Журнал «Вокруг Света» №11 за 1973 год - Вокруг Света

Океан нужно спасать. Открыв нейстон, ученые, вероятно, по-настоящему впервые поняли, как велика опасность от загрязнения морских вод. Поверхностная пленка концентрирует нечистоты и в особенности радиоактивные вещества. И все это наносит удар по самому уязвимому месту биосферы — по нейстону.

Так, едва возникнув, новая наука сразу оказалась на переднем крае, в самой гуще событий.

Александр Харьковский

Лето. Берлин. Фестиваль

Когда снова слышишь слова: «Десятый фестиваль», то сразу перед глазами возникают простор Александерплац, яркие потоки молодежи, группы у фонтанов и на зелени скверов.

Сюда шли делегаты от десятков стран, неся трепещущие на ветру разноцветные флаги, всюду мелькала знаменитая фестивальная ромашка. Площадь разноязыко бурлила, площадь пела, плясала, площадь спорила, умолкая лишь на несколько ночных часов.

Пожалуй, не бывало у юности еще такого широкого, демократичного обсуждения проблем нашего времени — борьбы за мир, антиимпериалистической солидарности, — как на Берлинском фестивале.

Если смотреть на площадь с двухсотметровой вышины, из вращающегося кафе берлинской телебашни, то в переливающихся всеми красками людских потоках и ручейках заметны многочисленные водовороты. Это идут дискуссии. Спорят яростно, до хрипоты. Спорят вдумчиво, аргументированно. В плотных завитках толпы вокруг ораторов сразу идет перевод на многие языки.

На сотнях митингов, форумов, дискуссий обменивались делегаты опытом политической борьбы, подтверждали свое стремление отстаивать национальную независимость, демократию и социальный прогресс. С Александерплац отправлялась молодежь на митинги солидарности с народами, борющимися против империализма. В симфонии красок и звуков, в море знамен, гирлянд и вымпелов стотысячная колонна юношей и девушек страны фестиваля прошла по Карл-Маркс-аллее, приветствуя молодежь мира.

Здесь же, на Александерплац, рядом с толпами дискутирующих, на открытых площадках гремела медь духовых оркестров, неслись над головами национальные песни и музыка. Аплодисментами встречали гвинейский балет, кубинский ансамбль, русскую плясовую. И вот уже зажигательную мелодию подхватили зрители, площадь поет, танцует, веселится. А над нею, в кафе телебашни, отмечают свой день рождения десятки именинников-делегатов.

Каждую минуту фестиваль дружбы и солидарности жил полно и напряженно. А площадь в центре Берлина — его нетерпеливо бьющееся сердце...

В. Александров

Левые, которые шагают вправо

Любое знакомство в Японии начинается с обмена визитными карточками. Подобно японцам, я храню белые картонные прямоугольники с бегущими по ним паучками-иероглифами в пухлом альбоме, напоминающем кляссер для почтовых марок, — каждая визитная карточка в отдельном прозрачном кармашке. Несколько страниц альбома занимают визитки, на которых под фамилией и именем значится: «студент», и еще ниже, в правом углу, — название университета. Перелистывая страницы альбома, я словно переношусь во времени назад, вспоминаю о событиях, связанных с различными людьми, которых знал, с которыми встречался в японских студенческих городках.

Лекционный зал университета «Токай» крутым амфитеатром поднимался от сцены. Натянутый на ней огромный экран хорошо виден даже с моего, самого последнего ряда, спрятавшегося почти под потолком. На экране — спроецированное и увеличенное телекамерой лицо профессора, читающего лекцию. Сам профессор в сумраке далекой от меня сцены был еле различим, подсвеченная софитом кафедра казалась игрушечной.

Профессор иллюстрировал рассказ фотографиями. Он протягивал их к устремленному на него телеобъективу, и на экране я видел крейсер «Аврора» — белое облачко выстрела окутывало носовую артиллерийскую башню; железнодорожную насыпь Турксиба — над рельсами высился символический семафор-гигант, его стрела с надписью «Путь свободен» поднята, и вокруг ликует многотысячная толпа в спецовках, косоворотках, полосатых халатах до пят. Видел Парад Победы в Москве — знамена со свастикой летели к подножию Мавзолея Ленина; запуск космического корабля — на нем четкие буквы: «Союз». Лекцию читал советский профессор, тема — «СССР за 50 лет». Он читал ее по просьбе студентов, интересовавшихся социалистической революцией и построением социализма в нашей стране.

Все три тысячи мест в лекционном зале заняты. Три тысячи лампочек, укрепленных перед каждым студентом на откидной доске барьера и прикрытых маленькими абажурами, освещали три тысячи рук, быстро вязавших вслед за словами лектора иероглифическую скоропись в тетрадях и блокнотах. В зале тишина, глубокая и настороженная, словно растянувшаяся на целый час пауза между финальной репликой в спектакле и аплодисментами зрителей.

Звонок, утонувший в громе овации, которой лекционный зал еще никогда, пожалуй, не слышал, возвестил о конце занятий, но лекция продолжилась, правда, уже не в зале, а в университетском кафе, куда студенты проводили профессора. Они писали вопросы на обороте своих визитных карточек и передавали мне для перевода, профессор обстоятельно отвечал.

Больше всего студентов интересовала марксистская теория социалистической революции. Нас не удивляло, почему столь запутанным и подчас неверным было представление студентов о ней: в руках у некоторых — книжка «Идеи Мао Цзэдуна и мировая революция» и японское издание цитатника Мао.

Еще в самом начале беседы профессора со студентами я заметил за столиком в углу кафе парня с большим значком Мао Цзэдуна на груди. Он несколько раз порывался вскочить, сказать что-то, но соседи удерживали его. Парень зло огрызался, откупоривал очередную жестяную банку с пивом — такие банки стояли на всех столиках — и пил прямо из круглого отверстия в крышке. Визитных карточек с вопросами оставалось немного, когда парню удалось наконец подняться — от резкого движения столик покачнулся, и пустые банки, горкой возвышавшиеся перед ним, с грохотом покатились на пол.

— Винтовка рождает власть! — исступленно выкрикнул он, и его голос, сорвавшийся на визг, перекрыл металлический звон рассыпавшихся по кафельному полу банок. От выпитого пива лицо парня сделалось пунцовым, глаза осоловели.

— Власть рождает единая воля масс, — откликнулся сидевший рядом с ним широкоплечий студент и, схватив парня за шиворот, легко поволок к выходу под дружный смех и одобрительные возгласы присутствовавших.

Через несколько дней, когда студентов распустили на новогодние каникулы, я встретился с единомышленниками парня, что навесил себе на грудь маоцзэдуновский значок.

Итиро Иосида

студент

гор. Киото университет Киото

Когда я смотрю на эту визитную карточку, передо мной встают темная неопрятная комната, замусоренная окурками, обрывками газет и плакатов, и четверо юнцов студентов, петухами наскакивающих на меня. Казалось невероятным, чтобы в первый новогодний день в общежитии не было никаких примет праздника, который испокон веков японцы отмечают торжественно и радостно.

Идя сюда, я не видел ни одного дома, не украшенного «кадомацу» — букетом из веток сосны и сливы и побегов молодого бамбука. Сосна — символ долголетия, потому что сохраняет свою зелень многие годы. Слива олицетворяет жизнелюбие — ведь ей не страшны ни холод, ни снег. Бамбук означает стойкость перед ударами судьбы — он хоть и склоняется от порывов ветра, но никогда не ломается. Навстречу шли нарядно одетые люди — женщины в белых кимоно с замысловатыми разноцветными узорами понизу, широкие пояса завязаны большими бантами; мужчины в кимоно поскромнее, с мелким неярким рисунком. Здесь же, в комнате студенческого общежития, — сумрак и запустение. Давно не мытое узкое окно с решетчатой рамой почти не пропускает света. Студенты — в грязных джинсах, бахромящихся у щиколотки, в мятых форменных тужурках с оторванными пуговицами. «Они отрицают национальную одежду как «наследие феодальной аристократии», — догадался я. О празднике напоминала лишь «симэнава» — соломенная веревка. Вывешенная снаружи, над входом, она показывает, что дом чист и ничто злое войти в него не может. «Симэнава» валялась на полу у порога.

Визитную карточку дал только один, двое других представились так: «революционный бунтарь» и «борец за чистоту марксизма». А четвертый, напыжившись, сказал: «Я — боец революции», и совершенно неожиданно добавил, едва не заставив меня рассмеяться: «Но мой отец — контрреволюционер, а мать — домашняя хозяйка». Эти студенты не имели, конечно, ничего общего с марксистами-ленинцами. В Японии одни называют их троцкистами, другие — более точно: пекинскими подголосками. Встретился я с ними в городе Киото. Они пришли ко мне в гостиничный номер и пригласили к себе, чтобы «поговорить о марксизме и революции». Я согласился.