Любовь и дружба и другие произведения - Джейн Остен

— Коль скоро он еще ни разу не говорил мне о своих чувствах, — сказала Жанетта, — у меня нет никаких оснований полагать, что он меня хоть сколько-нибудь любит.

— В том, что он вас обожает, — возразила ей София, — не может быть никаких сомнений… Привязанность всегда обоюдна. Скажите, неужели он ни разу не бросил на вас восхищенного взгляда, ни разу не сжимал вашу руку, не обронил случайную слезу… не вышел из комнаты без всякой видимой причины?

— Мне, во всяком случае, такое не запомнилось, — ответила Жанетта. — Верно, он всегда выходил из комнаты, когда его визит подходил к концу, но ни разу не было, чтобы он покидал комнату внезапно, даже не поклонившись.

— Уверяю вас, душа моя, — вступила в разговор я, — вы глубоко заблуждаетесь: не может быть, чтобы он ни разу не оставлял вас в смущении, отчаянии, не покидал комнату в поспешности. Вдумайтесь, Жанетта: было бы странно, если в создавшейся ситуации он поклонился вам на прощание или вел себя, как любой другой гость.

Убедив Жанетту в нашей правоте, мы посчитали своим долгом подумать о том, каким образом сообщить Маккенри о тех чувствах, какие испытывала к нему Жанетта…

В конце концов, мы договорились, что расскажем Маккенри об этих чувствах, написав ему анонимное письмо:

«О счастливый возлюбленный прекрасной Жанетты! О благородный обладатель ее сердца, сердца той, что отдана другому! Скажи, почему ты до сих пор не признался в своих чувствах предмету своей любви?! Вдумайся: еще несколько недель, и всякой радужной надежде, какая у тебя наверняка еще теплится, настанет конец, ибо несчастная жертва отцовской жестокости будет обручена с постылым и отвратным Грэхемом! Так почему же ты, жестокосердный, потворствуешь ее и твоему будущему несчастью?! Поделись же поскорей тем планом, который у тебя наверняка созрел! Ваш тайный союз спасет вас обоих и явится залогом вашего будущего счастья!»

Благородный Маккенри, чья скромность, в чем он впоследствии признался, была единственной причиной того, что он столь долго скрывал свою необузданную страсть к Жанетте, понесся, получив сие пылкое послание, на крыльях любви в Макдональд-Холл и с таким жаром выразил свои чувства к той, кто внушил их ему, что после нескольких встреч наедине молодые люди, к нашей с Софией вящей радости, отбыли в Гретна-Грин, где и вознамерились отпраздновать свой союз, предпочтя это место всем остальным, хотя от Макдональд-Холла оно и находилось на весьма почтительном расстоянии.

Прощайте.

Лаура

Лаура — Марианне (продолжение)

Лишь спустя почти два часа после их отъезда Макдональд и Грэхем заподозрили недоброе. Впрочем, даже и тогда отсутствие влюбленных не вызвало бы подозрений, если бы не следующее незначительное происшествие. Отперев однажды по чистой случайности одним из своих собственных ключей потайной ящик в библиотеке Макдональда, София обнаружила, что в ящике этом он хранит важные бумаги, а также некоторое количество крупных банкнот. Этим открытием она поделилась со мной, и, договорившись, что лишить этой суммы, возможно, к тому же, добытой нечестным путем, такого гнусного негодяя, как Макдональд, будет только справедливо, мы решили, что всякий раз, когда кому-нибудь из нас случится оказаться в этой комнате, мы будем изымать из ящика одну или несколько банкнот. Этот хорошо продуманный план мы часто и с успехом осуществляли; но, увы, именно в день бегства Жанетты, в ту самую минуту, когда София торжественно извлекла из ящика пятую по счету банкноту, собираясь переложить ее в свой кошелек, в комнату, причем без всякого предупреждения, ворвался не кто-нибудь, а сам Макдональд. София (которая, при всем своем обезоруживающем мягкосердечии, умела, когда ситуация того требовала, держаться с тем достоинством, на какое способен только прекрасный пол) окинула распоясавшегося проходимца суровым взглядом и срывающимся от возмущения голосом поинтересовалась, по какому праву тот врывается в комнату без стука, нарушая тем самым ее уединение. Бессовестный Макдональд, не пытаясь даже отвести от себя обвинение, попытался, в свою очередь, пристыдить Софию за то, что та якобы хочет завладеть его деньгами. Этого София стерпеть не могла.

— Негодяй! — вскричала она, поспешно пряча банкноту обратно в ящик. — Как смеешь ты обвинять меня в поступке, одна мысль о котором вгоняет меня в краску?!

Однако низкий негодяй, как ни в чем не бывало, продолжал поносить оскорбленную Софию, да еще в столь непристойных выражениях, что в конце концов сия нежная натура не выдержала и, желая отыграться, в сердцах поведала ему о бегстве Жанетты, а также о том, какую активную роль мы в этом сыграли. В самый разгар их ссоры случилось войти в библиотеку и мне, и Вы легко можете себе представить, что и я, ничуть не меньше Софии, была оскорблена огульными обвинениями в свой адрес злонамеренного и презренного Макдональда.

— Низкий негодяй! — вскричала я. — Кто позволил тебе бессовестно очернять безукоризненную репутацию этого ангела во плоти?! Отчего в таком случае не подозреваешь ты и меня?

— Будьте покойны, сударыня, — отвечал он, — точно так же я подозреваю и вас и потому требую, чтобы вы обе немедленно покинули этот дом. Даю вам на сборы полчаса.

— Мы сделаем это с охотой, — ответила София, — в душе ведь мы уже давно возненавидели тебя и, если бы не дружеские чувства к твоей дочери, не оставались бы так долго под твоей крышей!

— И вы еще называете это дружескими чувствами?! — отвечал он. — Хороша дружба — отдать мою единственную дочь на поругание беспринципному авантюристу!

— Да! — воскликнула я. — Во всех наших несчастьях меня утешает лишь мысль о том, что этим дружеским поступком в отношении Жанетты мы сполна рассчитались за гостеприимство, оказанное нам ее отцом!

— За что я вам обеим от души благодарен! — съязвил он.

Сложив наш гардероб и ценные вещи, мы немедля покинули Макдональд-Холл и, пройдя пешком мили полторы, никак не меньше, присели отдохнуть на берегу прозрачного, чистого, как горный ключ, ручья. Живописное место это располагало к раздумьям. С востока нас обступали огромные вязы, с запада — высокая крапива. Перед нашим взором бежал, что-то задумчиво бормоча, ручей, а за нашей спиной вилась дорога. Красивые места, нас окружавшие, настраивали на мечтательный лад. Молчание, которое хранили мы обе, первой нарушила я:

— Как же здесь прелестно! Жаль, что Эдварда и Огастеса нет сейчас рядом с нами!

— Ах, дорогая моя Лаура! — вскричала София. — Пожалей меня — не вспоминай о том несчастье, какое стряслось с моим брошенным в тюрьму мужем. Я готова на все — лишь бы только узнать о судьбе Огастеса! Где он? Еще в Ньюгейте или уже на виселице? Увы, я слишком ранима: справляться о его судьбе — выше моих сил! Ах! Умоляю тебя, не произноси впредь при мне этого имени… Я не могу его слышать без содроганий!

— Прости меня, София, за то, что невольно досадила тебе, — ответила я и, желая сменить тему разговора, предложила ей насладиться благородным величием вязов, под сенью коих скрывались мы от восточного ветра.

— Заклинаю тебя, Лаура, — отозвалась София, — постарайся избегать столь печальной темы. Пожалуйста, впредь не упоминай этих вязов, не ущемляй мои чувства. Они напоминают мне об Огастесе. Он был им сродни: такой же высокий, такой же статный, такой же величавый… Он обладал тем самым благородным величием, что отличает и их.

Боясь, как бы вновь невольно не расстроить Софию, заговорив на тему, которая могла бы в очередной раз напомнить ей об Огастесе, я замолчала.

— Почему же ты ничего не говоришь, моя Лаура? — проговорила она после короткой паузы. — Я не в состоянии переносить эту тишину, ты не должна оставлять меня наедине с моими печальными раздумьями — они ведь постоянно вызывают в памяти Огастеса.

— Какое великолепное небо! — воскликнула я. — Как хороши белые облака на лазурном небосводе!

— Ах, Лаура, — отвечала София, поспешно опуская глаза, воздетые было к небу. — Не расстраивай меня. Не привлекай мое внимание к тому, что столь неумолимо напоминает мне атласный жилет моего Огастеса, синий в белую полоску. Пожалей же свою несчастную подругу и не заговаривай на темы бесконечно безотрадные.

Что мне было делать? София была столь ранима, нежные чувства, которые она испытывала к Огастесу, столь обострены, что у меня не было сил заводить разговор на любую другую тему, ибо я очень боялась, что тема эта может каким-то непредсказуемым образом вновь задеть ее чувства, вызвать в памяти печальный образ ее супруга. Вместе с тем продолжать хранить молчание было бы жестоко — она ведь умоляла меня не молчать.

Но тут случилось нечто такое, что отвлекло меня от этой печальной дилеммы, а именно: фаэтон, проезжавший мимо по вившейся невдалеке от нас живописной дороге, на мое счастье, внезапно перевернулся. Произошел этот случай и в самом деле как нельзя более кстати, ибо он отвлек Софию от грустных мыслей, неотступно ее преследовавших. Немедля покинув наше укрытие, мы бросились на помощь тем, кто еще несколько мгновений назад восседал в модном фаэтоне и обозревал окрестности, — теперь же, низко пав, лежал распростертый в пыли.