Чистая вода - Валерий Дашевский

— Вы не подскажете, сколько воды подала станция за последний час? — спросил я у нее.

— Клава, посмотри по журналу, — сказала Татьяна Гавриловна.

И, показав мне широкую, стянутую пальто спину, скрылась в дверях.

Итак, оставалось выяснить, сколько воды подает станция в настоящее время. А там можно будет приступить к переделке станции в конфету. Можно убрать с глаз долой проклятый ржавый хлам, сровнять сараи с землей, спланировать территорию, разбить газоны, посадить ели, засыпать гравием дорожки и оштукатурить фасад здания.

— Так что же, Клавдия Тихоновна? — спросил я.

— Сто сорок два куба, Игорь… Халилович, — произнесла женщина, помедлив, будто пробуя мое отчество на язык.

— Да-да, — сказал я. — Это, наверное, в сторону Госпрома сто сорок два, а я хочу знать, сколько всего воды подала станция?

— Я же вам говорю: сто сорок два куба.

— Не может быть! — крикнул я.

— Зря кричите, Игорь Халилович. Если не доверяете, сами взгляните. А кричать не надо.

— Да я верю! — крикнул я. — Но поймите, это значит — что-то не в порядке!

— А все не в порядке, — сказала Клавдия Тихоновна неожиданно равнодушно.

Я вытащил сигарету и закурил. Потом я вспомнил слова Веры Ивановны, что станция работает как часы, и поперхнулся табачным дымом. В последующие пятнадцать минут я выяснил, что на скважине № 94 авария и вода, переполнившая трехметровую цементированную чашу, еще месяц назад затопила всю левую часть территории станции до самого забора автобазы. Что на скважине № 93 авария и вода, поступающая неизвестно откуда, образовала вокруг скважины некое подобие озера. Что возле оранжереи прорван водопровод и вода вытекает из-под кучи песка, как теплый источник из-под снега. Что расходомеры, отмечающие воду, подаваемую станцией, стоят или в лучшем случае насчитывают четверть запланированной подачи. Что в тысячедвухсотмиллиметровой трубе свищи и в подвале, непосредственно под стулом, на котором я сижу, по колено воды.

Все это напоминало странный вымысел. Клавдия Тихоновна говорила не торопясь, роняя слова в томительные паузы так, словно беседовала с товаркой на завалинке почты ранехонько утром, когда солнце только начинает припекать.

— А Вера Ивановна, она что, не знала обо всем этом? — спросил я.

— Да знала, — сказала Клавдия Тихоновна.

— И Пахомов тоже знал?

— Да знал, — сказала Клавдия Тихоновна.

— Но если Пахомов и курсе дела, а Вера Ивановна все это время числилась начальником станции, как же ее не потянули к ответу? Станция три месяца не выполняла план, и ей это сошло с рук?

— А кто вам сказал, что плана нету? План есть, вы ошибаетесь, Игорь Халилович. — Клавдия Тихоновна поджала губы.

— Знаете, мы с вами не скоро поймем друг друга, — сказал я.

Но я и тут ошибся. Еще пятнадцать минут — и я уразумел, что в данном случае показания расходомеров значат не больше, чем сведения об удоях молока для организации нефтяной разведки. Потому что, раз вода «текеть» — а не теки она, где бы мы были? — то плановый отдел проставляет воду по этому — как его? — дебиту. А сколько ее «текеть всамделе», знает только бог на небе!

Итак, по дебиту воде полагалось течь, и она текла — шумела и журчала, и мы перевыполняли план. В опрятной комнате планового отдела женщина с величественной сединой насчитывала станции 1091 кубометр подачи каждый час, потому что на сорокаметровой глубине насосы продолжали пыхтеть и отдуваться, и это было фактом; машинист Коломиец, возвращаясь с базара, сообщила коллективу о последних колебаниях рыночных цен на фрукты и битую птицу; Вера Ивановна — начальник станции № 11 и начальник станции № 6 одновременно, а заодно и профорг отдела — совершала челночные рейсы между станцией № 11 и трестом, иногда меняя курс, чтобы завернуть на станцию № 6 и удостовериться, что вода еще не окончательно иссякла в станционных пороховницах. И все это крутилось, вертелось и шло как по маслу.

— Но есть еще абонентный отдел, Клавдия Тихоновна, — сказал я. — Может, даже в вашем тресте есть. Есть группа народного контроля — она в конце концов заинтересуется, где ваша вода и откуда у вас премии за перевыполнение плана. Что вы намерены отвечать?

— А что отвечать? Я человек маленький, — вздохнула Клавдия Тихоновна.

— Но премии брали как большая. В хлораторной найдутся сапоги сорок второго размера? — спросил я.

Спустя полчаса я стоял над скважиной № 94, глядел, как вода течет и течет, переливаясь через край люка, растекается по крохотной асфальтированной площадке и исчезает в жухлых камышах. Камыши росли настолько плотно, что, казалось, между ними и пальца не просунуть. Постовой Витя сказал, что дикие утки прилетают сюда зимовать, и я не знал, верить ему или нет. Потому что, хлюпая сапогами, я обошел камыши, и за ними черная вода стояла неподвижно, как в половодье.

На скважине № 93 не было камышей; две трубы поднимались над огромной лужей, в которой отражалось неяркое солнце осеннего дня. Я стоял возле них, прислушиваясь к шуму воды в их телах, глядел, как оседает коричневая муть, поднятая там, где я ступал, и чувствовал, как вода сквозь сапоги холодит мне ноги.

Напоследок я спустился в подвал, где каждый всплеск гулко отдавался в сырых камнях кладки, где черные спины труб выступали из черной воды, а редкие лампы отражались и воде дробными желтыми кляксами.

Я выбрался из подвала, снял плащ и пиджак, закатал рукава рубашки, вернулся в подвал и погрузил руки в черную, как нефть, воду, заведя их ладонями кверху под тысячадвухсотмиллиметровую трубу, будто ловил бычков под камнями. Отыскав два свища в самом конце трубы, я выпрямился и перевел дух. И от души пожалел, что не могу запустить руки по локоть в оба расходомера, чтобы выяснить, почему, черт их побери, они не желают вести учет нашей воде. Капли срывались с потолка и плюхались в воду с правильными промежутками. И отзвук был как в колодце, когда звук восходит с самого дна.

Татьяна Гавриловна Коломиец подошла ко мне, когда я вылез из подвала и сел на фундамент насоса № 2, чтобы стащить сапоги. Сегодня пятое ноября, и в без четверти пять, сказала она, мне надлежит явиться на собрание сотрудников отдела артезианского водопровода, на котором станции вручат переходящее знамя за перевыполнение квартального плана. Смысл сказанного дошел до меня не сразу — поначалу я вслушивался в ее слова не больше, чем вслушивался бы в бормотание громкоговорителя у соседей за стеной. Серые глазки смотрели на меня в полумраке машинного зала; машинистка ждала ответа, чтобы, услышав его, возвратиться к себе в подсобку, к картошке, что жарится на электроплитке и разбрызгивает вокруг капли кипящего масла. «А в самом деле, почему бы мне не пойти на собрание? — подумал я. — Почему я с первого дня должен восстановить против себя людей, с которыми буду работать?»

Сапоги оказались тесными, и, прежде чем надеть туфли, я помассировал пальцы ног. И тут, видно, голос Халила Рамакаева заговорил во мне, голос человека, с упрямством тупицы не желавшего изменить себе и своему мотоциклу класса пятьсот кубических — или сколько их там у него было? — сантиметров, голос отца, мчавшегося вниз головой в бензиновой гари под охи и ахи деревенских девчонок Клязьмы, Калуги и Нижнего Тагила, голос, подобно хриплой песне трубы, будивший во мне дух противоречия и упорства. Да, тут Татьяне Гавриловне пришлось услышать, что у меня на уме.

— Скажите Пахомову, чтобы меня не ждал, — сказал я. — Скажите, что на вашей станции ему нужен не инженер-электрик, а майор Карацупа с собакой Ингусом. Скажите, что, когда другая станция действительно — вы слышите? — действительно перевыполнит план, я приду, чтобы передать им знамя. Так ему и передайте. Понимаете?

Я нагнулся и принялся зашнуровывать туфли.

Глава четвертая

На следующий день я перебрался из гостиницы на квартиру и провозился полдня, раскладывая вещи в шкафу и в ванной комнате по своему усмотрению. Бачок в туалете барахлил, однако я быстро вправил ему мозги. Потом я сбегал в аптеку, купил хвойный экстракт в брикетах и искупался в полной горячей воды ванне. Потом я включил хозяйский магнитофон, улегся поперек их семейной кровати с борцовский ковер величиной и битый час слушал, как негритянские голоса донимали господа бога на вес лады и в таком ритме, что вся квартира ходила ходуном. Кончилось тем, что соседи сделали мне замечание, так как после отбытия Саши в вооруженные силы настроились жить без джаз-рока. Я выключил магнитофон и решил было пообедать, но в холодильнике было пусто. Тут я вспомнил, что сегодня шестое ноября, вытряхнул из сумки оставшиеся рубашки и со всех ног помчался в гастроном. В гастрономе было полно народу, а очередь за шампанским была такая, что я чуть не достоялся до закрытия. Но все же купил бутылку, потому что разве это праздник без шампанского? Сумка стала такой тяжелой, что я еле втащил ее к себе на пятый этаж. Дома я отрезал кусок мяса, отбил его пустой банкой и пожарил отбивную с картошкой — за все лишения в прошлом и в будущем. Потом я вымыл посуду и подсчитал, сумею ли я на оставшиеся деньги протянуть до двадцатого числа. Результат получился удовлетворительным, я с радостью убедился, что мне не придется курить «Памир» и есть хлеб с кислой капустой, как в студенческие достославные времена. Я поставил чайник на огонь, извлек на свет божий содержимое белого кухонного шкафчика, чтобы посмотреть, какими кастрюлями я располагаю. Что говорить, Аня, жена Саши, оказалась на высоте — она оставила мне тигель для кофе, дуршлаг, щипцы для сахара, кофемолку, скороварку, сковородку и чертову уйму необходимых вещей. Это было похоже на чудесный сон, когда знаешь, что тебя не разбудят.