Рассказы о чеченской войне - Виталий Носков

Виктор Дьяков

Письмо

Дроздов не мог привыкнуть к гаубицам. Даже бьющий скорее по нервам, чем по ушам протяжный звук залпов «ГРАДа» не так на него действовал, как эти тяжкие ухающие выстрелы. Голова непроизвольно втягивалась в плечи, туловище само собой сжималось и оставалось в таком положении, пока грохот уносящегося вдаль снаряда не затихал, напоследок возвестив о себе едва слышимым всплеском далекого разрыва.

— Не боись, сынок, это пока еще не по тебе панихида, — с ухмылками прошли мимо, неся перед собой на согнутых руках по нескольку буханок хлеба двое контрактников. — Наберут детей на войну, а сопли утирать… — Дальше Дроздов не расслышал — подошла его очередь получать первое.

— Заснул… какая рота?! — кричал, стоя на металлической подножке походной кухни, нарядчик с черпаком в руке.

— Вторая, я из дозора, на двоих человек. — Дроздов подал котелки.

— Из дозора?.. На, держи, поешь напоследок. Сегодня ночью «духи» к тебе в гости придут, яйца резать, завтра петухом запоешь. — Нарядчик издевательски заржал.

Дроздова передернуло, схватив котелки со щами, он поспешил к следующему котлу за вторым. Здесь «банковал» сам повар, «дед» — сержант. Каши с тушенкой в поданные крышки от котелков он положил явно мало. Дроздов не отходил.

— Чего встал, разводягой по лбу захотел? Двигай дальше, нечего очередь задерживать! — Повар кривил красное лицо в угрожающих гримасах.

Дроздов бросил исподлобья недобрый взгляд и нарочито неспешно отошел.

— Чего зыркаешь?!. Сейчас слезу, по горбу настучу… салабон! — ругался ему вслед повар, принимая следующие крышки от котелков.

Даже прослужив шесть месяцев, Дроздов и его одно-призывники вновь оказались самыми «молодыми» в полку. Еще во время боев в Дагестане погибло несколько «молодых» из Татарии, и по этому поводу подняли шум… В общем, когда начались бои в Чечне, прослуживших менее полугода в боевых подразделениях уже не было. Таким образом, молодость «черпаков», солдат, прослуживших по шесть месяцев, продлялась еще на полгода. А это означало, что основная тяжесть службы опять ложилась на них: наряды, тяжелая грязная работа — разгрузки-погрузки, рытье траншей и окопов… Не контрактники же всем этим будут заниматься, не «деды», даже «годки» имели некоторое моральное право увильнуть.

В Дозоре, муторном суточном дежурстве на выдвинутом за позиции батальона посту, тоже, в основном, службу несли «черпаки». Нагруженный обедом, Дроздов уже собирался идти на свой окопный пост, где его ожидал напарник, когда к нему подбежал Галеев. Однопризывник Дроздова, он по штату числился в их взводе, но, благодаря умению писать плакатным пером и немного рисовать, сумел пристроиться при передвижном полковом клубе. В руках у клубного работника белела пачка конвертов. Они были в неплохих отношениях, и Галеев обратился к нему по-свойски:

— Толян, тебе письмо, толстое, с фоткой, наверное. От бабы?

— Сунь в карман. — Дроздов подставил бок, отводя руку, занятую котелками.

Галеев сунул твердый конверт в карман бушлата и побежал дальше раздавать почту.

«От бабы… какой бабы, у меня и бабы-то никакой нет», — тоска от предчувствия охватила его, когда он мельком увидел адрес, написанный материнским почерком. Толщина конверта подсказывала, что мать, узнав, наконец, куда «загремел» ее единственный сын, разволновалась, расплакалась… вот и накатала. Что-что, а писать-то она умеет, как-никак более двадцати лет русский и литературу в школе преподает. Дроздов, словно ощущая тяжесть материнских слов в своем кармане, сгорбившись как старик, шел вверх по склону пологой горы, мимо КУНГов, палаток… В одной из палаток контрактников шел гудеж. Там располагались батальонные разведчики, они единственные в полку «соприкасались» с противником почти ежедневно. Им многое позволялось: он и обращались с офицерами до майора включительно на ты, у них всегда были спиртное и план[1]… они несли самые настоящие потери… убитыми и ранеными. В палатке наверняка находился и Лунев, тридцатидвухлетний разведчик, воевавший и в Афгане, и в первую чеченскую. Лунев тоже пензенский, земляк, у него Дроздов пару раз просил заступничества, когда двадцатилетние «старики» чрезмерно его «напрягали».

Зона ответственности их взвода, это примерно двести метров на склоне горы, являющейся господствующей высотой, которую оседлал дивизион «ГРАДа». Дальше, до следующей высоты, где базировались самоходки, были позиции других взводов, рот и батальонов полка. Перед пехотными подразделениями стояла задача не допустить «духов» в тыл, на позиции артиллеристов, которые в этой, пока еще очень контактной, войне были главными действующими лицами. Именно они, выдавливая огнем не обладавшего тяжелым вооружением противника с позиций, вынуждали его отступать все дальше, в глубь Чечни, к Грозному. На следующем рубеже все повторялось: захват господствующих высот, артиллерийский прессинг, разведрейды…

Дроздов спрыгнул в траншею хода сообщения и, пригнувшись, пошел по нему к посту.

— Что так долго?! Тебя только за смертью посылать!.. Что там на рубон? — В углу окопа полулежал на разостланной шинели Бедрицкий, крупный, но рыхлый уралец.

— Щи и каша рисовая.

— А третье?

— Кисель.

— Каши чего так мало?.. Тебя всегда нажмут!

— Сам бы шел! — беззлобно огрызнулся Дроздов и стал очищать полбуханки хлеба от попавшего на нее окопного мусора.

— Разве это жратва… — привычно запричитал Бедрицкий. — Сволочи… На смерть, гады, посылают, а ни мяса, ни свежатины… осень вон стоит, фрукты везде, а тут концентратами давят… воюй за них…

Дроздов, не реагируя на скулеж напарника, начал хлебать еще горячие щи. Ел не спеша — он оттягивал момент начала чтения письма, ибо не сомневался, что сильно расстроил мать, и она наверняка об этом написала. Но Бедрицкий все же раздражал. Тоже деятель, разнылся, слушай тут его. Дроздов и сам бы с удовольствием поплакался, посетовал на свою разнесчастную судьбу, ему тоже здесь все противно. И не столько кормежка, «деды», прапор взводный, постоянные подкалывания контрактников, грязь, борьба со вшами, сны о теплой бане, а в первую очередь, конечно, постоянная смертельная угроза, именуемая кем как: «духи», «чехи», «черные», «звери». Да и вся обстановка: ненависть местных жителей, беженцев, без труда читаемая во взглядах страшных старух, злых женщин, звероватых мальчишек… эти горы, каменистая, едва поддающаяся лому и кирке почва, сырой холод по ночам, после относительно теплых дней… Здесь, на юге, в этой горной степи он мерз так, как никогда не мерз у себя в Пензе, не спасали ни бушлат, ни уже выданное зимнее белье.

Тем не менее, простуда почему-то не приставала, на что так рассчитывал Бедрицкий, да и Дроздов не отказался бы улечься в санчасть или, еще лучше, в госпиталь во Владикавказе, где и перекантоваться как можно дольше. А там… там, может, или война кончится, или еще какая-нибудь лазейка откроется… только не сюда, не на передовую. Бедрицкий даже интересовался у фельдшера, что будет, если полежать на земле без бушлата. Дроздов предпочитал, чтобы все произошло само собой, без нанесения серьезного ущерба здоровью. Хотя, кто знает, что здесь лучше: здоровье сберегать, или… жизнь. С другой стороны, солдат срочной службы старались под огонь не посылать. За все время, что полк продвигался от границы с Ингушетией, потери были в основном у контрактников: восемь убитых и более двух десятков раненых. Из срочников погиб только один, да и то не в бою: связист наткнулся на противопехотную мину, не замеченную саперами. Зато больных, «косящих» под больных и прочих «шлангов», под различными предлогами отправляемых в тыл, было предостаточно. В общем, статистика пока была обнадеживаю щей.

Щи были недосоленными, каша чуть теплой, а кисель несладким. Впрочем, Дроздов уже привык в армии есть, не получая удовольствия от пищи. Как-то, еще в самом начале так называемой «контртеррористической операции», в полк приехал командующий группировкой и, увидев, что солдат кормят перловкой, раскричался, пообещав разогнать всю тыловую службу. После того ни перловки, ни сечки, ни овсянки в рационе не было, но и рис, и гречка, и пшенка, приготовленные неумелыми полковыми поварами — теми же солдатами срочной службы, были не намного вкуснее.

— Не, так дальше жить нельзя. — Бедрицкий в сердцах бросил ложку, и она звонко стукнулась о дно котелка. — Тут если «духи» и не подстрелят, так желудок точно накроется… Когти надо рвать, пока не поздно. Как думаешь?

Подобные разговоры напарник заводил не впервые, и Дроздов отреагировал довольно вяло:

— Никак не думаю.

— У тебя что, кочан вместо головы?!

— Ну, а ты что думаешь… в плен, что ли, сдаться?! — вновь огрызнулся Дроздов, начиная мыть котелок, черпая воду из зеленого бачка-термоса.