Уик-энд на берегу океана - Робер Мерль

Александр поднял голову. Лицо у него пылало, глаза пощипывало. Не слишком-то легко в такую жару торчать над огнем да еще глотать дым. «Если мы задержимся здесь, непременно надо будет сложить печурку». Он вздохнул. Но все-таки осесть им и тут не удастся. С этой сволотой – фрицами – никогда нельзя расположиться по-хозяйски, надолго. На лбу у него выступили крупные капли пота… Он отер его тыльной стороной руки, отцепил свою кружку, зачерпнул из фляги вина, которое охлаждалось под фургоном, и долго, жадно пил. Кружку он держал крепко, прохладное вино текло ему в глотку, и металлический край кружки приятно холодил губы. Кстати, это его собственная кружка. Он сам смастерил ее из пустой консервной банки, тщательно опилил края, опоясал ее проволокой, а сбоку выпустил петлю на манер ручки. Входило в нее больше полулитра («Неплохо для кружки», – говорил аббат). А главное, ее без страха можно было ставить на землю. Она прекрасно держалась. Не то, что эти новые кружки, принятые во французской армии, они то и дело опрокидываются от малейшего толчка.

Александр вытряхнул в рот последние капли, сполоснул кружку в баке с водой, стоявшем по правую руку, и повесил кружку на внутренней створке двери фургона. Там ей и положено было висеть. Она болталась на гвозде рядом с кружками остальных парней (только у одного Майа кружки не было), под котелками, кастрюлями, пустыми бидонами, которыми Александр сразу же по приходе сюда разжился в санатории. В самом низу красовалась ручка от лопаты, которую Александр обточил в форме ложки, чтобы мешать консервы. Когда он занимался стряпней, он широко открывал дверцы фургона так, чтобы, протянув руку, можно было взять любой необходимый предмет. Продукты он прятал в ящик и запирал его на висячий замок, ящик этот, вообще-то предназначавшийся для медикаментов, стоял на полу фургона. Александр пальцем вытер глаза и стал поглаживать себе поясницу. Все-таки утомительно, особенно на такой жаре, торчать над огнем не разгибаясь. Придется, хочешь не хочешь, раздобыть где-нибудь печурку!

Ну вот! Чуточку прокипит – и готово! И Пьерсон сейчас подойдет. А Дьери, как и всегда, запоздает. А Майа, как и всегда, будет сидеть рядом с ним, с Александром. Пьерсон напротив, у ограды санатория. А Дьери рядом с Пьерсоном. Каждый сядет на свое место. А его, Александра, место у котла: бидон с вином у него справа, а сковорода с мясными консервами слева. Он и будет обслуживать парней. И будет поддразнивать Пьерсона, потому что Пьерсон священник, а он, Александр, безбожник. А Пьерсон, сверхсрочник, любит рассуждать об армии и войне… А Дьери будет рассказывать, как до войны он ловчил, как зарабатывал деньги. А Майа будет валять дурака, как только один Майа умеет валять дурака. Или ни слова не произнесет, и тогда у него будет печальный вид, у него всегда, когда он молчит, вид печальный. И все будет опять в порядке.

– Чего ты зубы скалишь?

– Да так, – ответил Майа, – думаю о том, что ты ее любишь, вот и все.

Александр подозрительно взглянул на Майа.

– Кого ее?

– Санитарную машину.

– Машину? Какую машину?

– Ну, фургон, если тебе угодно.

– Так и скажи, фургон, как люди говорят.

– Пожалуйста.

Александр нагнулся над костром.

– Ну? – спросил Майа.

– Чего ну?

– Любишь, скажи? Любишь фургон?

– Он очень практичный, – заметил Александр, стараясь говорить равнодушным тоном.

– И только?

– Да и только.

– Практичный, и больше ничего?

– Совсем сбрендил, – сказал Александр.

Майа улыбнулся. Но улыбка тут же сошла с его лица. Он заметил за решеткой санатория положенные прямо на землю носилки, несколько рядов носилок. Они были покрыты одеялами, под которыми обрисовывались очертания неподвижных человеческих тел. На одних носилках одеяло не доходило до конца и торчала пара ног, обутых в разбитые ботинки. Носков не было видно, только полоска синеватой кожи. Один ботинок был без шнурков, вместо них в дырочки была продета веревка. Майа не мог отвести глаз от этих жалких ботинок. Он поднялся и пересел на другое место, спиной к санаторию.

– Чего это ты? Это же место Дьери.

Майа злобно взглянул на Александра.

– Место Дьери, подумаешь! Место Пьерсона! Место Майа!

– Ну и что?

– Неужели ты сам не понимаешь, это же курам на смех, пришли сюда только позавчера – и уже, нате вам, каждый обзавелся своими привычками.

Консервы тихонько томились в котелке. Александр зажмурился от дыма, потом кинул взгляд на Майа.

– Что-нибудь не так?

– Все в порядке.

– А что ты делал нынче утром?

– Да, черт, не лезь ты ко мне со своими расспросами. Ты хуже бабы со своими расспросами.

– Ладно! ладно! – миролюбиво сказал Александр.

Он подложил в огонь полешко и через минуту заговорил своим обычным тоном, так, словно бы Майа не накричал на него.

– А что ты делал нынче утром?

– Да ничего, – с отвращением отозвался Майа, – правда, ничего. Совсем ничего.

– Расскажи. Ну расскажи же! С тобой вечно что-нибудь невероятное случается. Будто ты это нарочно.

– Я крысу убил.

– Зачем?

– Сам не знаю, – печально ответил Майа.

– А потом что?

– Встретил одного типа, который вез на тележке покойницу. Ниттель, его Ниттелем звать.

– И это все?

– Все. Ах да, вспомнил! Переспал с одной полькой.

– Что, что? – проговорил Александр и даже выпрямил спину, не отнимая рук от поясницы. – С полькой?

И глаза его из-под толстых бровей засверкали детским любопытством.

– С полькой? Да врешь! А я вот никогда с полькой не спал! А с полькой небось интересно! Какие они, польки?

– Такие же, как и все прочие.

– Да рассказывай ты, черт, рассказывай! А вот я никогда ни с одной полькой не спал. Значит, сразу в тебя влюбилась, что ли?

– Нет, ошибка вышла. Она приняла меня за жандарма.

Александр так и покатился со смеху.

– Майа – жандарм! Ну тогда, ребята, держи ухо востро! Я, например, давно мечтал…

– For god's sake! [2]

– Какое еще «for god's sake»? Ты уже в сотый раз такими штучками отделываешься.

Майа поднялся, засунул руки в карманы.

– Да, – проговорил он, – да, значит, все хорошо, а? Значит, ты считаешь, что все идет хорошо? Чудесно живете в нашем миленьком фургончике! В фургончике санатория, вместе с тремя старыми дружками. И спим сладко, и жрем прилично, и ловчим по малости, и парни все расчудесные, и ты настоящая мамаша для всех нас!

– Ну и что?

– Ничего, – сказал Майа, – все прекрасно. Просто я утверждаю – все прекрасно! И англичане грузятся на суда, и фрицы наступают, и французы на суда не грузятся – с одного бока море, с другого фрицы, а мы торчим здесь посерединочке на узенькой полоске земли, которая с каждым днем делается все уже.

Александру удалось наконец распрямиться, и, не отнимая рук от поясницы, он уставился на Майа. Воцарилось молчание. Майа нарушил его:

– Дай мне выпить.

– Вина? Или предпочитаешь виски Дьери?

– Еще бы не предпочитаю!

Александр отправился за бутылкой в фургон, вернулся, налил полную кружку – собственную – виски и протянул Майа. Тот осушил ее одним духом.

– Вот я все думаю, что сейчас моя жена делает, – сказал Александр.

Майа протянул ему кружку, и Александр налил еще виски.

– Твоя жена, – сказал он, – твоя жена? Поговори со мной о твоей жене, Александр! Она у тебя хорошенькая, Александр?

– Да, очень хорошенькая, – ответил Александр.

Майа фыркнул:

– Рассказывай же, черт, рассказывай! Ловко я тебя передразниваю, а?

– Текст ничего, подходяще, но вот интонацию надо подработать, чтобы культурнее получалось.

– Рассказывай ты, черт, рассказывай…

– Сейчас получше.

Майа жадно выпил виски и вскинул голову.

– И ты находишь, что нам повезло, раз мы очутились на узенькой полоске земли, которая с каждым днем еще сужается? Узенькая полоска, напоминаю, между фрицами и морем.

– Мы не о том говорили.

– О том! И о том, между прочим.

– Говорили о моей жене.

– Ничего подобного! Говорили об узенькой полоске французской земли, которая все сужается. А не находишь ли ты, что не так уж нам повезло, раз мы очутились именно на этом клочке Франции, который все сужается.

– По-моему, ты спятил.

– Ничуть, дражайший Александр, ничуть не спятил. Я просто считаю, что нам действительно не повезло, потому что, вообрази, я лично знаю уголок на юге Франции, который в данную минуту отнюдь не сужается.

– Ну и что?

– Как «ну и что»? Мы могли бы очутиться там, а не здесь, вот и все! В сущности, нет никаких разумных причин торчать здесь, а не там. Пари держу, ты ни разу не подумал, почему мы здесь, а не там.