а тело Яси задрожало и выгнулось.

Тут Тома с беспощадной ясностью поняла, что если она сейчас скажет хоть слово, хоть как-то выдаст себя, то ее многолетней дружбе с Ясей придет конец. Они больше никогда не смогут, не то, что разговаривать друг с дружкой, они даже не смогут больше посмотреть друг другу в глаза. Ноги ее вдруг ожили, и, сделав быстро и бесшумно шаг назад, она отошла от двери Ясиной спальни и на цыпочках прокралась в свою спальню.

Как можно быстрее она запрыгнула на свою кровать, задрав при этом рубашку себе практически до груди, но, даже не заметив этого, тут же укрылась одеялом с головой и со всей силы зажмурила глаза. Сердце бешено колотилось у нее в груди. Она почувствовала как, непонятно откуда взявшийся пот, прямо стекает по ее груди, а ноги стали ватными и начали мелко дрожать. Она опустила руки, попытавшись остановить дрожь ног, и, вдруг, с удивлением, почувствовала, что пальцы ее коснулись чего-то мокрого. "Неужели я описалась?" - промелькнула мысль, от которой она поежилась и покрылась мурашками. Преодолев внутреннее сопротивление, она понюхала пальцы и расслабилась. Это было не то, что она подумала. Это было что-то совсем другое. Пахнущее совсем по-другому. От этого запаха, почему-то, сладко заныло внизу живота. Тома отдернула рубашку, крепко зажала ее ногами, повернулась на бок, засунула голову под подушку и постаралась уснуть. Удивительно, но ей это удалось.