Палата №... - Наталья Нестерова

Она заканчивает макияж и отправляется на свидание. Отвечая на Светин вопрос про плавающих сперматозоидов и, главным образом, желая как-то реабилитироваться перед Любой, чью сестру я обвинила в супружеской измене, читаю маленькую научно-популярную лекцию о физиологических особенностях процесса человеческого воспроизводства. Узнав, что женская половая клетка и мужская соотносятся как большой арбуз и теннисный мячик, Света наивно восклицает:

— У меня на арбузы аллергия!

Люба демонстративно не слушает, нервно листает журнал. Вижу, что она внутренне кипит. Мое присутствие мешает ей излить Свете свое негодование. Со словами «пойду новости по телевизору посмотрю» я выхожу из палаты.

В холле я занимаю место на диване, с которого прекрасно слышно и частью видно, как за фикусом воркует Мария Петровна со своим инвалидом в коляске. Мое ухо решительно отказывается внимать телевизионному диктору и нахально тянется подслушивать.

— Суточный анализ мочи назначили, трехлитровую банку дали, — говорит «жених», — а у меня никак. Сделали укол мочегонный. И я тридцать литров сдал!

Он произносит это с неподражаемой гордостью, как о мировом рекорде сообщает.

Что бы я ответила на месте Марии Петровны? Я бы сказала: «Голубчик! Тридцать литров — это десять банок, а у вас всего одна была. Как у нас с арифметикой? Так же, как с мочевым пузырем?»

Но мудрая Мария Петровна радостно восклицает:

— Замечательно! Я очень рада за вас! Польщенный «жених» вдохновенно услаждает «невесту»:

— Сегодня дежурит медсестра, которая отлично клизмы ставит. Если у вас есть проблемы со стулом, попросите ее…

Нет, затейливость влюбленных старичков не для меня! Пересаживаюсь в другое кресло, чтобы не слышать их разговор. Это слишком интимно. Неужели когда-нибудь доживу до времени, когда беседа о клизмах будет овеяна романтическим любовным флером?

Возвращаюсь в палату, когда Люба и Света мне косточки уже перемыли, теперь на повестке дня заведующий отделением.

— Он был женат три раза, — доносит Люба. — Первая жена была негритянкой, от этого брака осталась девочка-мулатка. А негритянка замерзла зимой. Шла по улице, упала, сломала ногу и замерзла. Вот!

Люба с вызовом смотрит на меня в ожидании возражений. Но я спорить не настроена.

— Негритянки в наших краях редкость, — миролюбиво замечаю. — На учебу все больше негров мужского пола присылают. И замерзнуть им, конечно, легко.

— А вторая жена у Дмитрия Сергеевича, — продолжает Люба, — была украинкой. Она входила в лифт с ребенком, а лифта не было. Упала в шахту насмерть, а ребенок на всю жизнь инвалид.

— Ужас! — восклицает Света.

— Кошмар! — соглашаюсь я, расстилая свою постель. — Досталось мужику!

— Сейчас у Дмитрия Сергеевича третья жена, якутка, она ему двойню родила, — информирует Люба.

— Жива? — спрашиваю.

— Кто? — удивляется Люба.

— Якутка жива или тоже…

— Естественно, жива! — с вызовом отвечает Люба. — И всех воспитывает! Мулатку, инвалида и близнецов!

— Якутки очень верные и преданные, — заверяю я.

— Сколько живу, — подает голос вернувшаяся со свидания Мария Петровна, — ни одной якутки не встречала.

Честно говоря, я тоже никогда не сталкивалась с представителями этой малой народности, и слова мои — вранье из желания не расстраивать Любу. Но Люба чувствует подвох и сомнение.

— На твоем месте, — в качестве доказательства Люба тычет пальцем в мою кровать, — лежала женщина, которая в доме Дмитрия Сергеевича консьержкой работает. Она рассказывала, у нее предынфарктное состояние было.

— У якутки? — уточняет Света.

— У консьержки! — возмущенно восклицает Люба. — Света! Ты иногда как спросишь! Точно недоразвитая или прикидываешься!

— Девочки! — Я по-прежнему за мир во всем мире и в нашей палате. — Не надо горячиться!

Тут в палату входит медсестра с вечерними уколами и невольно слышит мою дипломатически безупречную речь:

— Кто бы мог подумать, что наш Дмитрий Сергеевич пользуется такой интернациональной популярностью? С виду не скажешь. Одна жена негритянка, другая украинка, третья якутка. И полный комплект детей всех рас и народностей.

Медсестра гневно меня стыдит и упрекает, поднос со шприцами дрожит в ее руках:

— Как же вам не стыдно! Интеллигентная женщина! Говорят, книжки пишете, а сами сплетни разводите. Да Дмитрий Сергеевич! Кроме всего прочего! — Девушка от возмущения задыхается. — Да он! И жена у него одна! Давно, с рождения русская! Что вы, больные, вечно сочиняете? Лечь на живот! — командует она. — Ягодицы оголить!

Мария Петровна, Люба и Света покорно оголяются. Мне, выписывающейся, уколы не положены. Я расхаживаю в проходе между кроватями и рассуждаю:

— Больничный фольклор еще никому не нанес вреда. И это прекрасно, когда о человеке выдумывают небылицы! Значит, он интересен, он пользуется успехом! Дмитрий Сергеевич был бы счастлив услышать, какие подвиги ему приписывают. И в жизни! Чего только не случается в жизни! Да каждая беременность — чудо негаданное! Любую женщину спросить, скажет: ее дети от чуда родились. А понести, сходив в баню! Это же фантастически красивая легенда! Это же придумать надо!

— Могу сделать успокоительный укол, — перебила медсестра. — Вам надо? Или так уснете?

— Так, — отказываюсь я.

Мария Петровна и Света отвечают на мое «Спокойной ночи!». Люба, накрывшись одеялом с головой, молчит.

А утром она умерла. Точнее, Люба умерла ночью. Тромб из ее натруженных ног сорвался с места, побежал по сосудам и закупорил артерию, ведущую к сердцу. Во сне тихо умерла. Такая смерть — то ли подарок труженику, то ли наказание: как обрыв песни на полуслове.

Мы сидели на моей кровати, обнявшись, Света в середине, и плакали. Света рыдала навзрыд, Мария Петровна плакала тихо и привычно, меня трясло от желания что-то говорить, что-то делать, куда-то бежать, чтобы вернуть к жизни крепышку-всезнайку Любу.

Приходила старшая сестра, пыталась нас рассоединить. Но мы были как тройственный сиамский близнец: отрезать — значит убить.

— Не трогайте их, — сказал неизвестно откуда взявшийся Дмитрий Сергеевич.

Он еще что-то проговорил, и нас заставили выпить какие-то пилюли.

Завотделением сидел на противоположной койке и слушал, как мы, перебивая друг друга, зачем-то убеждаем его.

— Любаша всю жизнь работала, с тринадцати лет, — говорила Мария Петровна. — Про дома отдыха и санатории она только слышала, никогда не была.

— Муж алкоголик тяжелый, у дочери в семье проблемы, и другие родственники неблагополучные, — заикалась Света. — И она всем! Всем помогала! В две смены посуду мыть — это очень-очень тяжело!