Бортовой журнал 4 - Александр Покровский

Это ж только планируется, и то через 20–30 лет.

За это время или хан помрет, или ишак сдохнет.

Это как у Моллы Насреддина – деньги в дом.

Ну будет там что-то на заводах идти своим чередом, не теряя навык.

Плохо это или хорошо?

Да все хорошо, что не удар в темечко.

Может, к этому времени и слесари хорошие у нас появятся, и фрезеровщики.

Пока самому младшенькому из них на наших заводах 75 лет.

А через 20 лет ему уже 95 стукнет. Рабочих у нас нет. Вот ведь в чем беда.

Строить корабли почти некому. И узбеки нам в этом не помогут.

Не хватает людей, способных выточить гайку.

Вернее так: они были когда-то, но потом поумирали почти все.

А новых нет. Не выучили.

Поэтому весь вопрос в комплектующих. Кто их делать будет?

Пока все, что делается, – это не серия. Это штучный товар, выпиленный из того, что есть под руками, народными умельцами весьма преклонного возраста.

У нас же теперь не страна мастеров. У нас страна менеджеров.

Вот продать чего-то – это запросто, а создать – это, ребята, очень большие страдания.

Это и раньше было делом нелегким, а теперь – ну просто беда.

Дорогая это штука – флот.

Но без флота к тебе относятся так, как ты того и заслуживаешь: как к затерянной в непроходимой тайге среднеафриканской деревне.

Поэтому пусть хоть попытаются что-то построить.

Нам теперь все в радость.

Как неистребимый философ – теоретик, систематик и состязатель в гипотезах – я стоял вечера в Комарово на кладбище поэтов возле могильной плиты, придавившей прах любимой тети поэта Гринштейна, одичавшей, судя по всему, в конце жизненного пути, а потому и упокоившейся среди всех этих птиц небесных, и думал о том, что давно не получал от вас весточек.

Как вы там все?

Все чувства мои обострились и утончились.

Я, похоже, единственный в этом прекрасном городе, кто сливает воду в унитаз после посещения общественного туалета.

Остальные, судя по всему, быстренько забегают, торопливо залезают в штаны, достают оттуда нечто верткое, а после всех своих дел всем своим телом рвутся в двери, калеча шпингалеты.

Брезгают. Никак не могут себя пересилить и нажать на такую пипочку, что на унитазике сверху, после чего и возникнет бурный поток. Безотцовщина.

Я считаю, что это все от безотцовщины. Не было у них отцов.

Это же отцы учат мальчиков тому, как надо в туалете себя вести, как надо неторопливо и благородно разъять на брюках то, что называется ширинкой, достать оттуда свой, в общем-то, неужасного вида детородный орган, который предстоит придерживать одной рукой при мочеиспускании, не опираясь при этом другой рукой о стену.

Потом (внимательно следим за мыслью) путем несложных встряхиваний достигаем того, что перестает с него капать и. (этого не делает никто) промокаем кончик оторванным загодя кусочком туалетной бумаги, а затем уже, возвратив свой костюм и орган в исходное положение, аккуратно нажимаем на пипочку на унитазе, сливая воду.

После всего этого приличным будет вымыть руки, после чего их обычно сушат, воспользовавшись или автосушилкой, или бумажным полотенцем. Несложно, правда?

Если же приходит желание облегчить себя более замысловатым образом, не стоит влезать на унитаз ногами. Изолировать себя, нижнего, от сиденья можно с помощью все той же туалетной бумаги, разложенной по его периметру. Промыть унитаз в этом конкретном моменте придется несколько раз, добиваясь прозрачности воды в чаше.

В том случае, когда некоторые следы вашей уникальности и после этого не исчезают со стенок, можно воспользоваться специальным ершиком, после чего хорошо бы воду еще раз слить.

Сделали? А теперь следует вымыть руки, размышляя о том, что ты совершил для тех, кто придет после тебя, все, что смог.

Ребята, это же ваш город!

Это город не только великих революций, во время которых не работает городская канализация.

В нем все больше и больше становится того, что называется туалетами.

Каждое кафе торопится обзавестись.

Все меньше становится неосвещенных подворотен, дворов и открытых подвалов.

А двери подъездов теперь спешат украсить себя кодовыми замками, подъезды – консьержками, а лифты теперь все чаще находятся рядом с теми же самыми консьержками, внимательно следящими за каждым встречным.

Я вам должен сообщить, что даже поэты, бродящие тут в основном по ночам, все реже посещают кусты индийской сирени.

А что делать? На этот город со всех сторон наступает культура. Она просто стремится сюда. Ее не остановить. Именно по этой причине он и стал недавно носить имя «культурной столицы».

Так что возникает положение. Оно теперь есть и у города, и у всех его жителей.

Пора соответствовать.

А недавно в одном туалете было вывешено такое объявление:

«Вне зависимости от результата слейте воду.

Если же результат превысил ваши ожидания, воспользуйтесь ершиком. Уборщица».

Видите, что происходит с уборщицами?

В селе Лезье-Сологубовка Ленинградской области есть кладбище немецких солдат.

Их там сорок тысяч лежат. Ухаживает за кладбищем православный священник.

Это правильно. Прах солдат должен быть захоронен.

Человеческие кости не должны лежать где попало.

Сколько еще их, и наших, и не наших, лежат где придется.

Солдат, выполняя приказ, на смерть идет. Без этого армии нет.

Зверства на войне были с обеих сторон. Об этом надо помнить всегда.

Но помнить без ненависти. Ненависть выжигает человека.

Она в атаке хороша, а в мирные дни прилична скорбь.

У меня воевали и отец, и дед. Когда я спрашивал своего отца о войне, он говорил: «Война – это грязь», – и больше ничего.

А на кладбище трава должна расти. Плотный зеленый газон.

Однажды я встречался с одним пожилым немцем в баре. Он говорил по-русски. Что-то он мне начал рассказывать, сейчас не помню, а я его перебил, сказал: «Прощаю Сталинград!» – и немец замолчал. Так и не проронил потом ни слова.

Глупый я тогда был, так что сейчас прошу у того немца прощение за ту свою грубость.

При чем здесь Сталинград? Человеческая психика не рассчитана на ужас, всякие бывают выверты.

Люди звереют, у них внутри все переворачивается.

А кто остается человеком на войне – тому низкий поклон.

Это великие люди. И все равно – немцы они или русские.

Многие же с тем багажом ненависти на всю жизнь остались. Такие люди-калеки.

На войне всякое бывает. И предатели на войне были.

Своих же выдавали, предавали, расстреливали.

Палачи. У них руки по локоть в крови. Вдохновенные убийцы.

Это чудовища. Война же рождает не только героев.

К солдатам они не относятся. Хорошо бы их не хоронить рядом.

Я встречался в Германии с Клаусом Фрицше. Он попал в плен в самом начале войны, а потом написал об этом книгу. Он до сих пор хорошо говорит по-русски. Он благодарен русским, спасавшим его в плену.

Люди людьми должны оставаться, несмотря ни на что.

Вот и мы научились хоронить своих врагов. Похороны же врагов прежде всего имеют отношение к собственной доблести. Молодец тот священник.

Я это не понимаю! Что это? Как это? Почему это?

Только саммит провели по энергобезопасности, с Московского проспекта всех вымели и люки канализационные по дороге заварили, а потом тетушку Ангелу вместе со всей остальной сворой долго уговаривали и везде возили, показывая, как у нас статуи блестят. И что теперь? Все коту в одно место? Потому что нам и рыбку хочется съесть, и на хвост не сесть?

А хвост, кстати, в последнее время ведет себя совершенно непотребно!

Это как у дерева и мха. Симбиоз. Все питают друг друга, но потом вдруг мох говорит дереву, что если и дальше так пойдет, то он дереву все соки, блин, перекроет. А мы-то почти в ВТО. Сами напросились: «Можно между вашими задницами и наша втиснется?» – на что нам: «Можно!» – и мы втиснулись, а теперь прилетает кол размером с Буратино, который долго, летая, раздумывает, а потом с очень сложным пируэтом он как тюкает нам в нашу только что втиснувшуюся задницу!

А эти ведут переговоры с теми почти девять часов. Вот это работа! Вот это да!

Я представляю себе, как если б я пришел к своему старпому Гаврилову и сказал бы ему, что у меня не получается нефть поставить в Германию, а пока я это говорил бы, старпом наливался бы дурной кровью, раздувался бы, как жаба, а потом бы как рявкнул: «Чего ты не можешь? Куда ты не можешь? Как ты не можешь? Почему ты яйца до сих пор жевал? Не можешь, иди на… (один мужской орган)! Кто там мешает? Что вы все время слюну сглатываете? Несете тут какую-то... (ерунду)! Бациллы вам на... (один мужской орган) мешают? Размножились они там? Им там жить позволили, так они вгрызаться начали? Так, что ли? Так? Смойте их себе! Мазью помажьте, если они человеческую речь не понимают, и чтоб завтра же они все там попередохли! б... (женщина, обманщица своего мужа)!