Столицы Запада - Борис Кушнер

В противоположном конце города, на самой окраине, в Руммельсбурге, недавно построена городская электрическая станция. Таких станций никто никогда не видал. Она раскинулась по берегу канала и по обе, стороны широкой улицы — красивая, строгая, стройная. Свободно и широко развернутые фасады, ребристые стены, плоские крыши превращают эту фабрику электрического тока в прекраснейший дворец энергии, ничем, конечно, не уступающий королевским и императорским дворцам в Версале, в Потсдаме или у нас в Ленинграде на площади имени товарища Урицкого. Чистота и безлюдность просторных, залитых светом причудливых зал, стены, крытые линолеумом, и красная кожаная мебель в рабочих кабинетах, отделение душей, комната умывальников. Удобство и комфорт внутреннего устройства почти переходят в изнеженность. Станция выстроена с рекордной быстротой, является самой совершенной в Европе и оборудована гигантскими, рекордными в Европе, турбогенераторами на восемьдесят тысяч киловатт каждый. Называют руммельсбургскую станцию по имени строителя станцией Клингенберг. Такой чести не удостоились даже создатели Миланского собора и собора св. Петра.

Трубы станции Моабит в упор глядят на высокую четырехугольную башню из темно-фиолетового блестящего кирпича. Башня выросла на хребте большого корпуса. Это — управление берлинской Западной гавани. Все здания, постройки и службы на территории гавани сделаны из того же кирпича, что и башня над управлением. Это придает всему в целом характер строгой организованности и своеобразной красивости. Грандиозным сооружениям к лицу строиться из одноцветного и однородного материала — это придает строгость и четкость, выделяет детали, облегчает быструю ориентировку.

Западная гавань лежит на канале, соединяющем реку Шпрее с рекою Одером. Канал является частью прямого стокилометрового водного пути из Берлина в ближайший морской порт Штеттин. Западная гавань совсем новенькая, только что отстроенная. Красавица. Она состоит из трех прямоугольных бассейнов. Оборудованию ее могут позавидовать многие морские порты.

В центре стоит громадный хлебный элеватор, прищуривший на широких и низких окнах своих ставни-жалюзы, пропускающие свет и воздух, но не пропускающие солнечных лучей. Вокруг элеватора широким становищем раскинулось мелкое, сравнительно с ним, но многочисленное племя складов. Перед складами на гранитном парапете пасутся двух с половиннойтонные портальные и полупортальные краны, числом двадцать. И один большой кран на пять тонн. Особняком стоят в сторонке: таможня, управление с его высокой башней, помещение для рабочих с комнатой завкома, живо напоминающей те конуры, которые отводили нам для наших заводских органов в Питере в керенские времена. Вдали за крайним бассейном целое поле перекрыто высокими и легкими фермами. Это — приспособления для нагрузки каменного угля и строительных материалов.

Самые разнообразные грузы прибывают на склады Западной гавани. И тропические фрукты, и зерновые продукты, и строительные материалы, и машины, и автомобили.

Неуемный и вездесущий Форд заарендовал один из складов гавани и расположил в нем свою автомобильную сборочную мастерскую. В другом ровными штабелям, и уложены пластины из древесной стружки, спрессованной на клейком составе.

Пластины идут в дело в качестве изоляционной строительной прокладки. В глубоких подвалах под элеватором в золотисто-желтом электрическом свете тяжелыми гроздьями, высотой в человеческий рост, свисают с потолков до земли удивительно зеленые гроздья бананов.

В таком незрелом густо-зеленом виде прибывают они из тропических стран и выдерживаются здесь в температуре, не допускающей дозревания, пока не наступит срок продажи.

Тогда соответствующее подвальное помещение начинают подогревать и доводят температуру в нем до нужного предела.

Нагретый воздух увлажняется посредством специальных оросительных колонок. В этой искусственной тропической атмосфере бананы быстро вызревают, "доходят" и как только приобретут свой характерный нежно-желтый оттенок, тотчас же их увозят продавать.

Канал, аккуратной ровной струей уложенный в наклонно-каменные берега, уходит от Западной гавани на запад. От электростанции Моабит воздушная линия электропередачи на тридцать тысяч вольт напряжения бежит вслед за каналом.

Между ними, то проскакивая под воздушными электросиловыми проводами, то прижимаясь к каналу, скользит и уходит шоссейная дорога. Убегает от дымной тяжести индустриального Берлина к промышленному чуду, которое называется Сименсштадт. Фабричный городок Сименса.

Оставляя в стороне солидные фабричные корпуса и новое десятиэтажное, современное архитектурное знание завода Сименс-Шуккерта, дорога переходит в широкую улицу. Посредине ее бежит трамвай, скрывая рельсы в мягкой зелени подстриженного газона. На этой улице, приветливо чистой и свежей, как улица буржуазного берлинского Запада, стоят дома пятиэтажные, похожие на берлинские. Главную улицу, с геометрической правильностью, как на чертеже, пересекают под прямым углом улицы поперечные. На них нет ни: трамваев ни стриженого газона. Но от этого они еще чище и привлекательнее.

Необычного и фабричного в электрическом этом городе лишь то, что дома в нем все стандартной одинаковой архитектуры и что по улицам бегают электрические платформы, развозя нужные материалы и полуфабрикаты по фабричным складам и мастерским. Весь город представляет собой замкнутое целое. Улицы, дома и стриженый газон, и фабричные корпуса, и автомобильный завод Протос — все принадлежит электрическому концерну Сименса, кроме одной только водопроводной станции, стоящей с края и принадлежащей Шарлоттенбургу.

К Сименс-городу примыкает громадный, густой и тенистый парк. На опушке его детская площадка, спортивные площадки. В глубине его покой и лучший отдых, о каком только может мечтать усталый от работы человек. По дороге к парку, в солнечном свете и зелени протянулись маленькие высоко комфортабельные и особо уютные домики и особняки.

Парк и домики и комфорт — все это не для рабочих, конечно, все это только для высших служащих и административного персонала концерна,

Дальше за парком снова каменные берега канала — водный путь из Берлина в Штеттин да волнистые стены и ребристые крыши заводских складов.

Если ехать берлинской подземкой на север до конечной ее станции, то приедешь на Зеештрассе. Это — широчайшая улица с бульваром посредине. По бульвару не трамвай бежит, не люди спешат, шагает по ней многосаженными шагами на узорных ходулях железных столбов все та же тридцатитысячная электропередача от центральной станции Моабит.

Под передачей раскинулись шумливые рынки и зеленые базары с белесой плотностью капустных листьев, с рыжими кудрями моркови, с неприятным запахом овощной прели, с усталыми голосами рабочих жен, печально и старательно комбинирующих свой ежедневный скудный набор.

От Зеештрассе на северо-запад недалеко уже и до конца города. Мостовая улиц незаметно переходит в твердую и звонкую, как стекло, шоссейную дорогу. Одежда этой дороги ничем не отличается от мостовой улицы — она сделана из тех же аккуратно граненых базальтовых и гранитных брусков.

Бежит дорога мимо фабрики Карл Флор, изготовляющей подъемники и лифты, к городу Тегель. Тегель — маленький городок на реке того же имени. Был он когда-то расположен недалеко от столицы, теперь столица протянула к нему свои цепкие и жесткие дороги. Дороги с обеих сторон обстраиваются домами, превращаются в улицы. Скоро столица дотянется до самого Тегеля. Всосет его в себя и из тихого провинциального городка превратит в шумную, беспокойную столичную окраину.

Знаменит Тегель паровозостроительным заводом Борзиг. Существует завод около ста лет. Работает всякую всячину — установки для добывания растительного масла и масличных семян при посредстве бензина, аппараты для изготовления маргарина, цельнотянутые стальные бутылки и мн. др.

Его основная и главная профессия, однако, паровозы. Всякие — маневренные "кукушки", паровозы без огня для огнеопасных мест, работающие запрессованным в них горячим паром, тяжелые товарные тихоходы и многосильные, высокие, почти беструбные, острогрудые, быстролетные паровозы для скорых пассажирских поездов. Котлы этих паровых летунов необычайно длинны, и на поверхность их выпущена масса мелких арматурных трубок, подобранных с каждой стороны веерообразным пучком к парособирателю, невысокому, приплюснутому, как стальной шлем германского пехотинца.

Эта машина на глаз дает впечатление необычайной легкости, силы, стремительности. Когда паровоз совсем готов, собран, отделан и выкрашен сверкающим лаком, на него тревожно смотреть в высокой светло застекленной сборочной мастерской. Кажется, углом своей площадки, висящей где-то много выше человеческого роста, расшибет он оконный переплет, раздвинет острой грудью стену и улетит, гремя и пронзительно отплевываясь паром, куда — неизвестно. Не паровоз — аэроплан.