Русский струльдбруг (сборник) - Геннадий Прашкевич

Утром он ходит в офис. Просматривает документацию и новые наработки.

Он не хардкорный геймер, он не станет портить глаза, часами бесцельно пялясь в монитор, но стрелялки (шутеры) его привлекают. И непременно, чтобы вид «из глаза». Подозреваю, что таким образом он борется с мировым злом. Убивает все, что движется, а потом отводит душу в эзотерическом обществе, где собираются и левосторонние, и правосторонние. Друзей Последнего атланта интересуют прыгающие вулканы, катастрофические приливные волны, глобальные сбросы и, само собой, гибель разнообразных высокоразвитых цивилизаций.

«У меня комплекс неполноценности», – не раз жаловался Последний атлант.

Я пытался его разубедить: «Никаких комплексов, реальная неполноценность!»

Но Николай Михайлович упорствовал. Даже при получении заграничного паспорта отличился. На вопрос: «Ваш родной язык?» – он твердо ответил: «Basic». – «Да нет, мы спрашиваем про язык, которым вы постоянно пользуетесь!» – «А! Тогда, конечно, Си». Топтать кнопки, жать батон, работать с «крысой» (мышь отечественного производства), отдавать трехпальцевый салют – в мире программистов Последний атлант фикус известный. И молитва у него одна. «Отче наш, иже еси в моем PC! Да святится имя и расширение Твое. Да приидет Прерывание Твое. Да будет воля Твоя. BASIC насущный даждь нам днесь. И прости нам наши дизассемблеры, как копирайт прощаем мы. И не введи нас в Exception Error. И избави нас от зависания. Ибо Твое есть адресное пространство, порты и регистры. Во имя CTRL, ALT’ и Святого DELETE, всемогущего RESET’, во веки веков, ENTER!»

– Возьми трубку.

Последнего атланта и Пашу я считаю своими друзьями.

Николай Михайлович следит за тем, чтобы я жил комфортно, а Паша старается комфорт разрушить. Ничего странного. Паша – ламер (хромой). Самый тупой «чайник», пусть с трудом, но отличит процессор от БИОСа, из самого тупого «чайника», в конце концов, может что-то получиться, а вот из ламера – никогда. Не случайно Паша в последнее время увлекся литературой: пишет альтернативный исторический роман. Не один. С женой местного олигарха. Заработав деньги, хочет получить ответ на все «если», мучающие его с детства.

Если бы перекрыть течение Гольфстрим…

Если бы к власти пришел не Сталин, а Каганович…

Если бы неандерталец никогда не взял в руки дубину…

Если бы мы питались только воздухом, причем влажным…

Если бы мы уже слетали на Марс, только скрываем это…

Если бы каракатицы были разумными…

Олигарху нравится занимать молодую жену увлекательными делами, иначе бы не отваливал Паше тонну баксов в месяц. Неплохие деньги, если учесть, что до начала совместной работы Паша вовсе не из принципа выбирал в ресторане не самые дорогие блюда, а цветочниц гнал от своего столика. «Сколько вам говорить! У меня на цветы аллергия!» А мне хвастался: «Мы с Ойлэ работаем над каждым словом».

Этому я верю.

Став писателем, Паша многому научился.

Например, такая истина: водку нужно пить ледяную. Тогда наутро у тебя будет не позорный бодун, а благородная ангина. Или еще: человек добр по сути. Когда в их альтернативном романе страсти и ужасы вспыхивают с совсем уж непомерной мощью, Ойлэ (так жена олигарха официально обозначила себя в отношениях с соавтором) пугается и лезет к Паше на колени. Она миленькая, я ее видел, но Паша ее безумно боится. Она мечтает сделать Пашу знаменитым, но в запутанном Пашином сознании олигарх ассоциируется у него с кем-то вроде кемпера, знаете, это такой компьютерный игрок, вечно сидящий в засаде. А цель у Паши, в общем, простая: получить максимум с потерей минимума. Но своими страхами Паша с Ойлэ не делится, поэтому она постоянно пытается влезть к нему на колени. А он боится, что его убьют, а Ойлэ потом отравят противозачаточными таблетками.

У Ойлэ точно бак потек. Она, например, всерьез убеждала меня в том, что умеет менять скорость света. Еще ей хорошо известно, что в заброшенных тупиках нашего метро живут потерявшиеся когда-то осмотрщики путей. А если в розетке поменять плюс и минус, лампочка начнет вырабатывать темноту и холод.

– Слушай… – дышал в трубку Паша.

– Ну, говори, говори. Я внимательно слушаю.

– Ты внимательно слушай, а то с твоей позорной памятью…

Я неопределенно хмыкал. Паша прав, память – не мой конек.

– Мне справка нужна. Ты один что-то знаешь о таких вещах. У тебя голова забита никому ненужными вещами. Вот скажи, когда в Советском Союзе ввели персональные звания для военных?

– Если ты про РККА, то в одна тысяча девятьсот тридцать пятом году.

– Это точно?

– Тебе поклясться?

– А в госбезопасности?

– В том же самом году.

– А разница была между теми и этими?

– Конечно.

– Ну, так объясни.

– Что объяснить?

– Разницу.

– В званиях?

– Ну да.

– Сержант госбезопасности в то время был, скажем так, равен лейтенанту Красной Армии…

– А почему не такому же сержанту?

– Потому что в РККА звание сержанта отсутствовало.

– А звание младшего лейтенанта госбезопасности чему соответствовало?

– Званию лейтенанта или политрука.

– А капитана госбезопасности?

– Полковнику или полковому комиссару.

– Хочешь сказать, – не поверил Паша, – что в госбезопасности легче было сделать карьеру?

– Нет, я такого не говорил. Просто звание генерального комиссара госбезопасности соответствовало званию армейского маршала. Кстати, зачем тебе это? Учти, все три советских генеральных комиссара госбезопасности плохо кончили.

Но Паша – упертый. Он понимает, что для написания альтернативного романа надо много знать. Я сам видел, как Пашу били свежим букетом цветов по фейсу, а он только закрывал глаза и спрашивал: «Простите, мы знакомы?»

Хороший парень. И далеко пойдет, если завяжет с Ойлэ и с литературой.

Последний атлант бросил на стол пластиковый пакет.

Он ждал похвалы. Но разворачивать пакет я не собирался.

Все равно выкину. Новые, почти не ношеные джинсы, а я их все равно выкину.

По самому низу живота, по ширинке вдоль молнии и ниже по шву расползлись по выброшенным джинсам непристойно яркие, ядовитые цветные пятна. На коленях или на заднице, может, они и смотрелись бы, но не на указанных местах. Это бармен в «Иероглифе» угостил меня экзотичным коктейлем. Ингредиентов не знаю, но вывести пятна не удалось.

Не может быть, чтобы он не помнил…

Я легко читал мысли Николая Михайловича.