Очерки гарнизонной гауптвахты - Шлифовальщик

Застрекотал замок. Ваня в ту же секунду просовывает руку через решётку и отодвигает засов внутренней двери. Внешнюю дверь открывает выводной, Ваня одновременно с ним открывает внутреннюю и кричит:

— Смирно!

Мы вытягиваемся по стойке «смирно». Старший камеры докладывает начальнику караула, начкару:

— Товарищ старший лейтенант! Камера номер пятнадцать с осмотру готова! Старший камеры курсант Рудаков, пять суток ареста за опоздание из увольнения!

Улыбчивый начкар заглядывает в камеру:

— Ваш выход, господа офицеры! — приглашает он издевательски.

В отличие от солдат, мы не выбегаем в коридор с выпученными глазами. Мы с достоинством выходим из камеры (хотя по гауптвахте и полагается передвигаться бегом, но мы здесь — привилегированная каста) и выстраиваемся в одну шеренгу. Правофланговым стоит старший камеры Ванька. Началось представление:

— Курсант Барышев! — представляется Слон. — Семь суток ареста за употребление спиртных напитков!

— Курсант Николаев! — докладывает Лёха, интеллигентного вида третьекурсник с четвёртого факультета. — Пять суток ареста за нарушение правил несения внутренней службы!

— Курсант Ахметов! — сообщает Руслан. — Семь суток ареста за халатное отношение к служебным обязанностям!

— Курсант Романенко! — рапортую я. — Семь суток ареста за самовольную отлучку!

Постепенно представляется вся камера.

— Ну, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы, — улыбается старлей, — взять в руки кителя! Смять воротники!

В отличие от солдат выводные не сильно бдительно обыскивают нас. Выводным, шмонающим камеру, Слон успел шепнуть, чтобы они не слишком усердствовали.

В момент осмотра произошло досадное происшествие: жвачка отклеилась, и моя пачка «Бонда» упала на бетонный пол. Начкар это заметил.

— Курить вредно! — сообщает он. — Минздрав не рекомендует!

Пачка перекочёвывает в карман старлея. Осмотр закончен, и «господа офицеры» возвращаются в камеру.

На ужин мы ели непонятную серую липкую массу с бурыми волокнами, именуемую почему-то макаронами с тушёнкой. Не скрасил ужин и белый хлеб с двойной порцией масла. По неписаным правилам арестованные солдаты не ели порционное масло, которое отдавалось нам, курсантам. Белый хлеб у них тоже отбирали. Я бы с удовольствием поужинал чёрным хлебом, но не стал нарушать традиции.

После ужина мы отпросились у выводных покурить в прогулочный дворик. Начальник караула отсутствовал на ужине, поручив всё выводным, и мы этим воспользовались.

Один из выводных вынул пачку «Бонда» и протянул её Слону:

— Возвращаю. В другой раз жуй лучше, чтобы не падала.

Слон отдаёт пачку мне, и я щедро оделяю сокамерников сигаретами.

— Только бычки в толчок выкидывайте, — посоветовал выводной. — Бычок начгуб заметит, проблем не оберёшься.

Прогулочный дворик представляет собой окружённую бетонными стенами асфальтированную площадку размером примерно три на четыре метра. Дворик сверху закрыт решёткой. В дворике становится тесно. Как говорит наш начальник курса майор Кожевников «соберитесь девки в кучу, я вам чучу отп. здючу».

— Небо в клеточку, друзья в полосочку, — комментирует Ванька.

Мы смеёмся над избитой шуткой. В маленький дворик нас набилось много, вся камера. Некурящие вышли подышать апрельским вечерним воздухом.

— Что покушал, что радио послушал! — возмущается Слон, прислушиваясь к ощущениям в своём слоновьем желудке.

— Кормят г. вном всяким, — поддакивает Ванька.

— Свиньи в свинарнике лучше едят, — с надрывом говорит Лёха.

Мы с Русланом тоже поругали вечерний рацион, от которого остались неприятно-липкие ощущения в животе.

— Мы такое же едим, — встрял в разговор выводной. — Кормёжка здесь г. вённая. Как только солдатня жрёт её два года!

У нас в училище кормёжка тоже не бог весть какая, но по сравнению с этой у нас просто ресторан «Пекин».

После перекура начались вечерние развлечения. Опытный Слон подсказал, чем скрасить досуг. Часовому у дверей было наказано стоять «на шухере», чтобы в разгар развлечений нас не застал начкар или стукач-писарь.

Первым номером вечерней программы были бои без правил. В одной из одиночек сидел солдат-десантник, невысокий жилистый парень с выпученными глазами. Он сидел уже третий месяц и успел отрастить патлы и одичать. По Уставу запрещено содержать военнослужащего на гауптвахте более двадцати суток, а этот десантник, видимо, здорово провинился. Поэтому после отсиживания им очередных двадцати суток, его выводили за калитку гауптвахты, объявляли новые двадцать суток и тут же заводили обратно. Ни одна комиссия не придерётся! Был на свободе? Был. Значит, следующие двадцать суток формально считаются новым сроком.

Десантника выводят из камеры, он диковато озирается. Странно видеть военнослужащего с такими длинными волосами, но парикмахеров на киче нет, и привести десантника в божий вид некому. Выводной ищет соперников для десантуры, но желающих среди солдат нет. Крепыш Ванька, отличный рукопашник, явно хочет провести с десантурой пару раундов, но боится потерять авторитет при возможном проигрыше.

Выводной подходит к камере номер четырнадцать.

— Желающие есть? — вопрошает он.

«А в ответ тишина».

— Есть желающие? — повышает голос выводной.

«Ответа нет».

— Пять секунд — никого не вижу! — командует рассерженный выводной, и в камере происходит бурное движение.

Это — невинная забава выводных: заглянуть в глазок камеры и крикнуть «пять секунд — никого не вижу». Заключённые должны за пять секунд успеть спрятаться кто куда. Даже удивительно, куда они умудряются спрятаться в абсолютно пустой, прекрасно обозреваемой через глазок клетушки. Я со стыдом вспоминаю, что сам, будучи выводным, несколько раз играл в подобную «игру». Я мысленно даю себе зарок больше никогда не заниматься подобными вещами.

После «пяти секунд» в камере так и не нашлось желающих. Поэтому выводной открыл камеру и выбрал двух «добровольцев» покрепче на вид. Десантник будет биться один против двоих. Для победителя приготовлен отличный приз — булка белого хлеба, оставшаяся с ужина.

— По морде не бить! — предупреждает выводной бойцов. — Я за ваши синяки отчитываться не намерен!

Я не люблю подобные зрелища, поэтому отхожу в сторонку и прислоняюсь к двери одной из одиночек. Из глазка слышится шёпот:

— Вован! А Вован!

Я вздрагиваю и гляжу в глазок. В одиночке сидит незнакомый солдат с дружелюбной улыбкой. Я вспоминаю, насколько хорошо тут работает «внутренняя почта» — не успеешь сесть, как вся губа уже знает, как тебя зовут, за что ты сел и на сколько.

— Есть сигаретка, а?

Курсанты обычно держат дистанцию при отношениях с солдатами-срочниками. Но голос просящего разжалобил меня, и я, оглянувшись на выводных (они не любят, чтобы баловали солдат), сую ему через глазок «бондину».

— Благодарствую, бро! — радуется солдат.

Постепенно мы разговорились. Солдат оказался неформалом-панком, вылетевшим с мехмата универа за систематические пьянки. Парень был умный и по-панковски жизнерадостный. Он сообщил, что он местный, и до армии частенько тусовался возле оперного театра, где по вечерам собирается весь цвет неформальной молодёжи города.

— Меня ночью в казарме «деды» подняли после отбоя и велели петь, — рассказывает рядовой панк свою невесёлую историю. — Гитару раздобыли. У нашего замкомвзвода день рожденья. Я спел пару песен, а потом дежурный по полку пришёл. Песню, главное, дослушал, а потом мне десять суток вкатил за нарушение распорядка дня, п. дор!

Пока мы беседовали, бой закончился. Под свист и топот «публики» десантник красиво уложил двоих и заработал приз. Вцепившись в булку хлеба, он, не обращая ни на кого внимания, тут же сжирает половину. Десантуру уводят и запирают в камере.

Следующий номер вечерней программы — заключённый из одиночной камеры рядовой Маадыр. Когда выводной открыл камеру, Маадыр сидел на полу в позе «лотоса» и с буддистским спокойствием взирал на мирскую суету.

— Слушай, Мойдодыр, тебя за что посадили? — спрашивает Слон, прекрасно зная ответ на этот вопрос.

— Город большой первый раз, — улыбается Маадыр. — Никогда такой большой не видел. Пошёл посмотреть, патруль меня схватила и сюда привезла.

— Он без увольняшки в город попёр! — комментирует Ванька. — Святая простота! Захотел город посмотреть, вышел и попёр в центр. Там на патруль нарвался.

Мы смеёмся, самовольщик тоже улыбается.

— Давай, Маадыр, спой, и спать ложись, — распоряжается Слон.

Буддист кивает головой, и в вонючем сером помещении проклятой гауптвахты нелепо звучит сказочное горловое пение. Маадыр, маленький и плюгавый, берёт настолько низкие ноты, что резонируют решётки внутренних дверей. В голове всплывают картины стойбищ и юрт, а возле костра шаман Маадыр призывает богов снизойти и послать дождь…