Мать сыра-земля - Борис Пильняк

У людской избы было мирно. Луна поблескивала в навозе перед избой. За избой вверх к лесам шла гора, заросшая орешником и некленом, - Маряша все время прислушивалась к колокольчику в орешнике, чтобы не зашла далеко корова. Дверь в избу была открыта и там стонал ослепший мужик. Кузя встал с полена, лег на навоз перед порогом, стал продолжать сказку.

- ... ну вот, шасть Аннушка - да прямо в третью церкву, а ей навстречу третий поп: - "Так и так, здравствуй, Аннушка", - а потом в сторону: - "Не желаешь ли ты со мной провести время те-на-те?" - Так Аннушке и не пришлось побывать у обедни, пришла домой и плачет, кстати сказать, от стыда. Неминуемо - заметьте - рассказала мужу. А муж Илья Иваныч, человек рассудительный, говорит: - "Иди в церкву, жди как поп от обедни пойдет и сейчас ему говори, чтобы, значит, приходил половина десятого. А второму попу, чтобы к десяти, а третьему - и так и далее. А сама помалкивай." - Пошла Аннушка, поп идет из церкви: - "Ну, как же, Аннушка, насчет зорьки?" - "Приходите, батюшка, вечерком в половине десятого, муж к куму уйдет, пьяный напьется." - И второй поп навстречу: - "Ну, как же, Аннушка, насчет переночевать?" - Ну, она, как муж, и так и далее... Пришел вечер, а была, кстати сказать, зима лютая, крещенские морозы. Пришел поп, бороду расправил, перекрестился на красный угол, вынает заметьте - из-за пазухи бутылку, белая головка. - "Ну, говорит, самоварчик давай поскорее, селедочку, да спать." - А она ему: - "Чтой-то вы, батюшка, ночь-то длинная, наспимся, попитайтесь чайком", - ну, кстати сказать, то да се, семеро на одном колесе. Только что поп разомлел, рядком уселся, руку за пазуху к ей засунул, - стук-стук в окно. Ну, Аннушка всполошилась - "ахти, мол, муж!" - Поп под лавку было сунулся, не влезает, кряхтит, испугался. А Аннушка говорит, как муж велел: - "Уж и не знаю, куда спрятать? - Вот нешто на подоловке муж новый ларь делает, - в ларь полезай". - Спрятался первый поп, а на его место второй пришел, тоже водки принес, белая головка. И только он рукой за пазуху, - стук-стук в окно. - Ну и второй поп в ларе на первом попу оказался, лежат друг на друга шепчутся, щипаются, ругаются. А как третий поп начал подвальяживать - стук в калитку, - муж кричит, вроде выпимши - "жена, отворяй!" Так три попа и оказались друг на друге. Муж, заметьте, Илья Иваныч, в избу вошел, спрашивает жену, шепчет: - "В ларе?" Аннушка отвечает: - "В ларе!" - Ну тут муж, Илья Иваныч, как пьяный, в кураж вошел. - "Жена, говорит, желаю я новый ларь на мороз в амбар поставить, овес пересыпать!" - Полез на подоловку. Илья Иваныч так рассудил, заметьте, что отнесет он попов на мороз, запрет в амбаре,

попы там на холоду померзнут денек, холод свое возьмет, взбунтуются попы, амбар сломают, побегут, как очумелые, всему селу потеха. Однако, вышло совсем наоборот, не до смеху: стал он тащить ларь с подоловки, попы жирные, девяти-пудовые, - не осилил Илья Иваныч, полетел ларь вниз по лестнице. Да так угодил ларь, что ткнулись все попы головами и померли сразу!.. Да... - Кузя достал кисет, сел на корточки, стал скручивать собачку, заклеивая тщательно газетину языком, - собрался было дальше рассказывать.

Луна зацепилась за гору. Колокольчик коровы загремел рядом, мирно, корова жевала жвачку. Мимо прошел Некульев, пошел в гору, к обрыву. Замолчали, проводили молча глазами - Некульева, пока он не скрылся во мраке. Сказал шепотом Егорушка:

- Гля, - пошел, Антон-от! Опять пошел - отправился. Костры сжигать... Груня Вязовская, знающая бабочка, баит - колдун и колдун. Я ходил, подозревал: наломает сухостою, костер разведет, ляжет возле, щеки упрет и - гляит, гляит на огонь, глаза страшные, и стекла на носу-те, горят как угли, - а сам травинку жует... Очень страшно!.. А то встанет к костру спиной, у самого яру, руки назад заложит и стоит, стоит, смотрит за Волгу, как только не оборвется. Ну, меня страх взял, я ползком, ползком, до просеки, да бегом домой. Гляжу потом, идет домой, вроде, как ничего.

- И к бабе своей ездит, - сказал Кузя. - Приедет, сейчас в степь гулять, за руки возьмутся. И тоже, заметьте, костер раскладывать... Пошли они раз к рощице, я спрятался, а они сели - ну, в двух шагах от меня, никак не дале, двинуться мне невозможно, а меня мошка жигат. Начали они про коммуну говорить, поцеловались раз, очень благородно, терпят, - а мне нет никакого терпенья, а двинуться никак нельзя, я и говорю: - "Извините меня, Антон Иваныч, мошка заела!" - Она как вскочит, на него "это что такое?" - Сердито так. - Мне он ничего не сказал, как бы и не было...

- Надо-ть идтить часы стоять, - пойду я, до-свиданьица, - сказал старик в кафтане.

- И то ступай с богом, спать надо-ть, - отозвалась Маряша и зевнула.

Кузя высек искру, запалил трут, раскурил цигарку, осветились его кошачьи усы. - "Так, стало-ть, кстати сказать, мужику в смысле глаз помочь никак невозможно?" - строго спросил он, - "ни молитвой, ни заговором?"

- Помочь ему никак нельзя, леший глаза вылупил. Надо-ть подорожником прикладывать, чтобы мозги не вытекли, - сказал старик. - Прощевайте! старик поднялся, пошел не спеша, с батогом в руке вниз к Волге, светлели из-под кафтана белые обмотки и лапти.

Вслед ему крикнула Катяша: - "Отец Игнат, ты, баю, зайди, у моего бычка бельма на глазах, полечи!"

Заговорил напевно Кузя: - "Да-а, вот, кстати сказать, выходит, хотел Илья Иваныч над попами потешаться, а вышло совсем наоборот...

- Я тебе яичек принесла, Маряш, - сказала, перебивая Кузю, Катяша. Для барина. Ты почем ему носишь?

- По сорок пять.

- Я за двадцать у немцев взяла. Потом сочтемся.

- У тебя, Ягорушка, как в смысле хлеба? - спросил Кузя.

- Хлеба у нас нет, все на избу истратили. Мужик лесу теперь не берет, - сам ворует. В смысле хлеба - табак. Вот брату моему в городе повезло, прямо сказать, счастье привалило. Приходит к нему со станции свояк, говорит: - "Вот тебе сорок пудов хлеба, продай за меня на базаре, отблагодарю, - а мне продавать никак некогда." Ну, брат согласился, продал всю муку, деньги в бочку, в яму, - осталось всего три пуда. Тут его и сцапали, брата-то, - милиция. Мука-то выходит ворованная, со станции. Ну, брата в холодную. - "Где вся мука?" - "Не знаю." - "Где взял муку?" "На базаре, у кого - не припомню." Так на этом и уперся, как бык в ворота, свояка не выдал, три недели в тюрьме держали, все допрашивали, потом, конечно, отпустили. Свояк было к нему подкатился, - а он на него: "Ах ты, пятая нога, ворованным торговать?! В ноги кланяйся, что не выдал!" - "А деньги?" - "Все, брат, отобрали, бога надо благодарить, что шкура цела осталась..." - Свояк так и ушел ни с чем, даже благодарил брата, самогон выставлял... А брат с этих денег пошел и пошел, торговлю открыл, в галошах ходит, - прямо с неба свалилось счастье, - Егор помолчал. - Яйца у меня в картузе, восемь штук, - возьми, Маряш.

- Лесничий, кстати сказать, как приехал, - прямо все масло да яйца, хлеб ест без оглядки, с собой привез. И все примечает, все примечает, глаз очень вострый, заметьте, - сказал Кузя.

- И ист, и ист, все сметану, да масло, да яйца, - прямо господская жизнь! - оживленно заговорила Маряша. - Крупы привез грешенной, отродясь не видала, у нас не сеют, - варила, себе отсыпала, ребята ели, как сахар, облизывались. И исподнее велит стирать с мылом, неделю проносит и скинет, совсем чистое, - а с мылом!.. Я посуду мыла, а он бает - "Вы ее с мылом мойте", - а я ему: - "что-е-те мыло, баю, у нас почитатца поганым!.."

В избе вдруг полетело с дребезгом ведро, пискнул раздавленный ципленок, закудахтала курица, - на пороге появился мужик, тот, что ослеп, - с протянутыми вперед руками, в белой рубахе, залитой кровью, - бородатая голова была запрокинута вверх, мертвых глазниц не было видно, руки шарили бессмысленно. - Мужик заорал визгливо, в неистовой боли и злобе:

- Глазыньки, глазыньки мои отдайте! Глазыньки мои острые!.. - упал вперед, в навоз, споткнувшись о порог.

- Вперед лыка не дери, - успокоительно сказал Кузя. - Видишь отца звали, сказал, ничего не выйдет.

Бабы и Кузя потащили мужика обратно в избу. Егорушка отходил несколько шагов от избы, к амбару, к обрыву, помочиться, вернулся, раздумчиво сказал: - "Потух костер-от, идет, значит, назад. Спать надо-ть", зевнул и перекрестил рот. - "Отдай тогда яички, сочтемся." - Егор и Катяша пошли к себе на другой конец усадьбы, в сторожку. Кузя в людской зажег самодельную свечу, снял картуз; - побежали по столу тараканы. На постели на нарах стонал мужик. На печи спали дети. Висела посреди комнаты люлька. Кузя из печки достал чугунок. Картошка была холодная, насыпал на стол горку соли (таракан подбежал, понюхал, медленно отошел), - стал есть картошку, кожу с картошки не снимал. Потом лег, как был, на пол против печки. Маряша тоже поела картошки, сняла платье, осталась в рубашке, сшитой из мешка, распустила волосы, качнула люльку, - кинула рядом с Кузей его овчинную куртку, дунула на свечу и, почесываясь и вздыхая, легла рядом с Кузей. Вскоре в люльке заплакал ребенок, - в невероятной позе, задрав вверх ногу, ногою стала Маряша качать люльку - и, качая, спала. Прокричал мирно в корридоре петух.