Тайная жизнь мозга. Как наш мозг думает, чувствует и принимает решения - Мариано Сигман

Машина догадок

У детей с очень раннего возраста есть изощренный механизм поиска и накопления знаний. В детстве мы все – ученые[13], но не только из-за желания исследовать и ломать вещи, чтобы посмотреть, как они устроены, или осаждать взрослых бесконечными вопросами «Почему?». Мы были маленькими учеными, потому что пользовались особым методом для изучения окружающего мира.

Преимущество науки в том, что она может строить теории на основании скудных и неоднозначных данных. Анализируя ничтожные остатки света мертвых звезд, космологи создали эффективную теорию происхождения Вселенной. Научные методики особенно действенны, когда мы точно знаем, какой эксперимент отдает одной теории предпочтение перед другой.

Игра с кнопками (нажимание кнопок, клавиш или выключателей) и функциями (светом, шумом, движением) похожа на маленькую вселенную. Во время игры дети совершают операции, позволяющие им разгадывать загадки и открывать этиологические правила этой вселенной. Игра – это открытие. Ее напряженность зависит от неопределенности, которую ребенок обнаруживает в ее правилах. Когда дети не знают, как работает простой механизм, они (чаще всего) непроизвольно выбирают игру, наиболее эффективно раскрывающую принцип его действия. Это очень похоже на научный метод: исследование и методичные изыскания с целью выявить и прояснить причинно-следственные отношения во Вселенной.

Но природная склонность детей к научным исследованиям заходит еще дальше: они строят теории и модели в соответствии с наиболее правдоподобным объяснением наблюдаемых данных.

Есть много примеров таких исследований, но самое изящное началось в 1988 году с эксперимента того же Эндрю Мельцова, который придумал следующую сцену. Актер входит в комнату и садится перед коробкой с большой пластиковой кнопкой. Он нажимает кнопку головой, и тогда, словно при выигрыше в игровом автомате, раздаются звуки фанфар и мигают яркие огоньки. После этого годовалого ребенка, наблюдавшего эту сцену, усаживают на колени к матери на то же место перед коробкой. Ребенок наклоняется вперед и нажимает кнопку головой.

Как узнать, было ли это обычным подражанием или же годовалый ребенок обнаружил причинную связь между кнопкой и огоньками? Для ответа на этот вопрос требовался новый эксперимент, как тот, который четырнадцать лет спустя был предложен венгерским психологом Георгием Гергели. Мельцов считал, что младенцы подражают действиям актера, когда нажимают головой на кнопку. У Гергели зародилась другая, более смелая и интересная идея. Ребенок понимает, что взрослый разумен, а значит, если он не нажимает кнопку рукой, что было бы более естественно, то лишь потому, что нажатие головой необходимо для достижения результата.

Эта смелая теория предполагает, что у младенцев гораздо более изощренное мышление, чем принято считать, и что оно включает представление о взаимодействии людей и вещей. Но как определить уровень мышления у младенца, который еще не умеет говорить? Решение Гергели было простым и элегантным. Представьте аналогичную ситуацию в повседневной жизни. Человек входит в дом с кучей сумок в руках и открывает дверь, нажимая локтем на дверную ручку. Мы прекрасно знаем, что дверные ручки не предназначены для открывания локтями и человек поступает так лишь потому, что у него нет выбора. Что, если воспроизвести эту идею в эксперименте Мельцова? В комнату входит тот же актер, нагруженный сумками, и нажимает кнопку головой. Если младенец лишь подражает актеру, то он сделает то же самое. С другой стороны, если он способен мыслить логически, то поймет, что актер нажал кнопку головой, потому что его руки были заняты. Следовательно, чтобы получить звук фанфар и красочные огоньки, ребенку достаточно нажать на кнопку любой частью своего тела.

Они провели эксперимент. Младенцу показали, как актер, нагруженный пакетами из магазинов, нажимает кнопку головой. Потом ребенок уселся на коленях матери и нажал кнопку руками. Это был тот самый младенец, который нажимал кнопку головой, когда увидел, как это делает актер со свободными руками.

Годовалые малыши строят теории об устройстве вещей на основе своих наблюдений. Среди этих наблюдений есть восприятие точки зрения других людей, оценка того, как много они знают, что они могут или не могут делать. Иными словами, научный анализ.

Хороший, плохой, злой[14]

Мы начнем этот раздел с аргументов эмпириков о том, что любое логическое и абстрактное мышление начинается после усвоения основ языка. Тем не менее мы убедились: даже новорожденные формируют сложные абстрактные понятия и у них есть представление о математике и некоторое понимание языка. В возрасте нескольких месяцев они уже демонстрируют изощренное логическое мышление. Теперь мы увидим, что маленькие дети, еще не умея говорить, формируют нравственные представления – пожалуй, один из столпов человеческого взаимодействия.

Представления младенцев о хорошем и дурном, справедливости и собственности, преступлении и наказании в целом сформированы, но не могут быть связно выражены из-за незрелости их лобной и префронтальной коры (пресловутой «диспетчерской вышки»). Подобно числовым и лингвистическим понятиям, багаж нравственных представлений младенца замаскирован его неспособностью выразить свое знание.

Один из простейших и самых поразительных научных экспериментов, демонстрирующих нравственные суждения младенцев, был проведен Карен Уинн с помощью деревянного кукольного театра с тремя персонажами: треугольником, квадратом и кругом. В ходе эксперимента треугольник поднимается на холм. Время от времени он отступает назад, но лишь для того, чтобы продолжить подъем. Это создает ясное впечатление, что треугольник имеет намерение (добраться до вершины) и стремится достигнуть своей цели. Разумеется, у треугольника на самом деле нет желаний или намерений, но мы непроизвольно предполагаем это и создаем повествовательное объяснение.

В середине сцены появляется квадрат и умышленно врезается в треугольник, сталкивая его вниз. С точки зрения взрослого человека, его поведение недостойно. Потом сцена проигрывается заново, но когда треугольник поднимается, появляется круг и подталкивает его вверх. Для нас круг предстает в образе благородного помощника.

Концепция хороших кругов и плохих квадратов нуждается в нарративном объяснении, которое автоматически приходит на ум взрослому человеку: с одной стороны, он приписывает каждому объекту намерение, с другой – выносит нравственные оценки на основе этих намерений.

Будучи людьми, мы приписываем намерения не только другим людям, но и растениям («подсолнечник стремится к солнцу») абстрактным общественным конструкциям («история простит мои прегрешения» или «рынок наказывает инвесторов»), теологическим сущностям («так хочет Бог») и механизмам («упрямая посудомоечная машина»). Эта способность превращать информацию в истории – животворный источник любого вымысла. Поэтому мы можем заплакать у телевизора, перед изменчивым набором крошечных пикселей на экране, или разрушать кубики в видеоигре, как будто сидим в траншее на Западном фронте во время Первой мировой войны.

В кукольном представлении Уинн есть только треугольники, круги и квадраты, но мы видим в них борьбу характеров, «плохого парня», который мешает продвижению вперед, и доброго помощника. Иными словами, взрослые люди спонтанно приписывают увиденному нравственные ценности. Способны ли шестимесячные младенцы к такому абстрактному процессу мышления? Умеют ли они спонтанно формировать нравственные проекции? Мы не можем спросить их, но делаем выводы на основе их предпочтений. Секрет науки – в постоянном поиске способов соединения того, что мы хотим узнать (в данном случае могут ли младенцы формировать нравственные ценности), с тем, что мы можем измерить (какие объекты они выбирают).

После наблюдения за тем, как один объект помогает треугольнику подняться на холм, а другой сталкивает его вниз, младенцам предлагалось выбрать одного из участников. Двадцать шесть из двадцати восьми (и двенадцать из двенадцати шестимесячных) выбрали помощника. Потом видеозаписи детей, наблюдающих сцены с помощником и противником, показали экспериментатору. На основе их мимики и выражения лица она почти всегда могла точно сказать, кого видит ребенок в этот момент – помощника или противника.

До того как начать ползать, ходить и говорить, едва научившись сидеть и есть с ложечки, шестимесячные младенцы, судя по их жестам и предпочтениям, уже могут делать выводы о намерениях, желаниях, добре и зле.

Тот, кто грабит вора…

Конечно, нравственность устроена гораздо сложнее. Мы не можем называть человека хорошим или плохим только потому, что он сделал что-то полезное. К примеру, помогать вору обычно считается недостойным поступком. Кого предпочтет младенец: человека, который помогает вору, или того, кто разоблачает его? Здесь мы вступаем на зыбкую почву происхождения морали и закона. Но и в этой мутной воде дети от девяти месяцев до года уже имеют свое мнение.