Не упыри - Светлана Талан

Напротив нас стояла хата, где, как рассказывали сельчане, во время голода тридцать третьего года дочь зарубила топором свою мать, засолила ее мясо и сложила в кадушку.

– А ты знаешь, куда она голову матери девала? – однажды спросила Валя.

– Откуда мне знать?

– Она ее в клуню отнесла!

– В какую клуню? – спрашиваю, чувствуя, как холодеет спина.

– А в ту, где мы кок-сагыз сдаем.

Сболтнула Валя и забыла. А я, как иду кок-сагыз сдавать, так и смотрю, не лежит ли эта голова в клуне. В одиночку заходить туда я теперь боялась.

Сначала за собранный пух кок-сагыза не полагалось ничего, потом стали выдавать по сто граммов конфет-подушечек за килограмм. В конце недели я шла в магазин, куда заранее передавались списки, и продавщица насыпала мне конфеты в кулек. Несу, а они так пахнут, так манят, что никаких сил нету. Так и хочется хоть одну попробовать! Нюхаю – но не беру. Прижму кулечек к груди – и быстрее домой. Дома Тетя (она была за старшую) прятала их в сундук, на котором я спала, чтобы потом выдавать всем по пять штучек к чаю. А чай из чего? Из веточек вишни и смородины.

Казалось бы, и война закончилась, а жить легче не становилось. Сельчан обязали платить налоги. Есть у тебя скотина или нет – обязан сдать государству сорок килограммов мяса, двести семьдесят литров молока и девяносто яиц в год. И все это бесплатно. А где взять это мясо? Разве сами мы его видели? И еще заставляли покупать за деньги облигации. Хорошо, что потом разрешили выплачивать налог деньгами. Тетя шила людям понемногу всякую одежду, зарабатывала денежку, из этого и платились налоги. Мы даже яйца сами не ели, сдавали. За каждое плодовое дерево и куст тоже надо было платить. А поскольку деревья хорошо плодоносят только раз в два года, люди начали вырубать яблони, груши, вишни и сливы. Село, которое когда-то утопало в садах, скоро стало «лысым». С болью в сердце отец вырубил все наши деревья и кусты. Стало пусто и грустно.

Рядом с нами жила одна женщина, вдова. У нее была дочка Нина, моя ровесница. Мы с ней не очень дружили, потому что она была хитрая и часто меня обманывала. Наш отец помог вдове вырубить ее сад, но один куст красной смородины женщина попросила оставить. Пришло лето – а у нас ни сада, ни ягодки, ни яблочка. А у Нины на огороде – даже с улицы было видно! – закраснел ягодами куст смородины (мы называли ее поречкой). Я несколько дней подряд ходила на улицу, чтобы поглядеть через забор на этот куст. А он с каждым днем становился все краснее, все соблазнительнее. И вот, наконец, я решила сходить к Нине в гости. Как раз в тот день ее мама пошла в город на базар, так что время было самое подходящее. Пришла я к Нине, а она спрашивает:

– И чего это ты ко мне явилась, а не к своей Вале?

– Вспомнила, что ты меня сама приглашала прийти поиграть.

– А как же Валя? – подкалывает Нина.

– Подождет до завтра, – отвечаю я, а самой становится стыдно.

Поиграли мы немного во дворе, а я все исподтишка поглядываю на поречку.

– Покажи мне, что у вас на огороде растет, – хитрю я, чтобы подманить Нину поближе к кусту с ягодами.

– Пошли! – легко соглашается соседка, и мы с ней идем по узкой тропинке. Нина что-то рассказывает про огород, а я ее и не слышу, потому что уже ничего не могу ни видеть, ни слышать, – только куст, сплошь красный.

– …А тут вот – поречка! – мы останавливаемся, не доходя до куста, но я уже хорошо вижу спелые ягоды, которые густо-густо облепили ветки, а солнце в них переливается рубином, не дает мне покоя.

– Рвать ее нельзя, – словно угадывая мои мысли, предостерегает Нина.

– Почему?

– Потому что под этим кустом похоронен некрещеный ребенок.

– И что? – окончательно теряя надежду попробовать ягод, спрашиваю я.

– Мама сказала: если кто будет рвать и есть ягоды, он придет и задушит, – произносит Нина, тоже глотая слюнки.

И мы этому верили! Какие же мы были наивные, не то что современные дети, которые еще и говорить как следует не научились, а уже вовсю управляются с компьютерами.

А еще страшно хотелось яблок!

В нашем селе перед войной на том месте, где когда-то стояло господское имение, построили новую школу. Сохранился сад, который так и называли – панский. Там росли раскидистые старые яблони. И это когда на сельских подворьях не было вообще никаких фруктовых деревьев! Мы с нетерпением ожидали, пока там завяжутся яблоки, и тогда в панский сад сбегалась детвора со всего села – ну чисто монголо-татарское нашествие. Кто мог, забирался на яблони, а остальные сбивали яблоки с веток палками, обступив деревья со всех сторон. И какое же это было наслаждение, когда удавалось полакомиться зеленым, еще не спелым яблочком величиной с грецкий орех! Особенно везло тем, кому доставалась «фунтовка». Этот сорт был не таким кислым, как остальные, нам же он казался очень сладким и фантастически вкусным. А я еще и домой приносила по яблоку братьям и сестричкам, потому что помнила: я – самая старшая и должна о них заботиться.

В классе впереди меня сидела девочка Маняша. Ее отец не вернулся с войны, а кроме нее в семье было еще трое маленьких детей. Они очень бедствовали, и Маняша ходила в школу по очереди с сестрой, так как им нечего было надеть. Девочка частенько приходила на занятия перемазанная сажей. То рука у нее была грязная, то шея, а другой раз и на щеках была сажа. Один мальчишка из-за этого начал над ней насмехаться и дразнить. Дома я рассказала маме про Маняшу.

– А ты ее не дразнила? – поинтересовалась мама.

– Нет. А что?

– А то, что у бедной вдовы нечем топить, и, чтобы дети не замерзли, она их кладет спать в печь, – рассказала мне мать.

– Как это – в печь?

– А вот так, – вздохнула мать. – Протопит печь, но не так, как положено, а чуть-чуть, сколько дров найдется, вот она особого тепла и не дает. А одеяла у них нет, его уже давным-давно на хлеб выменяли. И на ночь мать кладет детей спать в еще теплую печь.

– Там же темно и страшно!

– Вот поэтому девочка и в саже. А что поделаешь? Лучше уж в саже, чем мерзнуть, – сказала мама и перекрестилась.

На следующий день в школе тот же самый мальчишка снова начал тыкать пальцем в Маняшу и насмехаться. Я не на шутку на него разозлилась. И хоть была не очень смелая, подбежала к нему сзади и треснула его ладонью по спине изо всех сил. Он не ожидал от меня такого и замер, разинув рот.

– Если ты еще хоть раз обидишь Маняшу… – закричала я, хоть и сама очень испугалась собственной смелости. – Я… Я… Я знаешь, что с тобой сделаю?!

– И что ж ты со мной сделаешь? – нагловато ухмыльнулся мальчишка.

Я поняла, что сейчас он меня отлупит, поэтому, уже ни о чем не думая, бросилась на него и вцепилась в его спесивую физиономию ногтями.

– Вот что! Вот! – завизжала я, царапая его щеки. – Вот что я с тобой сделаю!

– Отцепись от меня! – завопил он. – Припадочная!

Чувствуя себя победительницей, я подошла к Маняше и взяла ее за руку. Ее ладошка крепко сжала мою в знак благодарности, и на худеньком замурзанном личике появилась робкая улыбка. С того дня мы с нею подружились. А однажды Маняша сумела меня отблагодарить. Она принесла в школу настоящее большое и спелое яблоко! Не знаю, где она его раздобыла, но едва одноклассники заметили у нее в руках такую роскошь, как сразу же обступили кольцом и стали клянчить:

– Дай укусить!

– Ну хоть маленький кусочек!

– Оставь огрызочек! Ну, пожалуйста!

Так у нас было всегда, когда кто-нибудь приносил яблоко или грушу. Обычно «укусить» доставалось только закадычным друзьям. Я не стала просить, а только смотрела на это яблоко жадными голодными глазами. Маняша подошла ко мне, надкусила яблоко, а потом разломила его пополам.

– Бери! – сказала она, протягивая мне пол-яблока. – Это тебе!

– Так нечестно! Ты ей слишком много дала! – загудела толпа.

Я поблагодарила подругу и дала откусить Вале. То ли в самом деле это яблоко было таким вкусным, то ли мне показалось, но его непередаваемый вкус и аромат я запомнила на всю жизнь.

Летние месяцы сорок шестого и сорок седьмого года выдались страшно жаркими и засушливыми. Земля томилась от жажды, но дожди все не шли. Урожая не было, для нас наступили трудные времена. После Нового года в погребе было уже пусто. Ни картофелины, ни свеколки, а про хлеб нечего и говорить. Чтобы не умереть с голоду, взрослые брали мешок, кочергу и ночью шли в колхоз. Там в буртах, засыпанная землей и соломой, лежала картошка – единственное спасение. Многих мужчин ловили на этом и отправляли за решетку. Но люди шли туда снова и снова рисковали, потому что их дети уже пухли от голода.

Однажды поздно вечером мы услышали, что папа собирается в колхоз – воровать картошку. Женщины тихонько плакали, провожая его.

– Тихо! – сказал папа шепотом, – детей разбудите. А в случае чего, что б вам ни говорили, отвечайте одно: «не знаем, где он», и все.

– Господи!.. – опять послышались всхлипывания матери.