Новый Мир ( № 3 2009) - Новый Мир Новый Мир

Утром старика разбудили звонкие детские голоса. Дочь с зятем за столом завтракали, вид у обоих был озабоченный.

— Соседи звонили, твои, из Саратова, — без всякого вступления сказала дочь. — Говорят, Наташка шумит очень, вторую ночь спать не дает.

Придерживая кулаком тяжелую спросонья голову, старик опустился на пододвинутый табурет.

— Чего это она? — беспечно, вроде как чужой беде, усмехнулся Колька-зять. — В молодости не нагулялась?

— Свободу почувствовала! — сказал старик сердито. — Оставили одну — приводи кого хочешь.

В кухню он вернулся через четверть часа уже совершенно одетый, умытый и причесанный. Спросил: троллейбус, что вез его от автостанции, доходит ли до железнодорожного вокзала.

— Нет, пересаживаться надо, — удивленно глядя на тестя, отвечал Колька. — Или на маршрутке: до вокзала прямая ходит от поликлиники.

— Ты сядь позавтракай сначала! — потянула старика за руку дочь. — Куда разогнался-то? Семи еще нет, а кассы на вокзале все с восьми. Будешь там зря торчать...

Старик поехал домой как раз вовремя: прекратились дожди, разросшиеся со страшной силой сорняки безжалостно глушили не особенно окрепшую рассаду и едва проклюнувшуюся фасоль. Жарило в небе солнце, парило от глубоко промоченной земли. Поднимаясь крутой тропинкой по склону, старик ладонью смахивал со лба пот, думал: вот бы тут росли деревья... Тогда в любую жару не пекло бы голову! Как-то, пересекая изрытый кратерами пустырь, старик решил сделать крюк, завернуть в соседнюю березовую рощу, что подступала к самому склону Алтынной горы, крутому и непроходимому в этом месте. И здесь глубокие круглые ямы испещрили землю: неизвестный старику лесовод насадил березняк прямо на выборках строительного камня. Насадил давно: белые с черными крапинами стволы стояли внушительно, по три-четыре из одного корня, высоко над головой шелестела полупрозрачная листва. У старика стало торжественно и радостно на душе, едва он вошел в лес. Солнце больше не пекло. Словно музыка, разливался тонкий и довольно пряный аромат, источаемый движущимся под корой и в прожилках листьев березовым соком. Пройдя рощу насквозь, старик вышел к полосе плотного, вперемежку с кленом и акацией дубняка, на светлой опушке которого расстилался ковер из темно-зеленых широких и мясистых листьев, торчащих из земли тесными пучками. Старик привычно присел на корточки. Где-то он уже видел это растение, свертывающее листы ладошками... Стал осторожно перебирать пальцами мясистые, гладкие, словно из плотного пергамента, листья и вспомнил: ландыши. На опушке дубовых посадок рядом с каменистым обрывом росли лесные ландыши. Заметив среди плотной темной зелени одинокую травяную ниточку с пятью или шестью крохотными белыми колокольцами, пропущенную жадными любителями лесных первоцветов, старик опустился на колени. Точно в земном покаянном поклоне приник лицом к цветку, вдохнул серьезно-глубокий, влажный, упоительно нежный аромат. Успокаивающе шелестел над головой лес. Ниточка ландышевого цвета — едва задохнувшийся от прилива крови к голове старик поднялся на ноги — снова спряталась за широкими мясистыми листьями.

Лето, подразнив было дождями, вышло-таки засушливым. Каждый вечер, едва только смягчался жар грозно висящего в белесом безоблачном небе солнца, старик брал в руки ведра. На своем участке он даже ненасытную капусту предпочитал поливать вручную, потому что возиться со шлангом не любил: как ни осторожничай, растягивая его по участку, обязательно что-нибудь снесешь, поломаешь, погубишь. Воду для полива старик черпал из внушительной, сваренной из толстых стальных листов “емкости” на пять кубических метров, которая дважды в неделю наполнялась от старенькой, тридцать пять лет назад пробуренной артезианской скважины. Вода на сухой горе была дефицитом: водоносный слой, выливавшийся родниками у подножия, залегал на восьмидесятиметровой глубине. Зато и качество воды было редкостным: оставленная в ведре, она не зацветала, не прокисала, месяцами оставалась пригодной для питья. Имевшие участок на Алтынке садоводы утверждали, что в воде, которой они поливают огороды, есть добавка солей серебра.

Подальше от города, возле автобусной остановки, дачи были поновее и побогаче, там рыли пруды и воду для полива качали глубинными электронасосами. В более старых и более бедных садоводческих кооперативах у края горы близость артезианской скважины угадывалась по приглушенному тарахтению движка внутри мазанной белой глиной кирпичной будки, размеренному мелодичному поскрипыванию подржавевших блоков, преобразовывавших круговое вращательное движение в возвратно-поступательное.

В торчащей из бетонированного основания ржавой трубе ходил, точно ванька-встанька, промасленный, поблескивавший на солнце поршень, разбрасывая во все стороны брызги, пробирался на дорогу, скапливаясь в лужи, драгоценный серебряный ручеек. Ключом от будки с движком заведовал сам председатель садоводческого кооператива. Два раза в неделю, заведя мотор и пустив ржавый скрипучий механизм, председатель день-деньской нарезал круги по поселку, следил, не подключился ли кто напрямую к общей трубе, не ворует ли воду. Устав кооператива обязывал при любой погоде обходиться той водой, что наливалась в “емкость”.

Летнюю жару и сушь старик не любил. С каждым новым безоблачным днем нарастало гнетущее настроение, голубое небо давило, словно крашенный лазурью потолок в деревянном сарае, хотелось, чтобы хоть на пять минут тучка, закрыв белесое, безжалостное светило, брызнула теплым, едва долетающим до земли летним дождиком. К середине дня белые облака, точно разрозненные куски ваты, скапливались на небе, подолгу, как нарисованные, висели на одном месте, истаивая только вечером, иссушенные жарой и солнцем.

Нагорбатившись на огороде, старик по вечерней заре пешком возвращался домой. Дочь за тонкой, разделявшей комнаты перегородкой храпела грозно, по-мужски. Придвинув к кровати настольную лампу, старик читал книжку за книжкой, очень обрадовался, случайно найдя в кладовой задвинутую в дальний угол пачку старых журналов “Юный натуралист”, что выписывался когда-то для старшей дочери. Открыв наугад первый же, лежавший сверху, серый от пыли журнал, старик наткнулся на рассказ “Космонавт Юрка”. Лирический, неторопливый рассказ. Юрка — тракторист лесного хозяйства. Специального лесного плуга в хозяйстве нет, поэтому, отправляясь в лес, Юрка цепляет к трактору тяжелую чугунную чушку с приваренными к ней, торчащими в разные стороны стальными обрезками. Протаскивает чушку по вырубкам и погорелым местам, рыхлит землю, идущий следом лесник Семеныч разбрасывает по бороздам сосновые семена-крылатки. Сашка, пятилетний Юркин племянник, насмотревшись телевизора, окрестил Юркино изобретение ракетой. “Завтра опять ракету цепляй”, — говорит Семеныч, заглянув к Юрке вечером. Ну а если есть ракета, то Юрка — космонавт.

“Однако! — подумал старик, откладывая в сторону тонкий, как школьная тетрадка, журнал. — Получается, лес и семенами можно сажать! Хотя...” Он открыл рассказ, снова перечитал строки про ракету. “Это ж тайга! В тех краях дождь, случается, сутками идет. Вот лес там и растет...” Предыдущий прочитанный стариком рассказ так и назывался: “Дождь”. Нудноватый рассказец. Сгорбленная старушка, под дождем собравшаяся в соседнюю деревню, радуется, что убили объявившегося в ближнем лесу медведя-шатуна, голодного, злого, загрызшего уже двух собак. А лирическому герою рассказа этого медведя жалко...

“Да уж, пойдет тут дождь!” — с досадой думал старик, наутро выглядывая в окно на небо.

Порывы ветра, горячие, пахнущие пылью, от которых скребло в горле, подталкивали в левый бок, пока старик взбирался по косогору. Значит, дул юго-восточный, из Казахстана, — самый скверный ветер в тех краях, летом приносивший засуху, а зимой — морозы двадцать градусов.

“Здесь семенами сажать!.. — Сберегая силы, старик останавливался. Из-под белой панамки капал на нос и щеки едкий соленый пот. — Так это надо возле каждой просеки артезианскую скважину бурить. Прокладывать трубы, специального человека сажать, чтобы все это охранял, каждый день включал поливную систему...”

Взобравшись на макушку горы, старик обернулся — по привычке глянуть на город, но поскользнулся на щебенке, охнул и пошатнулся. Теряя равновесие, коленом ткнулся в мелкий сыпучий камень. По счастью, несильно: ногу не ушибло, а вроде как судорогой свело. Однако, раздосадованный на свою неловкость, старик не спешил подниматься. Плавно переходил в отвесный обрыв нагретый солнцем, словно кирпичи в русской бане, склон. Трепал и ерошил волосы как из печки пыхавший суховей. Он да северный ветер осенью до последней крупинки выдували чернозем: обычной траве не удержаться между мелких серовато-синих глинистых камней. Но покачивались, стряхивая пыль, грозно ощетинившиеся иглами стебли репейника, с весенних дождей вымахавшие в человеческий рост да так и засохшие. В паре метров от него трепетали листочками еще какие-то сморщенные и запыленные, однако ж зеленые, вполне живые кустики. Приглядевшись, старик не поверил своим глазам. Рискуя снова поскользнуться, поднялся, подошел, пощупал у торчащего из мелкой щебенки кустарника листья. Сомнений не было: на голой, обдуваемой злыми ветрами макушке горы росла вишня. Озадаченный, старик выпрямил спину. Как могло сюда, на бесплодный склон, попасть прихотливое садовое дерево? Балансируя на скользком косогоре, старик подобрался к другому кустику с колючим стеблем и удивился еще больше: это была малина. Дальше в небольшом углублении прижался к земле, заранее спрятался от ледяного ветра боярышник — этот, привычный к засухе, умудрился даже народить ягод, мелких и твердых, как сухие горошины. Создавалось впечатление, что здесь, на краю горы, какой-то безумец пытался насадить сад, воткнул в землю саженцы, частично выжившие, несмотря на ветра и сушь. Выпрямляясь, старик глянул в сторону дачного поселка: до него, до первых артезианских скважин, от края склона было с полкилометра. Не иначе как кто-то, проходя по тропинке, выплюнул вишневую косточку, которая, удачно закатившись под камешек, проросла. Или, поскользнувшись на щебенке, опрокинул ведро с малиной...