Рыцари удачи. Хроники европейских морей - Александр Снисаренко

В 534 году обстановка в Средиземноморском бассей­не вновь дестабилизировалась. В этом году императору Юстиниану I удалось наконец отвоевать государство вандалов в Северной Африке всего с полусотней кораблей и пятью тысячами солдат, а еще год спустя он сделал первую попытку утвердиться в Италии. Пона­чалу дела его шли успешно, но вступивший на трон в 541 году новый остготский вождь Тотила сделал един­ственно верный в той ситуации ход: он взбунтовал и принял под свои знамена рабов и свободных земле­дельцев, в чьих семьях от отца к сыну передавались, обрастая жуткими подробностями, предания о бесчин­ствах Нерона, Калигулы, Каракаллы, да и всей римской знати, а также о тяжести римских поборов. Умело используя эти настроения, Тотила, сам к тому же талантливый полководец, едва не отпраздновал оконча­тельную победу над Византией в Италии, но гибель в одной из битв помешала ему довершить начатое.

С гибелью Тотилы, собственно, закончилась история готов: уцелевшие семь тысяч человек едва ли могли име­новаться даже народом. Так, племя... К тому же демора­лизованное. Византийцы вернули утраченные было тер­ритории и закрепились на них. Но чтобы удержать их за собой, им приходилось подавлять восстания итальянских городов, следовавшие нескончаемой чередой. И чаще всего в военных сводках мелькали Генуя, Венеция и Пиза. Юстиниан саркастически ухмылялся и высылал войска.

В 553 году Византии удалось положить конец вла­дычеству остготов в Италии и Испании, и со второй половины VI века только два крупных образования про­тивостояли ей в Европе - вестготы на ее западной окраине и рожденное в 568 году государство лангобар­дов («длиннобородых») на севере Италии (оно прекра­тит свое существование лишь в 774 году, когда на историческую авансцену выйдет государство франков во главе с Карлом Великим). Правда, Византии прихо­дилось, кроме всего этого, постоянно держать значи­тельные силы на своих восточных и северо-восточных границах, чтобы отражать экспансию арабов и пече­негов. Войск у нее было достаточно, но кораблей не хватало: многие из них покоились на дне у берегов Африки, Италии, Испании, другие приходилось использовать как транспортные или конвойные.

В такой ситуации потомкам Ромула не оставалось ничего другого, как вспомнить старые времена и вновь ударить челом греческим корабелам, еще недавно име­нуемым ими варварами. На Средиземном море опять зазвучала эллинская речь, но в ней теперь куда чаще проскальзывало слово «Константинополь», нежели «Пирей» или «Коринф». С середины VII века греческий стал государственным языком Византийской империи, решительно потеснив латынь. Золотые и серебряные римско-греческие монеты стали появляться во всех кон­цах известного тогда света, вплоть до Южной Индии.

Однако сказать, что у Византии не было соперников, было бы неверным. Соперники были, менялись лишь имена претендентов на гегемонию в Средиземноморье. Постепенно из их числа выделились три самых серьез­ных - все те же Пиза, Генуя и Венеция.

Венеты во время похода Аттилы на Рим осели в районе разрушенной Аквилеи и в 568 году на берегу прелестной лагуны, покрытой кружевом из ста восем­надцати островов, основали свою столицу. Бывало и по-иному. «В Пизе,- сообщает Макьявелли,- из-за вредных испарений в воздухе не было достаточного ко­личества жителей, пока Генуя и ее побережье не стали подвергаться набегам сарацин. И вот из-за этих набегов в Пизу переселилось такое количество изгнанных со своей родины людей, что она стала многолюдной и могу­щественной». Немного наивно, а «испарения» - прямая дань теориям Гиппократа. Но в общем верно. Новым блеском засверкали Мантуя и Лукка, Флоренция и Неа­поль, Сиена и Болонья. Короткое время спустя многие из них могли уже потягаться с Византией, и призом в этом состязании была независимость. Они получили ее, иначе и быть не могло: география на протяжении веков властно диктовала свои условия людям, древние порто­вые города сохраняли свое значение независимо от лю­бых потрясений. Менялись их названия, менялось насе­ление, менялся язык. Оставалась торговля, оставалось пиратство, оставалась война всех против всех. Смещал­ся лишь акцент, да и то незначительно.

Хаос, царивший на суше, отражался в зеркале морей. Те, кто выходил на большие дороги континен­тов, неизбежно, рано или поздно, оказывались и на больших дорогах морской торговли, а все новшества, вводимые в сухопутных армиях, немедленно приспосаб­ливались к войне на море. И все эти бедствия тыся­чекратно усиливались беспрерывными набегами кочев­ников и смешением наречий. Если киликийские или критские пираты античности говорили со своими жерт­вами на понятном им языке, то теперь нужно было быть незаурядным полиглотом, чтобы разобрать, что кричат с встречного корабля,- то ли спрашивают доро­гу, то ли предлагают обменять жизнь на кошелек.

Горцы толпами спускались в долины, чтобы грабить земледельцев; земледельцы поднимались в горы, чтобы завладеть скотом горных племен; кочевники пустынь опустошали плодородные оазисы и речные долины; жители речных долин устраивали засады на кочевников, чтобы отбить у них верблюдов.

И взоры всех их постоянно были обращены к морю. Мимо пустынных берегов плыли неслыханные богат­ства, стоило лишь протянуть руку. Те, кто отваживался на это, побуждаемые голодом или алчностью, первым делом обзаводились флотом, если они были береговыми жителями. А если не были? Пришельцы, не знавшие мо­ря, перенимали искусство судовождения у аборигенов, смешивались с ними, и на исторической арене появля­лась новая морская нация. Иногда - ненадолго, иногда - на века. Так, например, поступали вандалы, в течение трех десятилетий грабившие на чужих кораблях побережья всех государств и островов от Испании до Греции и от Африки до Венеции и Мар­селя.

Римский философ и сенатор Аниций Манлий Севе­рин, больше известный под именем Боэций, долгое вре­мя подвизавшийся при дворе Теодориха на ролях первого министра, в одном из своих сочинений дал принципиально новое определение «золотому веку». Если для античных авторов «золотой век» - это время, когда не существовало рабства и все люди были равно­правны, то для Боэция «золотой век» - это эпоха, когда не было морских разбойников.

Во времена Боэция и даже чуть позже Византия могла еще позволить себе ухмылки: битвы громыхали на чужих территориях (например, у берегов Египта, где в 645 году ромеям удалось внезапным наскоком захватить Александрию и спалить арабские верфи вместе с кораблями). Тем неожиданнее для нее оказа­лась осада Константинополя арабами, начавшаяся в 673 году при Константине IV и растянувшаяся на семь лет. Она была отражена и закончилась тридцати­летним миром, но с той поры на Средиземном и Черном морях оживленно заговорили об арабском фло­те, участвовавшем в нападении наряду с армией.

Собственно говоря, появление арабов в этих морях не было новостью. В 649 году они захватили Кипр, в 654-м - Родос. Родос достался арабам, можно ска­зать, даром, потому что византийцы не успели еще опра­виться от первого и сокрушительного поражения, нане­сенного их флоту, насчитывавшему до тысячи кораблей, двумястами арабскими кораблями в «битве мачт» при Александрии в 653 году. За Родосом последовали дерзкие, но неудачливые нападения мусульман на Си­цилию и Мальту. Для подобных налетов нужен перво­классный флот, тут двух мнений быть не может. Для западного Рима эти захваты прозвучали бы громом среди ясного неба, для восточного они были в лучшем случае досадными и не слишком волнующими эпизода­ми на далекой периферии.

Но ненадолго. Можно было, стиснув зубы, стерпеть захват арабами побережья Леванта, можно было как-то пережить захват ими южных берегов Малоазийского полуострова. Но покорение Смирны (Измира) и Кизика - ключевой базы в Мраморном море - трудно было «не заметить». Нападение же на столицу и ее семилет­няя осада круто меняли дело.

«Тридцатилетний» мир не продержался и двух деся­тилетий. Уже в 698 году Византия потерпела жестокое поражение от арабов на море в споре за Карфаген: в VII веке, столетие спустя после смерти Гейзериха и распада его государства, арабы пришли на северо­африканские берега как хозяева. Пришли надолго. На века. Они принесли с собой кроме новой веры еще и новые обычаи, и новое восприятие мира.

Новую окраску приобрел здесь и морской разбой. В значительной мере арабы перенесли в Средиземно­морье пиратский опыт южных морей, с которым они познакомились во время своих торговых плаваний. Это были отнюдь не увеселительные морские прогулки. Еще Птолемеи, по примеру египетских фараонов Древ­него царства, вменили в обязанность жителям Баб-эль-Мандебского пролива охранять береговую полосу от пи­ратов. Мавританцы, наоборот, регулярно совершали набеги на земли соседей во главе со своим царем. Точно так же поступал правитель острова Кайс в Персидском заливе, захватывавший жителей матери­ка для продажи. Такое положение сохранялось в южных морях повсеместно. В XVI веке посол Гренады в Судане Ал-Хасан ибн Мухаммед ал-Ваззан аз-Зайяти ал-Фаси, вошедший в историю под именем Лев Африканский, без особых эмоций отмечал, что местный правитель «не располагает иным доходом, кроме как грабить и разорять их соседей». Пленниками он расплачивался с купцами, чтобы немедленно влезть к ним в новые дол­ги - и все начиналось сызнова. В своих морских операциях африканцы и арабы использовали обычно мореходные быстрые лодки-долбленки наподобие пирог североамериканских индейцев. В VII веке такие лодки скарлатиновой сыпью усеяли всю южную часть Среди­земного моря.