Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины XX века - Георгий Иосифович Чернявский

Николаевский через много лет рассказывал, что популярную книгу по астрономии он впервые прочитал, когда ему было 8–10 лет[30]. Имея в виду год выхода книги Фламмариона, можно прийти к выводу, что прочитал он ее не ранее десятилетнего возраста. А чуть позже (Борис в это время стал уже гимназистом) он, не отрываясь, читал дополнение к этой книге под названием «Звездное небо и его чудеса», выпущенное тем же Павленковым в 1899 г. От звездного неба с его чудесами недалеко было до чудес земных – Борис стал страстным коллекционером минералов, насекомых, составлял гербарии. Так начинали формироваться два качества будущего исследователя – стремление к упорному и настойчивому тематическому собиранию того, что он считал важным, и умение хранить, сортировать, описывать, классифицировать собранные ценности[31].

Разумеется, Борис читал Ветхий и Новый Завет, но они были для него не духовным каноном, святыней, священными текстами, а сборниками героических сказок, мифов, легенд. «Мне это просто нравилось»[32], – вспоминал он. Но все же сознательный отход от религии начался позже, в первых классах гимназии. Естественно, как и все дети из интеллигентных семей того времени, он поглощал романы Майн Рида, Гюстава Эмара, Фенимора Купера; постепенно пристрастился и к поэзии Пушкина и Лермонтова, стал читать рассказы Чехова. Однако поистине открытием для него стали вольнолюбивые мотивы в разоблачительной лирике Некрасова.

Начальное образование Борис получил в белебеевском городском училище, куда поступил в семилетнем возрасте в 1894 г. Училище было шестиклассным, но по окончании трех-четырех классов можно было предпринимать попытки поступления в гимназию. Материальное положение семьи позволяло элементарные знания, необходимые для прохождения конкурсов в средние учебные заведения (гимназии, реальные училища) получить дома, занимаясь с приходящими учителями. По всей видимости, однако, отец и мать решили, что дети должны пройти через публичную первичную школу не столько для приобретения знаний, сколько для того, чтобы овладеть навыками жизни в коллективе, состоявшем из самых разнородных детей, в основном принадлежавших к городской бедноте.

В 1898 г. одиннадцатилетний мальчик поступил в самарскую гимназию. Как сын священнослужителя, он был зачислен на полный пансион. Правда, сам по себе факт, что священник отправил своего сына учиться в гимназию, был, по позднейшему убеждению Николаевского, почти революционным актом[33]. Действительно, решиться прервать восходившую на много поколений назад традицию, отказаться от зачисления ребенка в духовное училище было для отца Иоанна нелегко. К этому с явным неодобрением отнеслись и коллеги по священническому цеху, и его церковное начальство. Но отец действительно сознательно и решительно не хотел, чтобы лица духовного звания были в его семье и в девятом поколении. В результате никто из детей Ивана Михайловича в священники так и не пошел. Это было проявлением определенной тенденции, которая стала складываться в конце XIX в. Теперь дети священников часто вовсе не желали идти по стопам отцов. Сказывались и потеря веры, и возможности, которые открывались в предпринимательстве и на государственной службе, и распространение оппозиционных и революционных настроений.

Большой губернский город просто потряс воображение Бориса. До этого он ни в одном крупном центре не бывал, если не считать краткой поездки в Уфу с отцом, но это было в раннем возрасте, да и Уфа с Самарой сравниться никак не могла. «Самара поразила всем. Остановились мы в гостинице. Помню, что принесли бутылку лимонада, и это тоже была новинка… Недалеко от здания гимназии Волга. Сад над Волгой. Пароходы бегут, впервые видел… У нас не было каменных домов в Белебее, кроме городского училища, кроме больницы, которая тоже была небольшой. А в Самаре дома были в 3–4 этажа»[34].

Здесь Борис провел пять лет – первые четыре года жил в гимназическом пансионе-общежитии на весьма скудных харчах, с постоянным ощущением голода и со строгой дисциплиной; а последний год в семье одноклассника Льва Крейнера, мать которого (она разошлась с мужем и вела хозяйство в одиночку) поощряла чтение художественных произведений левых писателей вроде Чернышевского, но предостерегала сына и его друга от связей с нелегалами.

С первых школьных лет Борис страстно увлекся гуманитарными дисциплинами. Только в эти годы пришла любовь к истории. В пансионе были комната для занятий, небольшая библиотека – Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, произведения которых поглощались одно за другим. Вначале тайком в общежитии, а затем открыто в последний самарский год гимназист поглощал толстые журналы, особенно все туже либеральную «Русскую мысль», приобретавшую постепенно известную народническую ориентацию. Вслед на этим он стал интересоваться литературно-критическими статьями Добролюбова, социологией Чернышевского, знакомился с работами Плеханова.

Огромное впечатление на Бориса производила могучая Волга, тем более что гимназический пансион располагался почти на берегу. «Только я открою окно или дверь, и вот она, прямо передо мной. Самая настоящая Волга», – вспоминал он[35]. Постепенно гимназисты научились уклоняться от соблюдения строгих правил пансиона. В восемь часов вечера они послушно являлись на проверку, затем отправлялись по своим комнатам, а после этого тайком удирали из общежития, бродили по берегу реки, ввязывались в разного рода мелкие приключения и столкновения. Часто возвращались под утро, забирались в помещение через окно, недолго спали, а вслед за этим их беспощадно будил звонок на утреннюю принудительную молитву, от которой они любыми правдами и неправдами стремились уклониться[36].

Само же гимназическое образование в Самаре не отличалось глубиной, было рутинным и казенным. Оно вызывало у Бориса чувство протеста низкой компетентностью учителей, их робким заискиванием перед начальством, да и перед теми учениками, которые происходили из богатых семей. Сколько-нибудь значительных событий годы в самарской гимназии в его памяти не оставили, хотя в воспоминаниях Николаевского можно встретить сдержанные положительные оценки отдельных учителей. Единственным, кто произвел действительно глубокое впечатление на гимназиста, был молодой, только окончивший университет учитель Дмитрий Геннадиевич Годнев, недолгое время преподававший литературу, но вскоре уволенный из гимназии (было это в 1902 г.) за пропаганду произведений неблагонадежных авторов[37].

Но Самара значительно больше запомнилась другим. Всего лишь за несколько лет до поступления Бориса в гимназию в этом городе жил получивший уже известность писатель-бунтарь Максим Горький, печатавшийся в местной «Самарской газете». Фельетоны Горького стали появляться в этой газете с октября 1894 г.

Горький поселился в Самаре по совету В.Г. Короленко в феврале 1895 г. В течение первой половины 1895 г. в «Самарской газете» почти ежедневно печатались его рассказы, очерки и фельетоны. 14 июля 1895 г. под фельетоном впервые появилась подпись Иегудиил Хламида. По мнению писателя Д. Быкова, газета, в которой столь активно сотрудничал Горький, вела себя либеральнее, чем даже столичная пресса. Это было явлением частым –