Колесница времени (сборник) - Юрий Медведев

Я обогнул колонну. На ней тоже переливались новогодние лампадки, как будто за мпою следило множество кошачьих глаз. Ноги были ватные, я с трудом их передвигал. Казалось, вот-вот обрушится водопад грозных голосов, и мерцающий купол вместе со мной начнет проваливаться в другие времена — на суд и расправу…

Глухая тишина. Пыль под ногами. И на кожаной попоне толстый слой пыли. Я осторожно взялся за ее край и приподнял. Кожа оторвалась беззвучно, невесомая, как пепел. Тогда я сдвинул рукавом попону в сторону — и сноп лучей ударил мне в лицо.

В хрустальном гробу лежала Снежнолицая. Как живая. На щеках проступал легкий румянец, и васильковые глаза смотрели на меня в упор. Венок из золотых листьев и золотых виноградин обрамлял русые косы.

Бирюзовые сережки с подвесками блестели в мочках ушей. Почему-то мне вспомнились красавицы панночки, описанные Гоголем. Да, так колдовски была она прекрасна, столь пугающе струилась ее красота, что я начал пятиться, пока не уперся плечом в колонну.

Нашел! Я нашел Снежнолицую! Значит, легенда — вся, от начала до конца! — правда. Я оставил фонарь у колонны, снова протиснулся в отверстие, вылез по лесенке из колодца и, как зверек, прыжками, бешеными скачками устремился к палатке Учителя. Обогнув дворцовую площадь, я спохватился: как бы не переполошить уставшую за день экспедицию — и перешел на шаг. Поблескивал месяц, как золотая бляха на попоне небес. Хохотала река. Я то и дело оглядывался, как будто за мною кралась колдунья в венке из золотых листьев и виноградин. Зря ты не завернул в Бекбалык, в крепость на изгибе реки, поседевший в странствиях венецианец!

Я потихоньку растормошил Учителя.

— Сергей Антонович, одевайтесь. Надо немедленно на раскоп!

Ни о чем не спрашивая, Учитель облачился в свою видавшую виды брезентовую куртку, и мы зашагали к обсерватории. Первым в усыпальницу влез я. Для его внушительной фигуры отверстие оказалось маловатым.

Я с величайшей осторожностью отделил ломом изнутри несколько камней. Мы оба очутились возле колонны, перед почти угасшим фонарем. Я подкрутил фитиль.

— Руками ничего не трогать, — сказал Учитель странно изменившимся голосом и шагнул к хрустальному гробу. Из-за его спины я подсвечивал фонарем.

Он долго вглядывался в дивные черты Снежнолицей.

Потом повернулся ко мне, положил мне свою руку на ллечо, больно сжал.

— Спасибо, брат, — сказал он шепотом. — Если мир и спасет красота, то лишь такая — пречистая.

Около часа он самым внимательным образом осматривал гробницу, нашел потайной вход рядом со столом, начертил в записной книжке план помещения, прихотливое узорочье купола и колонны. Запыленный овальный поднос на столе оказался поясным портретом Снежнолицей. Художник изобразил ее без украшений, с толстой косой, стекающей по плечу к букетику подснежников. На плече у нее сидел снегирь. Белоснежная кофта была оторочена светло-зеленой каймой с вышитыми снегирями, они прыгали на распускающихся ветках. Краски светились голубизной, как вода северных рек. Портрет казался написанным вчера.

— Это энкаустик — секрет живописи утерян, — сказал Учитель. — Так писали фаюмские портреты. Русская финифть — сводная сестра энкаустика. А теперь пора возвращаться.

Портрет он взял с собой вместе с одной из книг (она была на древнегреческом). Отверстие в гробнице он попросил снова заложить камнями и засыпать глиной. Когда я покончил с этим и поднялся по лестнице, он ждал меня наверху.

— Вы сделали важное открытие, Олег, — строго сказал он. — На вас глядя, я вспомнил себя в восемнадцать лет. В те времена нашел под Усть-Цильмой ископаемых юрского периода. Помню, пустился в пляс.

Второй раз плясал на становище берендеев.

— Снежнолицую нашла вся наша экспедиция, — впервые возразил я Учителю. — Можно, я на один день съезжу в Чарын? Эх, и обрадуется Снежнолицей слепой Ануар…

— Попозднее, Олег, попозднее. Все гораздо серьезней. Утром я улетаю в Алма-Ату, надо поставить в известность академию. Вернусь через два-три дня. Вместе с группой для цветной киносъемки. Не удивляйтесь, если сюда нагрянет сам президент. Но давайте, Олег, условимся: до моего возвращения никому ни слова!

Иначе здесь начнется столпотворение вавилонское. Тут и буровики заинтересуются, и районное начальство валом повалит. Как бы не обрушился свод гробницы.

Единственная защита от любопытствующих — молчание. Очень на вас надеюсь.

— Даже во сне не проболтаюсь — сказал я, прикладывая палец к губам. — А лестницу сейчас же вытащу из колодца и спрячу в кустах.

Засвистал первый сурок. Уже разогревались краски неба на востоке.

Сразу после завтрака Учитель уехал на экспедиционном «газике» в райцентр, откуда летали в Алма-Ату юркие четырехкрылые самолетики. Состояние, в котором он меня оставил, можно передать единственным словом: восторг. Я не мог усидеть на месте, беспрестанно вскакивал, разрубал прутом воздух и, скрывшись от посторонних глаз на другом берегу Чарына, распевал, чтобы слышали и джейраны, и ящерицы, шныряющие по скрюченным стволам саксаула, и молодые орлы, которых нельзя убивать:

Перед ним во мгле печальнойГроб качается хрустальный,А в хрустальном гробе томСпит царевна вечным сном.

Тут же в честь Снежнолицей я принялся сочинять гекзаметром поэму, где повторялась строка: «И нескончаемо длился осенний божественный день».

Да, длился он бесконечно, и я, конечно, не утерпел и как бы невзначай несколько раз подходил к моему колодцу, сожалея, что не могу сейчас же, сейчас показать Мурату невиданное чудо. Назавтра я договорился с ним пойти вечером на охоту, и надо было искать предлог отказаться. Какая там охота, если я должен неусыпно охранять Снежнолицую!

Ночь выдалась черная, безлунная. Зубцы гор слабо обрисовывались в тусклом мерцанье звезд, задернутых полупрозрачной пеленой. Над горами, словно огненные ветви, вспыхивали молнии. К полуночи воздух стал густым, тяжелым. Начало погромыхивать. Странный шум доносился со стороны реки. Я рыскал между палатками, надеясь разыскать брезент или клеенку, чтобы закрыть колодец на случай ливня. Там уже лежали крестнакрест добытые мной сухие жерди. Ничего не найдя подходящего, я решил пожертвовать своей палаткой — в конце концов скоротаю ночь в фургончике, заменявшем нам библиотеку. Палатка стояла на отшибе, среди белых шапок бересклета, и меня редко кто навещал, тем более ночью. Каково же было мое удивление, когда я лицом к лицу столкнулся у палатки с Муратом.