Царевна Нанджана - Николай Вагнер

Прямо светит камень-алмаз. Идет дальше Нассан и прямо в темный лабиринт уперся, и весь лабиринт маленькими драконами наполнен, кишит. Ползают они по стенам, копошатся на полу, летают под потолком. Все раскрыли пасти, грозят Нассану острыми, как стрела, языками. Этими языками втихомолку они лучших друзей своих жалили, когда жили людьми на земле. И все драконы от крови Кайги сторонятся и прячутся, от блеска камня-алмаза к сторонке жмутся, летят. Идет Нассан, кружится по темным коридорчикам, идет час, идет два, идет три, устал Нассан, голова закружилась, а по-прежнему все коридоры злыми драконами полны, переполнены.

Раскрылся, наконец, громадный зал, ему же нет меры ни в длину, ни в ширину, ни в вышину, и в том ли зале трон широкий стоит, и на том троне злой див Арабан-Тайджи растянулся и спит, и храпит. И от того ли храпа могучего все стены дворца трещат и дрожат. Осветил зал камнем-алмазом Нассан и видит: стоят вокруг трона дива чудовища, великаны безобразные, стоят карлы свирепые, сепии страшные, шипят, длинными руками, как змеями, во все стороны ворочают.

Проснулся, открыл глазища див. «Что за свет такой? – кричит. – Как в мой дворец мог и смел свет войти?» Поклонился диву Нассан. «От брата твоего Байраджума, – говорит, – я посланным пришел. Велел он просить у тебя шапку-невидимку, а вот тебе в залог прислал ковер-самолет. И вот его меч трехгранный, боевой».

И велел принести див Арабан-Тайджи шапку-невидимку. Побежали, полетели, поползли посланцы, гонцы, гады и чудища. Они спускались на самое дно земли, доставали шапку-невидимку и притащили ее злому диву Арабану-Тайджи. Отдал злой див шапку-невидимку, отдал, наказал:

– Неси ее бережно и брату представь.

Надел шапку Нассан, надел, не успел подумать он, как бы выйти на свет, как сильный вихрь его подхватил и понес, и в один миг из дворца в темное ущелье принес. Оглянулся, снял шапку-невидимку Нассан. Хвать-похвать, свою шапку он у злого дива перед троном сронил. Догадался див по шапке, по духу человечьему, что обманул его царевич Нассан. Послал он погоню за ним. Поползли, побежали гады и драконы за ним, окружили Нассана, хотели схватить, но отмахнулся Нассан трехгранным мечом. Что махнет раз – переулок за ним, махнет другой – целая улица. Но наседают драконы и гады. И схватил Нассан обеими руками меч-кладенец, схватил шапку-невидимку, на себя надел и вдруг скрылся из глаз. Ищут, ищут гады-драконы, не могут найти. Полетели назад, царю-диву докладывают. «Нет сил, – говорят, – совладеть с ним; что махнет раз мечом – переулок косой, махнет два – целая улица».

Распалился див, послал своих чудищ в погоню за ним. А Нассан снял шапку-невидимку, умаялся. Увидали его чудища, увидали, набросились, хотят поглотить, пожрать живьем. Отмахнулся Нассан трехгранным мечом – полетело сто голов, махнул два раза – полетела тысяча. Осталось всего 10 чудищ маленьких; испугались, полетели назад. «Так и так, – говорят, – нет сил одолеть его».

И поднялся сам див, зашумел, полетел. От его ли силы великой все недра земли всколыхнулись, содрогнулись. Летит он, гремит черной тучею. Налетел на Нассана, хочет пожрать, поглотить. Но надел Нассан шапку волшебную и исчез, скрылся из глаз. Набросился див на то место, где был Нассан и сослепу налетел на трехгранный меч. Пронзил меч сердце дива черного. Задрожала бездна-расщелина; камни и скалы полетели, посыпались. Затопило их все кровью черной.

Летит Нассан, поднимается, летит на верх бездны, страшной, крутой; а на краю бездны сереброгривый конь его ждет, с нетерпенья ржет-поржет громким голосом, землю бьет копытом звонким.

Прилетел Нассан, шапку снял, сел на коня, и поскакал, полетел он к царевне Нанджан, шапку-невидимку к груди прижимаючи.

XIII

А царевна Нанджана ждет не дождется друга милого. «Зачем я послала его доставать, добывать шапку волшебную? Погибнет друг милый в битве с злыми дивами». И смотрит она, дни и ночи не отходит от окна, не едет ли назад ее суженый.

Сердце ноет, болит, дни идут, ползут… Нет Нассана-царевича. Загрустила, затосковала, похудела Нанджана. Не ест, не пьет, думу думает: «Жив ли мой суженый, милый царевич Нассан?» Весь народ узнал, услыхал о горе царицы своей; все толпятся на улицах, на площадях, все ждут не дождутся царевича.

Идет дело к вечеру. Солнце садится румяное. Плачет-грустит в своем дворце царевна Нанджана, одна-одинешенька. «Не видать мне больше, – думает она, – моего света белого!!»

И вдруг предстал, появился свет Нассан, стоит прямо перед ней и шапку-невидимку в руках держит, к ней протягивает, а сам радостно улыбается.

Вскрикнула царевна, обрадовалась; рада она царевичу, рада и тому, что он шапку достал.

Созывает она прислужниц, приспешниц своих, созывает визирей, нязирей, раджей, правителей.

– Визири, нязири, правители верные, созывайте вы, – говорит, – великий пир. Хочу я друга моего чествовать.

И созвали пир великий-честной.

И идет пир великий. Все радуются и все шапку-невидимку пробуют. Кто наденет на себя, тот и исчезнет, пропадет, как будто его и не было.

И на другой день ни свет ни заря исчезла их царица-красавица, сгинула, пропала Нанджана любимая. Целый день прошел. Нет Нанджаны, не слышно, не видно нигде.

Проходит другой день. Весь народ беспокоится, куда делась его царица любимая. А Нассан ходит черной тучи темней. «Зачем, – думает, – я достал эту шапку волшебную? Как и где найти мне друга милого, свет Нанджану, царевну ненаглядную?»

Седлает он коня сереброгривого, и скачет он по всему царству. Везде ищет, зовет; зовет он свою царевну прекрасную, зовет по горам, по долам, по лесам, по дубравам темным. Нет нигде, не видать, не слыхать Бирмиджанской царицы-красы.

Проходит третий день. Весь народ от страха волнуется. Сгибла, пропала царица, пропала Нанджана-краса. Плач и стон идут по всему дворцу, плач и стон стоят над всей Бирмиджанской землей. Всюду тоска и горе великое носятся.

Собрались визири, нязири, раджи, правители, собрались в думу ночную совет держать, что сделать, что предпринять. Осиротело царство, нет трону наследника.

А к крыльцу подъехал царевич Нассан, идет в палаты высокие, низко клонит голову: тяжкое горе придавило его.

И думают визири, нязири, раджи, правители: «Изберем мы Нассана в цари себе, изберем мы храброго, всех див побеждающего. Изберем мы в цари себе. Пусть над нами владычит и царствует».

Пришел к царевне в опочивальню Нассан. Настежь двери в опочивальню отворены. Полна опочивальня служанок, прислужниц, приспешниц. Все они рыдают, голосят, а с ними и мамка-кормилица плачет, ревет, волосы рвет, убивается.

Стоном стон в опочивальне стоит. Плач и горе великое. Вошел Нассан: все прислужницы и мамки ему поклонились. Смотрит он прямо туда, где кровать царицы стоит, и видит он над кроватью как будто образ царицы летает в тумане ночном и вдруг прямо из мрака выступил. Упала, покатилась шапка-невидимка волшебная. Стоит среди опочивальни Нанджана-краса бледнее смерти бледная.

Все ахнули, ободрились все, обрадовались, в радости сердечной к ней кинулись, но всех одним мановеньем руки отстранила она.

– Подите вон все, подите! – тихо приказала она и крепко ухватила Нассана за руку холодной, ледяной ручкой своей.

Все удалились служанки, прислужницы. Остались одни Нанджана-краса и царевич Нассан.

XIV

Бледнее смерти царица Нанджана стоит, стоит, качается, очи закрыла, зубы стиснула.

Хотела говорить, не могла. Слезы в три ручья брызнули.

– О! Нассан! Нассан! – через силу прошептала она. – Много горя по всей земле, много горя в царстве моем, но еще больше лжи, обманов и всякой гадости…

И упала Нанджана в руки Нассана и горько заплакала.

– О! Зачем я желала шапки-невидимки злой. Не знала я ничего, не ведала. Все мне раскрыла та шапка несчастная. Верила я моим раджам, правителям, визирям, нязирям. Знаю я теперь, все они плуты, обманщики, моего народа злые обидчики. Верила я народу моему, в простоте я сердечной ему верила… Злой народ, корыстник и выгодник… Все глупо и гадко на всей земле. Ах! Зачем надевала я шапку несчастную? Никакого бы зла я не ведала.

И начала свой Нанджана рассказ. И текла ее речь, как журчит ручеек свои жалобы горькие.

Говорит Нанджана: «Видела я, как седой старик торгует своей совестью, своих дочерей в чужое царство богатым купцам продает. Видела я, как сыновья богатые бедного отца из дома выгнали, и умер несчастный на улице: умер с голода, холода. Видела я, как брат брата в темной яме на цепи держал и по целым дням ему есть не давал. Видела я, как мачеха падчерице глаза выколола. Видела я, как судьи праведные торгуют своей совестью, берут, дерут со всякого, большого и малого. Но больше всего насмотрелась я на бедность горькую, голодную, убогую. При мне, у меня на глазах, трое деток с голоду померли, а мать больная совсем обезумела. Ах! Нассан! Нассан!.. Если бы ты мог видеть это горе жестокое, то все сердце у тебя повернулося, вся душа твоя настрадалась, выболела… Созвала, собрала я сколько могла, собрала всех голодных со всей земли. Завтра придут, приползут они, бедные… Завтра будет у меня всем им добрая трапеза… Ах, Нассан! Три ночи я не спала ни чуточки… Исстрадалось мое сердце бедное».