Европа в пляске смерти - Анатолий Луначарский

XIV век дал собору замечательного архитектора в лице Перье14, который создал большую ризу. Но в XV веке отыскался подлинно великий строитель, следы которого встречались повсюду в соборе, — Гильом Понтиж15.

Это он воздвиг павильон — изящный, летучий колпак на Сен-Ромэне. Капитул16 находил, что это обойдется дорого, и высказался за плоскую кровлю — террасу. Но художник боролся страстно и настоял на своем при поддержке города. Но ниже павильона он построил еще верхний этаж башни — безумную фантазию из гранитной пены. Из камня соткал он и аванпортал Книгопродавцев, наконец, ему же принадлежит каменная лестница — виртуозная, как весь стиль поздней готики, но благородная и ласкающая пропорциями.

Наконец, он же заложил лучшее украшение собора — знаменитую «Масляную башню». Это грандиозное проявление строительного гения готических мастеров XV века было большей частью сооружено на сбережения на масле, воспрещенном на время особо провозглашенных постов. Ели сухое и строили красивую башню.

Под ее подножием оказалась вода. До трети доведенная громада вдруг накренилась. Великий архитектор не смутился. Он придал зданию новые устои и продолжал строить. Он умер в 1489 году, а «Масляную башню» блистательно кончил блистательный ученик гениального художника — Рулан де Ру17.

Ему же принадлежит замысловатый, богатейший убор главного портала. Но у Рулана была мечта. Посередине нефа18, где он пересечен трансвером19, где высится «фонарь»20, он хотел на месте деревянной высокой стрелки, крытой золоченым свинцом, бросить в небо еще более легкую и стремительную, но каменную стрелу.

Ему не удалось. Он только создал как бы полный игры и готовящийся к прыжку, упругий силами пьедестал для нее. Мы увидим, как кончил это дело наш железный век! Пока мы видим мистиков за работой. Но вот пробуждается ratio! Молодой прозаик не хочет щадить порождения туманного, от земли рвущегося чувства.

В 1562 году21 собор выдерживает осаду наподобие своей реймской Блаженной сестры. Каноники наскоро припрятали, что могли, остальное протестанты, ворвавшиеся толпой, уничтожили безжалостно. Не щадили не только статуй, но даже могил. Мощи были сожжены. Все ценное было разграблено.

В 1683 году страшные опустошения произвел небывалый ураган. А XVIII век принес предвестников урагана человеческого, тоже небывалого.

В глазах «разумных людей» этого века Руанский собор был чудовищным нагромождением камней, истинным сыном средневекового хаоса. Они принялись украшать его по-своему. Они снабдили его изящным алтарем в стиле m-me de Pompadour. Могила Генриха II22, Ричарда Львиное Сердце, прекрасное хранилище, где было похоронено сердце Карла V23, завещанное им городу Руану, — все это было разрушено. Правда, надгробные камни перенесли на хоры. Часть здания внутри была перестроена Кутюром24 — строителем неогреческой св. Магдалины Парижской. Он и здесь пустил в ход ионийский ордер25. Алтарь сохранился, как и две статуи Клодиона26. Они приспособились. «Я, XVIII век, тоже здесь был и принес посильный дар». Но пристройки Кутюра собор отбросил.

Не подумайте, что каноники защищали собор от «нового стиля»! Нет. Они находили тоже, что храм слишком темен, по их почину миланские маляры в 1778 году выкрасили его внутри охрой! Время, однако, было слишком скандализовано. Своею бесшумной дланью оно скоро стерло желтую краску и восстановило лицо камня.

Революция суровой рукой сорвала со здания свинец и медь. Они были нужны на полях битв… С 1793 по 1795 год Руанский собор считался Храмом Разума. Он был наскоро переделан. Алтарь заслонили огромной ширмой из красной бумажной материи. Перед ширмой стоял трофей из знамени, украшенный фригийской шапкой27.

Лишь конкордат вернул собор церкви28. А в 1882 году новый пожар опустошил его.

Тут-то и принялся его отделывать архитектор Алавуан29. Он решил выполнить мечту Рулана де Ру — увенчать храм высокой стрелкой. Но сделать стрелу соответственной высоты и красоты из камня XIX века, конечно, не мог. Алавуан предложил отлить ее из чугуна! Так и сделали.

Мысль почтенного реставратора была остроумна и по-своему мощно выполнена. Если вы знаете собор по фотографиям, то, пожалуй, импозантнее всего вам покажется именно эта колоссальная воздушная стрела. Но в натуре она страшно проигрывает. Нет! Она не удержится на соборе. Да, она высока, легка…, но что-то фабричное, спешное, чрезмерная легкость исполнения, отсутствие печати труда делает ее какой-то хвастливой parvenue рядом с благородно-богатой «Масляной башней». Это уже какой-то «футуризм» на здании содержательных и добросовестных культур.

Но не все реставраторы похожи на Алавуана. К концу XIX века смелость оставила их. Они перестали говорить: «Рулан не мог, а я могу. Закажу на заводе — сделают!», они прониклись благоговением к «векам архитектуры», а Соважо30 научно и артистически изучил строение.

Шэне укрепил верхний этаж Сен-Ромэна и возобновил павильон Понтижа с изумительной точностью. И сейчас храм берегут как зеницу ока.

Желая лучше ориентироваться внутри, я обратился к сторожу. В ливрее и треуголке, этот не старый еще человек, нацепив очки на конец носа, читал что-то посреди церкви. Он неохотно согласился пройтись со мною. Но когда по некоторым замечаниям понял, как я люблю его собор, оживился и преобразился. Он оказался неисчерпаем. Сдвинув треуголку на затылок, с чисто галльской живостью сыпал он историческими сведениями, артистическими замечаниями, археологическими пояснениями. Я знаю, эти люди всегда обладают некоторой эрудицией. Но по памяти, по-попугайски. Этот был настоящий ученый своего храма. Его глаза блестели, когда он ласкал ими очаровательных женщин могил, чистые образчики раннего Возрождения, каких и в Италии мало сыщешь. Он долго не мог оторваться от характерной головы младшего Амбуаза31 работы великого мастера. Тут он бросил замечание: «Он живет, живет! Он прочнее и живее нас с вами». Он радовался моему восхищению. Когда я поразился блистательной чистотой рисунка на одном камне конца XIII века, он сказал: «Однако, заметьте, — это лицо в trois quart? Перспектива грешит. — И добавил успокоительно: — Есть две правды в рисовании: одна правда согласования с миром вне нас, вторая правда согласования со стилем, т. е. нашею душой».

Тут он остановился перед другой могилой и окончательно меня удивил: «Мосье Мале, лучший иконограф века, считает эту могилу гробом епископа Мориса, а внизу изображен синод! Какая ошибка! Я четыре года работаю над этим камнем, я передам вскоре мемуар хранителю музея в Руане — мемуар решающий. Синод! Где вы видели членов синода с сияниями над головами? А это? Ведь это сияние? Присмотритесь. Для меня это Христос и апостолы. Но почему фигур одиннадцать? Вот тут-то и главное! Их одиннадцать, потому что камень укорочен. По апостолу с каждой стороны отсечено. А? Вы догадываетесь? Это чужой камень, его искусственно вдвинули в эту нишу: он не входил — его урезали. С этой стороны он вошел плотно, а здесь выдается. Епископ Морис! Но это же камень XII века! Почему? А потому что в XIII веке апостолов изображают каждого с орудием их мученичества. Здесь они с книгами. Евангелисты — с книгами, двое — Матвей и Иоанн! — Он торжествующе смеялся. — Видите ли, надо время, чтобы изучить собор. Я здесь 11 лет, и я начинаю его знать».

Провожая меня, он воскликнул: «И вот придут боши (немцы), разрушат всю эту красоту!..». Он смотрел на меня с ужасом. «Нет, нет! Теперь уж им не позволят!» — воскликнул я, и мы пожали друг другу руки.

Во всем этом, я знаю, было с его стороны немножко позы. Француз без позы не может… Но пойдите, поищите в стороже храма страны с молодой культурой столько вкуса, интереса, тонкости понимания!

Милая Франция, ты, как Руанский собор, так разноречива, разнолика в веках! Ты одна сумела все спаять неразрывно в единство чудной, несравненной биографии твоей нации. Прошлое живо в тебе, как нигде. Да пошлет тебе судьба столь же великое будущее!

«Киевская мысль», 24 ноября 1914 г.

В Гавре

И Руан, и Гавр более оживлены, чем даже обыкновенно. Сам по себе Гавр большого интереса не представляет. Город этот был основан королем Франциском I32, и даже от той эпохи осталось в нем лишь очень незначительное количество памятников. Весь он новый, коммерческий, довольно безликий, но, по-видимому, богатый и пульсирующий шумной коммерческой жизнью. Ведь надо помнить, что через Гавр совершается четвертая часть всей морской торговли Франции.

Для меня главный интерес представляли поселившиеся здесь бельгийские беглецы. Их встречаешь более или менее повсюду. Далеко не все они имеют работу. Иные живут на оставшиеся сбережения, большинство получают вспомоществование. Благодаря тому что бельгийское правительство имеет в настоящее время своей столицей маленький городок Сент-Андрес, в 20 минутах езды трамваем от Гавра, много бельгийцев, естественно, жмутся к своему королю и своим министрам и в Гавре поэтому их сравнительно больше, чем где бы то ни было.