Стихотворения - Артюр Рембо

Мои возлюбленные малютки

Омыл слезливый гидролатНебес капусту,Деревьев почки ваш нарядСлюнявят густо,Луна свой выкатила глазНа миг короткий.Ну, что же вы!Пускайтесь в пляс,Мои уродки!С тобой, с уродкой голубой,Любовь шла гладко.Мы ели курослеп с тобойИ яйца всмятку.Уродкой белой посвященЯ был в поэты.Дай мне огреть тебя ещеРемнем за это!Воротит у меня с душиОт брильянтинаУродки черной. Эй, пляши!Вот мандолина!Ба! Высохших моих слюнейУзор бесстыжийЕще остался меж грудейУродки рыжей.О как я ненавижу вас,Мои малютки!Обрушьте тумаки все вразНа ваши грудки!Топчите старые горшкиМоих влечений!Гоп-ля! Подайте мне прыжкиХоть на мгновенье.Ключицы ходят ходуном,Кривые ножки,Все перевернуто вверх дном,Пляшите, крошки!И ради них дурных, как сон,Мог рифмовать я?За то, что был я в вас влюблен, —Мое проклятье!Звезд блеклый ворох!Ваш приютВ углу убогом.Заботы мерзкие вас ждутИ смерть под Богом.Луна свой выкатила глазНа миг короткий.Ну, что же вы!Пускайтесь в пляс,Мои уродки!

На корточках

В час поздний, чувствуя, как взбух его живот,Глядит с тоскою брат Милотус на оконце,Откуда шлет мигрень, глаза слепит и жжетИ, как начищенный котел, сверкает солнце,Что пробуждение бедняги стережет.

Он мечется под одеялом серым; тяжкоВздыхает, ставит ноги на пол, и слегкаДрожит его живот: нельзя тут дать промашку,Когда приходится, сжав ручку от горшка,Свободною рукой еще задрать рубашку.

Вот он на корточках; трясется весь, и хрипЗастрял в его груди, хотя к оконным стекламЖелтком расплывшимся свет солнечный прилип,И нос Милотуса сверкает лаком блеклым,В лучах подрагивая, как живой полип.

. . . . .На медленном огне бедняга наш томится,Губа отвисла, руки скрючены, и в жарПогружены его бока и поясница,И трубка не горит, и от штанины парИдет, и в животе как будто бьется птица.

А рухлядь грязная и одуревший хламВокруг в засаленных лохмотьях спят на брюхе,Скамейки-жабы притаились по углам,Шкафы раскрыли пасть молящейся старухи,И алчный аппетит прилип к их смутным снам.

Жара и в комнате протухшей и в прихожей;Набита голова хозяина тряпьем;Он слышит, как растет шерсть у него на коже,И, содрогаясь весь, икает он с трудом,Свою скамейку хромоногую тревожа.

. . . . .А тихим вечером, когда лучи луныСлюнявым светом обрамляют контур зада,Тень фантастическая, приспустив штаны,На корточках сидит… И, словно из засады,Нос к звездам тянется, что в небесах видны.

Семилетние поэты

Г-ну П.Демени

И вот закрыла Мать предначертаний томИ, гордо удалясь, не думала о том,Что в голубых глазах и подо лбом с буграмиРебенок, сын ее, скрыл отвращенья пламя.

Он послушаньем исходил весь день; весьмаСообразителен; но склад его умаИ все привычки выдавали лицемерье.В прихожей, в темноте, когда закрыты двери,Он строил рожи и высовывал язык.Ресницы опускал – и появлялись вмигКружки в его глазах. По вечерам забратьсяПытался на чердак, чтоб злости предаваться,Таясь под свесившейся с крыши полумглой.Томящийся, тупой, он летнею поройВ местах отхожих запирался и часамиТам думал в тишине и шевелил ноздрями.Когда за домом сквер, омытый до корнейДневными запахами, был в плену теней,Он залезал в рухляк, что у стены валялся,И, напрягая взгляд, видений дожидался,И слушал шорохи чесоточных кустов.О жалость! Лишь детей соседей-бедняковСчитал друзьями он. На стариков похожи,С глазами блеклыми и с нездоровой кожей,Поносом мучались они, и странно тихБыл голос, и черны от грязи руки их…Ребенка своего на жалости позорнойЗастав, пугалась мать. Но нежность непокорноК ней из груди его рвалась, и так хорошБыл этот миг! Таил взгляд материнский ложь.

В семь лет он сочинял романы – о пустыне,Саваннах и лесах, где, как в небесной сини,Свободы блещет свет… На помощь приходилЖурнал с картинками, в котором находилОн также девичьи смеющиеся лица.С глазами карими и в платьице из ситцаРабочих девочка с соседнего двораК нему захаживала. Шла тогда играС дикаркой маленькой, которая валилаЕго на землю вмиг, он отбивался с силойИ, очутясь под ней, кусал девчонку в зад,Не знавший панталон. Но кожи аромат,Забыв о синяках, он уносил с собою.

Тоски воскресных дней боялся он зимою,Когда, причесанный, за столиком своимЧитал он Библию с обрезом золотым.В постели, по ночам, его мечты томили.Он бога не любил, любил людей, что былиОдеты в блузы и черны, когда домойС работы шли, когда глашатай пред толпойБил трижды в барабан, указы объявляя,И ропот или смех невольно вызывая.

Ребенок прериями грезил, где трава,И запахи, и свет колышутся едва.Но так как мрачные предпочитал он вещи,То в комнате своей, пустынной и зловещей,Где пахло сыростью и к ставням лип туман,Он перечитывал все время свой роман.Там было небо цвета охры, лес горящий,Цветы из плоти распускались в звездной чаще,И было бегство, и паденье, и разгром.А между тем гудел чуть слышно за окномКвартал. И в тишине предчувствие пылалоИ холод простыни вдруг в парус превращало.

26 мая 1871

Бедняки в церкви

В загоне из скамей дубовых, в закоулках,Согретых смрадом их дыханья, взор вперивВ хор позолоченный, чьи двадцать глоток гулкоГорланят без конца заученный мотив;

Как хлеба аромат, вдыхая запах свечек,Смиреннее собак, которых ждут пинки,Все разом к боженьке, хозяину овечек,Молитвы глупые возносят Бедняки.

Просиживать скамью их женщинам здесь любо:Бог заставлял страдать шесть беспросветных дней!Качают женщины, укутав, словно в шубы,До посинения рыдающих детей.

Наружу груди их, увядшие от супа;Глаза, которые молиться не хотят,Глядят, как шествует девчонок скверных группа,И на бесформенные шляпки их глядят.

За дверью ветра свист, и пьяный муж, и голод…Остаться б здесь еще, уйдя от стольких бед!А между тем вокруг, распространил холод,Старухи шепчутся, вздыхают, застят свет.

Здесь эпилептики толкутся и калеки,Чей вид на улице был неприятен вам;Здесь требник нюхают, не поднимая веки,Слепцы, ходившие с собакой по дворам.

Слюнями исходя бездарной нищей веры,Здесь каждый без конца молитвы петь готовХристу, что наверху мечтает в дымке серой,Вдали от тощих стерв и злобных толстяков,

Вдали от запаха замшелых риз и свечек,От фарса мрачного, что вызывает дрожь…А проповедь цветет изысканностью речи,И все настойчивей мистическая ложь.

Когда у выхода, где солнце гибнет, ДамыВ шелках банальных и несущие печатьБолезни печени – о, господи! – упрямоКропильницам велят им пальцы целовать.

1871

Украденное сердце

Слюной тоски исходит сердце,Мне на корме не до утехГрохочут котелки и дверцы,Слюной тоски исходит сердцеПод градом шуток, полных перца,Под гогот и всеобщий смех.Слюной тоски исходит сердцеМне на корме не до усех.

Итифаллический, солдатский,Их смех мне сердце запятнал;К рулю рисунок залихватский,Итифаллический, солдатский,Прицеплен… Сердце мне по-братскиОмой, кабалистичный вал!Итифаллический, солдатский,Их смех мне сердце запятнал,

Как быть, украденное сердце,Когда табак иссякнет ихИ зазвучит икоты скерцо,Как быть, украденное сердце,Когда похмелье горше перцаИ жгучий спазм в кишках моих?Как быть, украденное сердце,Когда табак иссякнет их?

[Май 1871]

Парижская оргия, или Париж заселяется вновь

О негодяи, в путь! С вокзалов хлыньте гордо!Лучами солнечными вымыт и протертБульвар, где некогда шли варварские орды.Священный город здесь пред вами распростерт!

Вперед! Утих пожар и не подняться буре.Вот набережных свет, вот улицы, а вотНад вами радужное небо, в чьей лазуриНедавно звезды бомб водили хоровод.

Все мертвые дворцы упрячьте под лесами!Страх дня-минувшего взгляд освежает вам.Вот стадо рыжее вихляющих задами…Так уподобьтесь же безумцам и шутам!

О свора сук во время течки! Рвите в клочьяПовязки. Крик домов приманивает вас.Разврата ночь пришла, и спазмы этой ночиСжимают улицу. Так жрите! Пробил час!

И пейте! А когда свет резкий рядом с вамиКопаться в роскоши струящейся начнет,Вы разве будете склоняться над столами,Смотря безмолвно на белеющий восход?

За королеву тост с ее отвислым задом!В ночах пылающих прислушайтесь, как рветИкота чью-то грудь, как лихо скачут рядомЛакеи, старики, кретины, пьяный сброд.

О грязные сердца! О мерзкие утробы!Сильней работайте своим вонючим ртом!Еще глоток вина за этот праздник злобы,О Победители, покрытые, стыдом!

Дышите мерзостью великолепной вониИ окунайте в яд злых языков концы!Над вашей головой скрестив свои ладони,Поэт вам говорит: «Беснуйтесь, подлецы!

Ведь в лоно Женщины вы лапы запустили,Ее конвульсии еще внушают страх,Когда она кричит, когда в своем бессильеВы задыхаетесь, держа ее в руках.

Шуты, безумцы, сифилитики, владыки.Ну что Парижу, этой девке, весь ваш сбродИ наша плоть, и дух, и яд, и ваши крики?Вас, гниль свирепую, с себя она стряхнет!

Когда падете вы, вопя от униженьяИ в страхе требуя вернуть вам кошельки,Заблещет красной куртизанки грудь сражении,Над вами грозные сожмутся кулаки!»

Когда так яростно твои плясали ноги,Париж, когда ножом был весь изранен ты.Когда ты распростерт и так светлы и строгиЗрачки твои, где свет мерцает доброты,

О город страждущий, о город полумертвый,По-прежнему твой взор в Грядущее глядит!И мрак Минувшего, о город распростертый,Из глубины веков тебя благословит!

Ты, плоть которого воскрешена для муки,Ты жизнь чудовищную снова пьешь! И вновьТебя холодные ощупывают руки,И черви бледные в твою проникли кровь.

Ну что же! Тем червям позора и обидыТвое дыхание Прогресса не прервать,И не погасит Стрикс глаза Кариатиды,В которых золоту астральному сверкать.

Пусть никогда еще такой зловонной ранойСреди Природы не гляделись города,Пусть твой ужасен вид, но будет неустанноПоэт тебе твердить: «Прекрасен ты всегда!»

Ты вознесен грозой к поэзии высокой,Игра великих сил тебе подмогу шлет,Грохочет смерть, но ждет твое творенье срока,О город избранный, ты слышишь? Горн зовет!

Поэт возьмет с собой Отверженных рыданья,Проклятья Каторжников, ненависти шквал,Лучи его любви, сверкая, женщин ранят,И строфы загремят: «Бандиты! Час настал!»

– Порядок вновь царит… – И снова слышен в старыхДомах терпимости хрип оргий после бурь.Охвачен бредом газ и с фонарей усталыхЗловеще рвется ввысь, в туманную лазурь.

Май 1871