Два рассказа на античные сюжеты - Франц Фюман

В ту ночь, растянувшуюся на триста лет, он клялся ей в верности. Одна ночь, но какая! Он был тем, кем он был — Зевсом. Десять тысяч раз он потом обманывал ее: с ее сестрой, со Сладострастницей, с ее свитой, с нимфами и музами, с харитами и женами всех и всяческих богов и дочерьми разных богинь, даже с простыми смертными, которых не счесть: женщинами, зверушками, даже с растениями, и с мальчиками, и с чудовищами, и с призраками. Такой уж он был, и он возжаждал Геры, как никого другого.

Она сделала еще два шага.

И тут он выкрикнул ее имя, древнее, полузабытое, еще критское: Диона, океанида, нимфа дубовая: на тех дубах вьют гнезда кукушки и голуби. Так звалась и Сладострастница.

Гера обернулась.

Он, властелин Вселенной, поднялся.

Она двинулась ему навстречу. Казалось, она будет идти так бесконечно. Желание узреть обнаженной ту, которой он так пресытился, что изменял ей даже с простыми смертными, исказило его черты и голос.

— К старикам ты еще успеешь, — сказал он, он торопился, уверяя ее, что еще только полдень и до вечера далеко; и вдруг опять у него вырвалось: — Ты прекрасна!

И он повторил слова, которых не произносил с тех давних пор:

— Гера, ты прекраснейшая из всех.

Он словно обезумел. По свидетельству поэта, Зевс, домогаясь Геры, начал хвастать, утратив всякую гордость, как мальчишка, смешной и неукротимый.

Но он уже не мог причинить ей боли.

Запинаясь, он стал называть имена тех, кого она люто ненавидела — с кем он изменял ей; тех, чьих сыновей она потом безжалостно преследовала. Называл одно имя за другим, каждый раз повторяя:

— Ты прекраснее ее.

Растрепанный кукушонок…

Она слушала.

— Прекраснее, чем Даная, — бормотал он (это та, к которой он явился в образе золотого дождя), — не Персеем ли звался ее приплод? Ты прекраснее ее. Прекраснее Семелы, — шептал он (это та, сквозь которую он прошел молнией, испепелив дотла). Семела оказалась простодушной и, следуя совету Геры, приснившейся ей, потребовала от любовника, чтоб тот явился к ней во всем своем великолепии; тогда Зевс и предстал в сверкании молний; и родился Дионис, бесстыднейший из его побочных отпрысков. — Прекраснее Семелы, — сказал Зевс, — и прекраснее, чем Дия.

А это еще кто такая? Ах да, жена Иксиона, распятого на вечно вращающемся колесе. А теперь она, говорят, превратилась в тень?

— Ты краше, чем она, и прекраснее Алкмены, матери Геракла; ты лучше, чем Европа, мать Миноса, хозяйка Крита (острова, к которому Зевс приплыл в обличий быка; ее имя носит целая часть света). Ты лучше ее. Прекраснее Деметры, твоей сестры. Чудеснее, чем Лето, мать близнецов, та, другая, посягавшая на звание супруги и госпожи, она с плодом во чреве кочевала с острова на остров, умоляя принять ее, но все отвергали ее мольбы, боясь гнева Геры, пока не сжалился над несчастной каменистый пустынный островок Делос, и она наконец разрешилась от бремени — Артемидой и Аполлоном, когда живот уже готов был разорваться на части; теперь она настолько поумнела, что стала тише воды, ниже травы, единственная, кого стоило опасаться.

Прекраснее, чем Лето?

Почему он молчит?

— Гера!

И вот она подходит к вязу… не слишком близко… Зевс не может дотронуться до нее. Чего же ему надо? А он опять подыскивает слова…

— Но мне уже пора идти, и если твое желание столь сильно, так лучше уж в опочивальне, под крышей, за стенами, за дверью с искусно сделанными запорами — ведь неприлично же здесь: на глазах у всех, на открытой горе, под небом, изрешеченным чужими взглядами, я жена твоя, а не какая-нибудь…

Блестела пряжка; Гера чуть отступила: голубое одеяние светилось в зеленом лесном сумраке, Зевс ринулся к ней — это ее запястья, ее плечи, ее загорелое тело, это она, волоокая, ее глаза, большие, карие. Ее запах. Это жена его, а он — Зевс! Он протянул руку над морем, чтобы поймать облако, сотканное из чистейшего золота, и схватил его, и сотворил завесу от чужих глаз. Теперь ее опочивальня здесь, на Иде, где находится ее муж, и даже солнце не посмеет заглянуть под полог.

Золото свода отражалось в глазах богини.

Что за пояс на ней?

— Прекраснее, чем Гера, — бормотал он.

Торжествующий кукушонок в гнезде ее тела, в гнезде из цветов, пустивших первые ростки. Едва узел пояса коснулся Иды — раскинулся ковер из крокусов, гиацинтов, лотосов.

Он взял ее и стал горой, заполонившей долину.

Три сотни лет?

Мгновение.

И вот сейчас, во второй раз овладевая Герой, Зевс судорожно сжал ее запястья, навалившись на нее всей тяжестью, и Гера знала: он опять представляет ее подвешенной, в узах из золота, в которые он ее заковал — на каждой ноге по наковальне, — а он уселся тогда перед ней и смотрел ей прямо в лицо, наблюдая, как оно меняется.

Долина поглотила гору.

Гера догадывалась, о чем он думает — о ее глубочайшем унижении, ставшем вызовом его силе и подарившем ему особое наслаждение… Он доказал свою власть перед сонмом всех богов. Сожалеет ли она, что искушала его? Глаза земных и неземных существ, с которыми он изменял ей, глядели на ее бессильную муку. Три часа кряду он сидел перед ней, упершись локтями в расставленные колени, и всматривался в нее, и усмехался, но так и не засмеялся по-настоящему, и усмешка его была такова, что даже в преисподней умолкли, сострадая, и подземное царство мертвых начало сочувственно вздыхать.

На миг ненависть всколыхнула Геру. Все потоки ринулись с горы. Зевс закричал.

Был ли услышан крик внизу?

Может, брат Посейдон, следя за Идой, заметил золотое облако на склоне горы и воспользовался удобным моментом? А может, Афина оповестила его о намерениях Геры? Может, потушили пожар? Или затрещали в огне новые паруса?

Все было скрыто под золотом непроницаемого полога.

Даже взор Геры не сумел проникнуть сквозь такую завесу.

Сколько же времени прошло?

Все случилось между полуднем и наступлением ночи, говорят поэты, а тот, кто был под Троей и видел, содрогаясь, как с ясного неба низверглось облако, нависло потемневшей бронзой над горой Ида, а потом с откоса устремилось вниз и внезапно рассеялось, тот знал наверняка: прошло дважды по три часа, а в середине — поворот в битве.

В блаженном изнеможении Зевс искал взглядом глаза Геры: золотые зеркала, подвластные ему: зеркало удовольствий и зеркало свободы.

Ее глаза открылись. Его глаза — в ее глазах.

Волоокая Гера.

Он поцеловал ее.

Льняной пояс; Зевс отбросил его в сторону. Гера, уверенная в себе, не шелохнулась: большей силы он ей уже не придаст. Не ночная ли птица там вспорхнула? Голова Зевса склонилась набок; Гера приподнялась. И сквозь дрему смутно ему припомнилось: два бьющихся войска, какой-то берег, какой-то город и чья-то победа. И еще всплыло в памяти: до наступления вечера.

Сколько времени прошло?

Кругом золото облаков.

Он смутно помнил, что затевала Гера.

Волоокая, глаза точно золотые шары.

Медленно пробуждался Зевс, возвращаясь к яви.

Вот лежит она неподвижно, воля ее всегда покоряла его, как только ее взор встречался с его взглядом. Та, что сопротивлялась всем его замыслам, действовала наперекор, объединившись с другими богами, хитрая интриганка, коварная, лукавая, шпионящая за ним по ночам, строящая козни, вносящая беспорядок в привычный уклад, задиристая, ворчливая, врагиня его, проклятье его сыновей и любовниц, жена-соперница, чужая Гера…

Несравненный оттенок ее кожи…

Прекраснее, чем все остальные…

Его женщина.

Зевс думал: нужно выбирать — осуществление намеченного или один миг, и она, читая в его глазах, поняла его выбор и что он значит.

Ее пояс среди цветов; наверно, надо надеть его снова.

Он схватил ее за руку.

Нет, только Гера. Ах!..

Гора, вспарывающая долину… И вот в неизъяснимом самоистощении мужчины, в непостижимой самоотдаче женщины произошло чудо соития: навечно прикованные друг к другу в этом ужасном браке, они соединились по обоюдному желанию, сливаясь в порыве страсти, которая обернулась любовью в сердцах, забившихся в унисон. Безграничное счастье. Желание покориться друг другу. Судьба. Зевс забыл обо всем, забыл про битву, про троянцев и греков, про флот и город, про предсказания мойр; их место заняла она — единственная, неповторимая, его спутница навеки, верная советчица, смысл его власти, ядро его воли, соучастница его судьбы и в вечном их противоборстве всякий раз другая, что и помогало каждому из них утвердить свое «я». И Гера забылась, забылась на мгновение, заключающее в себе вечность.

Потоки, низвергающиеся с горы, клокочущие подземные источники, и где-то вдалеке битва, Гектор у моря…

Он выпустил ее руки, ласкал ее волосы; они лежали рядом, средь цветущих трав и золота облаков. Вдруг он усмехнулся, обессиленный кукушонок, и поцеловал темное пятно на плече, куда когда-то угодила плеть его молнии. И проговорил:

— Поекраснее, чем Гера.

А она: