Первичность ощущений. Песни, стихи и сказки - Артур Аршакуни

– Ах, я не знаю! – расплакалась королева Амальгама.

– Вот и прекрасно! – обрадовался король Апогей Первый. – Зато знаю я!

Он чмокнул супругу в лобик и направился к себе, насвистывая свадебный марш монастырских послушниц.

А королева Амальгама в гневе стала бить хрустальные салатницы и приговаривать:

– Все равно казню! (Блямц!) Все равно казню! (Бенц!)

И так далее.

В то же время, пока королева Амальгама пускает на ветер хрустальные шедевры ручной работы лучших мастеров Тяпляпляндии (а их, шедевров, было много, но дама она была упертая и все начатое доводила до конца), так вот, в это самое время бедная наша Бегония дошла до дома и ахнула, обнаружив, что дверь на чердак не заперта. Все было цело (чему пропадать-то – ржавому ведру да разбитому блюдечку?), да вот беда – воробьишка улетел. Осталась Бегония одна-одинешенька, села на трехногий табурет и горько заплакала.

Так. Главное нам не расслабляться. Эти женские слезы на кого хочешь подействуют. Даже на Сказочника. Так. О чем это мы? Да!

Как летит время в последнюю ночь! Не успеешь вкратце изложить основные события в сказке, как лучи солнца уже золотят решетку маленького окошка под сводами темницы Антуана Нонсенса. Он поднял голову.

– Здравствуй, солнышко! – сказал он и улыбнулся, хотя глаза у него были печальные и серьезные.

И вдруг какой-то пушистый комочек забился в проеме окошка и через мгновение уже с чириканьем прыгал на плече Антуана Нонсенса.

– Пить! Пить! – закричал он, махая крылом.

– Ах, кроха! – обрадовался Антуан Нонсенс, – как ты сюда попал? На, пей, – здесь как раз хватит тебе напиться. Жив, значит?

– Жив! Жив! – чирикнул воробей и тюкнул клювом глиняную плошку.

Потом он заскакал по темнице и перекувырнулся через голову. По темнице поплыли разноцветные круги, раздался звон, как будто соединились хрустальные бокалы, и…

…Антуан Нонсенс протер глаза. Нет, это ему не снится!

Перед ним стоял крохотный человечек с крохотной шпагой на боку и искринкой-перышком на шляпе. Шпага, перо и борода у него были серебряные.

– Ну, что смотришь? Что смотришь? – закричал сердито человечек. – Здороваться надо! Здороваться!

– Доброе утро, – смущенно пробормотал Антуан Нонсенс.

Человечек церемонно взмахнул снятой шляпой, низко склоняя голову.

– Здравствуй, Антуан, добрая душа! – сказал он. – Ты спас подбитого мальчишками воробья, совсем не догадываясь, что это был я – Главный гном (можно попросту – Г. г.), а зовут меня Эдельвейс.

– Да, я понимаю, – сказал опешивший Антуан Нонсенс, – как сокращения, так жди подвоха. Если А. а. – значит «Архи-Арбитр», Б. б. – не иначе как «Большой босс», В. в. – «Великий властелин», а уж про Г. г. я вообще молчу.

– Не «молчу», а Главный гном! – Эдельвейс нахмурил кустистые брови.

– Я-то думал, что гномы только в сказках бывают.

– А ты что – не в сказке? Тут кругом сказки! – закричал Эдельвейс и даже рассердился. – Любая сказка – жизнь, а любая жизнь – сказка, такие вещи любой ребенок знает!

– Это верно, – засмеялся Антуан Нонсенс и постучал кулаком по каменной стене темницы. – Сказочная жизнь, что ни говори.

– Ох, да что это мы с тобой время зря теряем! – заторопился Эдельвейс. – Я летел-летел к тебе, искал-искал эту темницу, от кошки удрал, от галки спасся, еле живой добрался, а мы тут сидим и из пустого в порожнее переливаем: сказки, не сказки… Ну, во-первых, жива твоя Бегония, не волнуйся, только горюет сильно, ну, ничего, ничего. Теперь давай решать, что с этими делать будем?

– С какими это этими? – не понял Антуан Нонсенс.

– Ну, с королевой этой, с рифмоплетами всеми – ох, бездари! – потом с этим, как его… Принципоном? Что хочешь – в порошок стереть? В Наполеоны всех обратить? Я все могу.

– Нет, – сказал тихо Антуан Нонсенс.

– А, понимаю-понимаю! – заторопился Эдельвейс. – Сам хочешь с ними разделаться. Ну, тогда так: я сейчас сношу к чертям свинячьим эту темницу, а тебя делаю богатырем – или нет, нет, не так: ты будешь у меня богатырем и сам сносишь эту темницу к чертям свинячьим, а потом…

– Нет, – снова сказал Антуан Нонсенс и покачал для верности головой.

– Как нет? Как это нет? – испугался Эдельвейс. – Я летел-летел к тебе, а ты не хочешь воспользоваться моим могуществом?

– Спасибо тебе, – поклонился Антуан Нонсенс, – но не надо мне твоего могущества. У меня есть самое сильное оружие – правда.

– Но почему?

– Потому что правда всегда побеждает.

Эдельвейс в нетерпении затопал ногами.

– Слушай, мой мальчик, – сказал он, – мы же с тобой не в диспут играем на тему «Историческая правда, или Правдивая история». Я о другом. В сказке ты или не в сказке, но неужели ты не понимаешь, что через несколько минут тебе не понарошку, а на самом деле отрубят голову! Чего же ты медлишь? Решай!

Антуан Нонсенс склонился к Эдельвейсу, посадил к себе на ладонь, выпрямился вместе с ним, печальными и серьезными глазами посмотрел на него и сказал:

– Я хочу, чтобы все, что случится сегодня, случилось на самом деле. И ничего более того. Хорошо?

Эдельвейс долго не сводил с него своих глаз, потом вздохнул, пожал плечами и снял шляпу.

– Ладно, – сказал он.

Потом вырвал волосок из своей серебряной бороды, дотронулся им до большого пальца Антуана Нонсенса и торжественно возгласил:

– ДА СЛУЧИТСЯ НА САМОМ ДЕЛЕ ВСЕ, ЧТО СЛУЧИТСЯ СЕГОДНЯ!

Послышались шаги стражи, и заскрежетали замки на двери темницы.

– Прощай, Антуан! – воскликнул Эдельвейс, надевая шляпу. – Я сделал все, что мог, но оказался бессилен помочь тебе. Ведь все, что случится – случится, хотим мы этого или нет. Даже в своих мечтах ты не отступаешь от правды!

– Правда – мать мечты, а ложь – ее мачеха, – улыбнулся Антуан Нонсенс.

– Прощай! – крикнул Эдельвейс, вырывая серебряный волосок из своей бороды.

– Прощай, – только и успел сказать Антуан Нонсенс.

Раздался серебряный звон, и разноцветные лучи поплыли по комнате. И, когда железная дверь со скрипом отворилась, из-под ног начальника стражи Принципона вылетел маленький серый воробей.

– Тьфу, пропасть! И тут летают, – сказал Принципон и, ударив саблей по плошке, разбил ее. – Так ты не придумал ничего, кроме правды?

– Нет, – ответил Антуан Нонсенс и улыбнулся, хотя глаза у него были печальные и серьезные.

– Тогда тебе отрубят голову, – сказал Принципон и почесал свой багровый нос, – после того, как ты предстанешь перед Ихними королевскими величествами.

И стража вывела Антуана Нонсенса из темницы, усадила в черную, закрытую наглухо карету и доставила в королевский замок.

4

Гости давно уже были в сборе, в нетерпении ожидая, как сам король Апогей Первый приговорит Антуана Нонсенса к смертной казни. Радостно потирал руки Дрозофилл, ехидно улыбались по очереди Жеглине и Неглиже, прищелкивал пальцами от удовольствия Монпегас, цокал языком и вращал глазами, притворно сокрушаясь, иностранец Декольтини. Скрипел пером в своих мемуарах Главный Критик Кляузиус, а магистр Спектрограф задумчиво теребил свою бороду.

Стража вывела Антуана Нонсенса на середину зала и поставила перед троном, где восседала венценосная чета – король Апогей Первый и королева Амальгама.

– Господи, – пробормотал король Апогей Первый, – обветшала-то как гордость наша… Исхудала…

– Ну, – сказала с расстановкой королева Амальгама, – придумал ты в мою честь что-нибудь, кроме правды?

– Нет, – сказал Антуан Нонсенс и улыбнулся, хотя глаза у него были печальные и серьезные.

– Казнить его! Отрубить ему голову! Нечего с ним чикаться, – чик – и все! Возиться с ним, уговаривать, – не маленький! – закричали все хором.

– Голубчик, – сказал Антуану Нонсенсу король Апогей Первый, незаметно подмигивая, – ну придумай ты для нее что-нибудь, а? И все будет хорошо. Твори потом себе на здоровье, а нам на гордость… А? Ну, хоть какой-нибудь паршивый комплиментик!

– На свете нет ничего прекраснее правды! – воскликнул Антуан Нонсенс и гордо вскинул голову.

Ибо он был Настоящим Поэтом.

Король Апогей Первый вздохнул. Этот человек положительно сам кладет голову на плаху!

– Я не волшебник, я не волшебник, – пробормотал он и хотел уже дать знак палачу в капюшоне приступить к исполнению своих обязанностей, но тут Антуан Нонсенс поклонился и сказал:

– Ваше величество, могу ли я узнать, кто стал победителем конкурса?

Король Апогей Первый пожал плечами, а королева Амальгама замахала веером.

– Э-э-э… Ваше величество, победителем объявлен наш гость, поэт-модернист Декольтини, – подсказал Главный критик Кляузиус, а королева Амальгама еще чаще замахала веером.

Поэт-модернист Декольтини привстал с врученного ему именного унитаза и поклонился присутствующим под бурные и продолжительные аплодисменты.