Рассказы для серьезных детей и несерьезных взрослых (сборник) - Эдуард Тополь

И вот живу я в замечательном, тихом, уютном домике в саду при райкоме партии, собираю всякие документы и материалы для своего фельетона и целыми днями пишу что-то или на веранде, или в комнате.

И однажды, когда я писал что-то в комнате, вдруг открывается дверь у меня за спиной и — я прямо онемел — огромная овчарка, ну такая здоровая, я таких овчарок никогда не видел — ни раньше, ни потом — так вот, огромная овчарка величиной, ну, с теленка, входит молча в комнату, подходит к моему письменному столу и, даже не поднимаясь на задние лапы, смотрит, что я такое пишу. Представляете, какая это была здоровая собака, если ее морда была выше моего письменного стола! Так вот, посмотрел он, что я пишу — уж не знаю, прочитал или не прочитал, он мне так и не сказал, — но только после этого он посмотрел мне в глаза, я пошел из комнаты, а по дороге он опять оглядывается и опять мне в глаза смотрит. Думаю, куда это он меня приглашает? А вы же знаете, что я с детства решил не бояться больших собак. И вот я встаю и иду за ним. Выходим мы в сад, а он садится на траву и опять мне в глаза смотрит и ждет. Ну, думаю, раз такое дело, пора нам с ним познакомиться так, как я со всеми собаками знакомлюсь. Я подхожу к нему и говорю: «Здорово, тебя как зовут? Меня вот Эдуардом зовут. А тебя?» И начинаю гладить его и чесать ему под подбородком. И что вы думаете? Мы с ним сразу подружились, и до такой степени, что вы себе не представляете, — мы с ним уже через несколько минут начали в ловитки играть, бороться, рычать друг на друга понарошку, как настоящие друзья. А вы знаете, какой это был сильный пес?! Просто могучий! Он поднимался на задних лапах, клал мне передние лапы на плечи и толкал меня этими лапами так сильно, что я падал на землю. Но при этом я его тоже хватал за шкирку и тащил падать за собой. И так мы с ним боролись в траве, друг друга опрокидывали, рычали понарошку, чтобы еще больше запугать друг друга, и я на него тоже рычал, честное слово! И ему это очень нравилось! А потом он от меня убегал, и я его ловил, или наоборот, я от него убегал, а он меня ловил. В общем, весело было!

И вдруг где-то вдали скрипнула калитка, и я смотрю: мой новый друг — юрк в дырку в заборе и пропал, убежал. Думаю, что такое? Почему он меня бросил ни с того, ни с сего? Оказывается, это его хозяин пришел, секретарь райкома партии Ибрагимов. Он, оказывается, за забором жил и увидел, что его собака у меня во дворе. Вот он и пришел. Сели мы с ним чай пить, он мне рассказал про свою собаку, сказал, что это лучшая собака на всей иранской границе, ему эту собаку пограничники подарили и зовут эту собаку Майкл.

Но, наверно, этому Майклу было весело на границе жить, там с ним молодые солдаты всегда играли, а тут он живет себе один, как волк, в саду у своего хозяина, вот ему и скучно, вот он и нашел себе товарища, меня, то есть. И каждое утро, как только его хозяин уезжал на работу, Майкл приходил ко мне через дырку в заборе, и мы с ним играли в траве, бесились и дурачились до полного изнеможения. Помню, мы уже так уставали от беготни и борьбы, что лежали в траве, дышали еле-еле, высунув языки, и даже не было сил подняться.

Но как только появлялась на улице машина его хозяина, Майкл тут же вскакивал и уходил к себе во двор через дырку в заборе. Не любил он своего хозяина, это я ясно видел. Никогда они там не играли ни в какие игры, никогда этот Ибрагимов не разговаривал со своей собакой, не делился с ним никакими своими делами, и вообще не было у них ничего общего. Не дружили они, вот и все. А я с Майклом сразу подружился. Может быть, еще и потому, что он прочитал у меня на столе фельетон, который я про его хозяина писал. Конечно, вы скажете, что собаки читать не умеют, что я это все выдумываю, но это ваше дело — хотите верьте, хотите нет, только я-то помню, как он тогда подошел к моему письменному столу, посмотрел, что я там писал про его хозяина, а после этого сразу предложил мне свою дружбу и позвал во двор играть с ним и дружить.

Ну вот, а через неделю, как-то вечером накануне моего отъезда, приходит ко мне этот секретарь райкома Ибрагимов, приносит вино и всякие другие угощения и говорит:

— Слушай, Эдуард. Ты, я вижу, про меня пишешь фельетон, будешь меня ругать в газете, так?

Я молчу. Врать не хочется, а заранее говорить, что будет в газете написано, не положено. Но после того как я целую неделю покопался во всяких документах и поговорил со всякими людьми, я уже точно знал, что самый главный вор и жулик в этом районе — это именно секретарь райкома Ибрагимов, он и сам ворует, и других заставляет для него воровать. И я думаю, что Майкл это тоже понимал и чувствовал и за это не любил своего хозяина. Ну вот, а теперь этот Ибрагимов ко мне пришел, и он ведь тоже не дурак, он понимает, что я уже разобрался, что самый главный жулик в районе — именно он, Ибрагимов. И вот он понимает, что я обо всем этом в газете напишу, разоблачу его. И поэтому он мне говорит:

— Слушай, я вижу, тебе моя собака нравится. Давай так договоримся: я тебе подарю мою собаку, а ты мне — свой фельетон, не будешь обо мне в газете писать, а?

Представляете мое состояние? Я всю жизнь мечтал иметь собаку, я прямо умирал от зависти ко всем, у кого есть собака, а тут мне предлагают настоящую служебную овчарку, и какую! Лучшую собаку на всей иранской границе! Майкла, с которым я уже подружился и который любит меня больше, чем своего хозяина! И вот именно эту собаку мне предлагают!

Если бы он мне деньги предложил за то, чтобы я не критиковал его в газете, я бы, конечно, ужасно возмутился! Если бы он мне какие угодно подарки сделал, я бы ничего не взял! Но собаку…

А он говорит:

— Ты сразу не отвечай. Ты подумай. До утра. А утром решишь. Все равно ты утром уезжаешь, время есть. Спокойной ночи. — И ушел.

Представляете, какая у меня была «спокойная» ночь! Я до утра не спал, помню, лежал у окна, смотрел на звезды и разговаривал со звездами и сам с собой, брать мне собаку или не брать. Конечно, нехорошо брать взятки, очень нехорошо, но, с другой стороны, разве Майклу хорошо жить с нелюбимым хозяином, который с ним даже не разговаривает? Разве Майклу приятно жить с жуликом, который главный вор в районе? Ведь Майкл — ученая собака, он всю жизнь ловил всяких жуликов, воров и нарушителей, а теперь его отдали жить к самому главному жулику — разве это справедливо? Но с третьей стороны, как же я могу у такого жулика взятку взять?

Короче, не спал я до самого утра. А утром, когда Ибрагимов пришел ко мне с Майклом, я сказал ему:

— Извини меня, Майкл! Не могу я тебя взять. Очень хочу, прямо сердце кровью обливается за тебя, но не могу. Потому что я ведь тоже на службе, как же я могу свою службу нарушить? Я ведь, как и ты, если нашел жулика, не могу его отпустить, пусть в меня даже из винтовки стреляют, а я буду его держать, такая у меня служба. Как у тебя, понимаешь? Поэтому будь здоров, не обижайся!

Обнял я Майкла, почесал ему под подбородком в последний раз, взял свой чемоданчик с готовым фельетоном и уехал в свою редакцию.

И вот уже двадцать лет прошло с тех пор, а я все не знаю, правильно я сделал или неправильно. С одной стороны, как будто бы правильно: мой фельетон напечатали в газете, этого жулика Ибрагимова сняли с работы, но… Но вместо него другого жулика на это место там назначили — раз.

Фельетон мой скоро все забыли, я и сам его через неделю забыл — это два.

А Майкла… вот уже двадцать лет прошло с тех пор, а Майкла этого я до сих пор помню — уже я не только из этого района уехал, уже из Советского Союза в Америку переехал, а все помню этого Майкла и все думаю: а может быть, нужно мне было взять эту собаку, был бы у меня теперь хоть один настоящий друг и товарищ…

Йалка — музыкальный осел

Это случилось высоко-высоко в горах, на Памире. Я поехал туда с кинооператором снимать свое первое в жизни кино — про гляциологов. Кто такие гляциологи? Это такие ученые, которые всю жизнь лазают по горам и изучают, почему в горах летом снег не тает, а, наоборот, даже ледники образуются.

Честно говоря, меня это тоже с детства интересовало: а почему летом в горах снег не тает? Вот я и решил снять кино про этих ученых-гляциологов и заодно выяснить этот интересный вопрос. Позвонил я в Академию наук СССР, узнал, где самая интересная экспедиция в то лето работает. Оказалось, что на Памире, возле города Фергана, взяли мы с моим другом-кинооператором командировку на московском телевидении и — поехали в Фергану! Точнее, полетели. Самолетом. Потому что от Москвы до Ферганы поездом ехать — это, наверно, семь суток или восемь — ужасно долго. А самолетом — всего несколько часов, и вот мы уже прямо в горах, в зеленом-зеленом городе Фергане, где люди ездят на ишаках и ослах, как во время транспортной забастовки в Нью-Йорке все ездили на велосипедах. Еще там по всем улицам прорыты эдакие канавы-арыки, и по этим арыкам все время течет вода, чтобы, во-первых, и люди, и ишаки могли эту воду пить и чтобы, во-вторых, не так жарко было жить им всем в этом городе. Кроме того, там еще много всякого смешного и интересного, в этой Фергане. Например, все девушки мажут брови и переносицу черной краской — «сурьмой», и получается, что у них одна сплошная черная полоса идет через лоб над глазами, и это считается красиво. Еще там прямо на улице пекут хлеб, который называется «чурек», и делается это так: на тротуаре стоит печка-жаровня с круглой дыркой сверху, рядом с этой печкой сидит на земле какая-то тетка или старуха — ноги распахнула, юбку задрала и прямо на ляжках отбивает тесто, чтобы получилась лепешка. Потом эту отбитую на ляжках лепешку она забрасывает в печку-жаровню, там эта лепешка прилепляется к горячей стенке, и через две-три минуты вы получаете свежую, горячую лепешку-чурек, такую вкусную, что, хотя ее отбивали на не очень чистых ляжках прямо на тротуаре, все равно вы ее съедаете за милую душу!