Елизавета I - Эвелин Энтони

Секретарю Елизаветы было непонятно, что происходит в её душе, она казалась совершенно спокойной и хмурилась, глядя на какие-то бумаги перед собой, по-видимому, совершенно забыв о споре относительно похорон Марии. И всё же он понимал, что она вновь сумела навязать ему свою волю.

   — Какой вы молчаливый, Сесил, — внезапно проговорила Елизавета. — Послушайте, у меня тоже могут быть человеческие чувства; не осуждайте меня за это.

   — Боже упаси! — Он кашлянул и переменил тему. Женские чары оказали на него куда больше влияния, чем он предполагал, и это его смутило.

   — Со мной виделся герцог де Фериа, госпожа. Он снова просит вашей аудиенции. Желает получить заверения в вашей неизменной дружбе с его государем, королём Филиппом.

   — Не беспокойтесь, он их получит. Более того, Филипп получит их от меня лично. Прошлой ночью я набросала черновик письма своему дорогому зятю — вот, прочтите.

Это было длинное письмо, написанное её каллиграфическим почерком. Сесилу приходилось читать другие, не менее длинные письма Елизаветы, смысл которых она умела скрыть настолько, что понять, что она имеет в виду на самом деле, становилось абсолютно невозможно. Однако это письмо поражало своей ясностью.

Она начала с того, что рассказала Филиппу о своём возвышении, попутно напоминая, что обязана ему за заступничество перед покойной королевой. Как писала Елизавета, Филипп не единожды защищал её от напраслин, которые возводили на неё враги. Последний абзац Сесил прочёл вслух:

   — «Единственная причина, заставившая меня написать Вашему Величеству, — желание показать Вам, что я не забываю, как безгранично добры Вы ко мне были... Я сумею доказать свою благодарность Вашему Величеству, сделав всё, что она мне подсказывает, для Вашей пользы и в Ваших интересах...»

Сесил положил письмо и взглянул на королеву. Она улыбнулась ему через стол — та же кривая усмешка, от которой Дадли всегда делалось не по себе.

   — Слова, — сказала Елизавета, — слова, и не более; они ничего не стоят, а значат ещё меньше. Я не желаю, чтобы он понял, что его влияние в Англии умерло вместе с моей сестрой. Когда это до него наконец дойдёт, я уже буду настолько сильна, что смогу ему сказать: если ты был так глуп, что поверил этому письму, можешь его съесть — все десять страниц!

   — Если вы ему обязаны всем, о чём здесь упоминаете, неудивительно, что он ожидает продолжения союза с нами.

   — Я ничем ему не обязана. Если бы Мария сумела родить ребёнка, мне пришёл бы конец. Он знал: ей долго не прожить, а я унаследую престол. А теперь, друг мой, ему приходится поддерживать меня, желает он того или нет!

   — Хотя ему известно, что вы протестантка, госпожа? Я был свидетелем того, каково его религиозное рвение — небеса Англии почернели от дыма, когда он сжигал ни в чём не повинных мужчин и женщин. Для чего ему поддерживать вас, если он знает: вы противостоите всему, что ему дорого?

Елизавета встала и начала ходить по комнате взад и вперёд; её длинный пеньюар волочился по полу, а пальцы одной руки сжимались и разжимались — этот жест всегда говорил о том, что она встревожена или взволнованна.

   — Религиозное рвение для этого человека — не более чем политика. Его бога зовут Филипп, и он молится этому богу в храме, который воздвиг себе сам! Не стоит делать далеко идущие выводы из того, что он сжёг несколько чудаков и пуритан — это ошибка не его, а моей сестры!

   — Госпожа, неужели вы считаете епископа Латимера и архиепископа Кранмера не более чем чудаками? — Одержимость горестной судьбой погибших при Марии мучеников-протестантов, чью участь он мог разделить, была слабым местом Сесила. Сейчас это задело Елизавету за живое; она обернулась и на мгновение дала волю своему темпераменту:

   — Не втягивайте меня в ваши религиозные дрязги! Латимер, Ридли, Кранмер и прочие — какая, чёрт побери, разница, как мне их называть? Эти трое святош жгли католиков, а затем настал и их черёд! Вот и всё, что я желаю об этом знать. Запомните, Сесил, раз и навсегда: я не фанатичка — мне всё равно, как молятся люди и молятся ли они вообще. Это дело их совести, и я вмешиваюсь лишь тогда, когда под угрозой оказывается мой трон. Я протестантка потому, что народ хочет, чтобы я исповедовала эту веру; а кроме того, католики считают меня незаконнорождённой, безо всяких прав на престол. Надеюсь, теперь вы меня поняли и позволите мне закончить разговор об испанских делах, которые действительно заслуживают внимания, вместо того чтобы перебивать вопросами, не стоящими выеденного яйца?

От полученного выговора кровь бросилась Сесилу в лицо, но он промолчал; ему было нечего сказать. В напряжённом молчании он ждал, пока злобные огоньки в глазах королевы не потухли и она снова не принялась ходить взад и вперёд по кабинету.

   — Филипп женился на моей сестре лишь по одной причине: чтобы предотвратить её брак с французом, который повлёк бы за собой объединение Англии и Франции. Как-то вы говорили, — она внезапно указала на него рукой, — что помимо меня на английский престол имеет право одна-единственная женщина — моя кузина Мария Стюарт. Католичка — да-да, Сесил, я вижу, как это слово готово слететь с ваших губ. А кроме того, наполовину француженка по крови и супруга французского дофина. Если Бог, судьба или мои враги покончат со мной, то Мария, нынешняя королева Шотландии, а в будущем королева Франции, становится единственной претенденткой на мой трон. Попомните мои слова, если это произойдёт, вам не сносить головы! — Елизавета рассмеялась и саркастически посоветовала своему секретарю: — Так что заботьтесь обо мне хорошенько, Сесил, как о себе самом... простите, теперь уже я отвлеклась. Так вот, союз между Англией, Францией и Шотландией, объединёнными под властью одной женщины, означал бы конец власти Филиппа в Европе. Для начала ему пришлось бы распрощаться с Нидерландами, на которые давно зарится Франция. Против него сложился бы такой могучий союз, что вся мощь Испании не смогла бы ему противостоять, если бы английская и французская армии хлынули через её границы. Вот почему я могу сказать вам, что он на моей стороне — это в его интересах, и другого выхода у него нет. Я отправлю Филиппу это письмо — нам оно не повредит, а видимый знак его дружбы с нами заставит Францию немного повременить. Мы, Франция и Испания — это треугольник, Сесил, и слава Богу, в этом треугольнике Англия, как мне кажется, является основанием, на котором держится равновесие двух остальных сторон.

Елизавета пробыла английской королевой всего лишь двенадцать дней, однако такое понимание сильных и слабых сторон своего положения сделало бы честь и искушённому государственному мужу. Это было настолько удивительно, что Сесил простил ей шпильку о том, что её преемница его казнит. Но был один вопрос, который она упустила из виду или, скорее, которого намеренно не коснулась.

   — Если, как вы говорите, Филипп женился на вашей сестре, чтобы не дать ей выйти замуж за француза, за кого он позволит выйти замуж вам, госпожа?

   — У него есть много родственников, — холодно ответила Елизавета. — Он может даже предложить самого себя; а я обдумаю все предложения по очереди.

   — Но никого не выберете?

Увидев на лице своего секретаря, обычно серьёзном и бесстрастном, удивление и тревогу, она рассмеялась:

   — Сесил, Сесил, плохо же вы меня знаете, если спрашиваете об этом! Неужели вы думаете, я отдам себя этой испанской треске и умру от пренебрежения, подобно моей сестре; неужели вы полагаете, я буду настолько глупа, что выйду за одного из его кузенов и навлеку на себя войну, которую мне в этом случае объявит Франция под предлогом защиты интересов Марии Стюарт? Послушайте, Сесил, я отлично понимаю свою ценность на брачном рынке и постараюсь извлечь из неё максимум пользы: испанские женихи, французские женихи, католики, протестанты — пусть явятся все, а я время от времени буду пугать их каким-нибудь англичанином.

   — Но когда вы всё же сделаете свой выбор? — настаивал Сесил. — А вы должны его сделать, госпожа, — ради вашей собственной безопасности и безопасности государства вы должны будете на что-то решиться.

   — Если я захочу выйти за англичанина, то нет, — резко оборвала его Елизавета. — Это, может быть, решит будущее. Но иностранцы мне не по нутру.

   — И какой же англичанин мог бы надеяться получить вашу руку? — Спокойный тон, которым Сесил задал королеве вопрос, не выдал его тревоги. С момента восшествия Елизаветы на престол он, Арундель, Сассекс и другие лорды были озабочены вопросом о её браке. Они так увлеклись, рассматривая возможные последствия союза с тем или иным иностранным царствующим домом, что возможность того, что королева изберёт себе в супруги англичанина, просто не пришла никому из них в голову. А между тем тот, кто женится на Елизавете, автоматически станет самым влиятельным человеком в государстве, и жизнь Сесила, жизни его друзей и советников будут зависеть от него не меньше, чем сейчас от самой Елизаветы. Англичанин! Сердце Сесила подпрыгнуло, как раненый олень, при мысли, что королева уже выбрала себе жениха или давно сговорилась о браке с тайным любовником. Он может поклясться именем Божьим, что ему приходит на ум лишь один человек, который в последние двенадцать дней получал от неё постоянные знаки внимания. Дадли, Роберт Дадли! Этот хитрый, своекорыстный выскочка!