Волшебный корабль - Робин Хобб

Молодой жрец сочувственно покачал головой.

— По-моему, пока я сюда не попал, и думать-то как следует не выучился, — продолжал Уинтроу. — Там было слишком шумно. И суетно. Не помню, чтобы у меня когда-нибудь было время поразмыслить. Утром Нана вытаскивала нас из постелей… и до самого вечера, пока нас не вымоют и опять не уложат, все какая-то беготня. Одевают… тащат куда-то на улицу… уроки, еда, посещение друзей, переодевания, снова еда… и вот так без конца. Знаешь, когда я сюда приехал, то два дня из кельи не выходил. Не стало рядом Наны, мамы и бабушки, которые меня туда-сюда гоняли — я и не знал, чем заняться. И потом, мы с моей сестренкой очень долго были как одно целое. Нас дома и звали-то куда-то не порознь, а всегда одним словом. «Дети». «Детям пора спать», «детям пора ужинать». Так что когда нас наконец разделили, у меня словно бы полтела отрезали.

— Ага! — усмехнулся Бирандол. — А я-то всегда гадал, что это значит — принадлежать к роду Вестритов. Все пытался представить, как живется детворе в старых купеческих семьях Удачного. У меня-то детство было совсем другое… хотя и в чем-то очень похожее. Я, знаешь ли, из семьи свинопасов. Ни тебе няньки, ни торжественных выходов, зато такая тьма тяжелой и грязной работы, что за целый день спину не разогнешь. Как я теперь понимаю, мои домашние из кожи вон лезли, чтобы хоть как-нибудь выжить. Экономили на еде, чтобы дольше сохранились запасы. Чинили одежду, которую давно пора было выбросить. Возились со свиньями… вот кому доставалась и забота, и лучший кусок. Ну и о том, чтобы отдать ребенка во храм, ни у кого даже мысли не возникало. Но потом мать заболела, и отец дал обет: если она останется жить, он посвятит Са одного из детей. Мать поправилась, и меня отослали. Тем более что я считался заморышем… паршивой овцой в стаде. Ну как же, самый младший из выживших, да еще косорукий. Мой отъезд был для них, конечно, убылью в хозяйстве, но далеко не такой, как если бы пришлось расстаться с одним из моих крепких старших братишек…

— Косорукий? — изумился Уинтроу. — Ты?… Косорукий?…

— Был. Однажды в детстве я покалечился, и рука долго не заживала. А когда наконец срослась, силы в ней никакой не было. Жрецы вылечили меня. Я шел поливать сад, и жрец, который нами распоряжался, всякий раз выдавал мне два неодинаковых ведерка. И заставлял таскать в больной руке более тяжелое. Скажу тебе, я вначале посчитал его за сумасшедшего. Меня ведь дома приучили все делать одной здоровой рукой… Вот так я впервые соприкоснулся с помыслами о Са.

Уинтроу призадумался, но почти сразу просиял:

— «Ибо слабейшему следует лишь обратиться на поиски своей силы, и он найдет ее, и сделается силен»!

— Вот именно. — Молодой жрец кивнул на длинное низкое строение, показавшееся впереди. Они вышли как раз к покоям служителей. — Случилось так, что гонец был вынужден задержаться в пути. Скорей собирай вещи и отправляйся прямо сейчас, чтобы не опоздать на корабль. Отсюда до гавани еще шагать и шагать…

— Корабль!.. — Отчаяние, сошедшее было с лица Уинтроу, тотчас вернулось. — Ох, только не это! Терпеть не могу путешествовать морем. А впрочем, до Удачного отсюда иначе не доберешься… — И совсем помрачнел: — Ты сказал — идти в гавань? Они что, даже лошади для меня не прислали?…

— Быстро же ты вспомнил о радостях богатой жизни, Уинтроу! — слегка упрекнул его Бирандол. Мальчик смущенно потупился, а жрец продолжал: — Нет, в письме говорится, что некий друг предложил помочь тебе в поездке, и ваша семья с радостью приняла его помощь. — И пояснил: — Похоже, достаток в твоей семье уже не таков, каким был когда-то. Северная война жестоко прошлась по многим купеческим домам. Сколько товаров не удалось ни отправить по Оленьей реке на продажу, ни получить из верховий! — Он задумчиво вздохнул. — К тому же наш молодой сатрап не так благоволит Удачному, как, бывало, благоволили его предки. Те-то понимали, что люди, отважившиеся поселиться на Проклятых Берегах, заслуживают щедрой доли во всех сокровищах, которые там найдутся. Увы, молодой Касго так не считает. Говорят даже, будто он полагает, что они давно уже получили все причитающееся за тот давний подвиг — когда Берега были счастливо заселены, а если над ними и тяготело какое проклятие, то оно успело рассеяться. Вот он и обложил их новым налогом, а земли вокруг Удачного поделил на поместья для своих приближенных. — Бирандол осуждающе покачал головой. — Тем самым он нарушает слово, данное его пращуром, и обрушивает тяготы на людей, которые всегда оставались ему верны. Не к добру это, не к добру…

— Я знаю, Бирандол. Знаю, мне следует радоваться, что не заставили тащиться пешком до самого дома. Но… тяжело это — отправляться туда, куда я не хочу и боюсь возвращаться… да еще и на корабле. Нерадостно будет мне в этом путешествии…

— Тебя что, укачивает в море? — спросил Бирандол. — А я-то думал, потомкам моряков морская болезнь не грозит!

— Даже на самого закаленного моряка найдется достаточно сильная буря, в которую его укачает. Но не в том дело… Весь этот шум, беготня вокруг… куда ни ткнись, всюду люди, и от них некуда деться… и так пахнет… А матросы! Наверное, это по-своему славные люди, но… — мальчик пожал плечами, — совсем не такие, как мы. Им некогда размышлять и беседовать ни о чем из того, что занимает нас здесь, Бирандол. А попробуй они — их суждения окажутся столь же обыденными, как у самого последнего из наших служителей. Они живут, как животные, и соответственно рассуждают. Мне будет все время казаться, что я нахожусь среди неразумного зверья. Хотя сами они, конечно, в этом не виноваты, — поспешил добавить он, заметив, как сдвинул брови молодой жрец.

Бирандол в самом деле набрал полную грудь воздуха, словно бы для того, чтобы говорить долго и страстно. Но… внезапно раздумал. И, помолчав, сказал лишь:

— Ты уже полных два года не бывал в родительском доме, Уинтроу. Два года ты не покидал монастыря и не общался с мирскими тружениками. Смотри же кругом хорошенько. И внимательно слушай. А когда возвратишься — расскажешь мне, придерживаешься ли ты еще того мнения, которое только что высказал. Не забудь об этом — потому что и я не забуду.

— Обязательно, Бирандол, — искренне пообещал мальчик. — И мне тоже будет очень тебя недоставать…

— В таком случае радуйся, ибо наше расставание откладывается на несколько дней. Я провожу тебя до гавани. Давай же соберемся поскорее — и в путь!

Дальний конец берега был еще далеко, когда Кеннит ощутил, что оттуда за ним наблюдает Другой. Собственно, этого он и ожидал, но все равно ощутил укол любопытства: разноречивые слухи о Других сходились на том, что они суть создания сумерек и зари, избегающие прямого солнечного света. Кто-нибудь более робкий, нежели Кеннит, мог бы и испугаться; но робкому человеку и во сне не приснилась бы удача, сопровождавшая Кеннита. Равно как и его меч и умение им владеть. А потому Кеннит просто продолжал неторопливо шагать вперед — и подбирать, что под ноги попадалось. Он делал вид, что ничего не случилось. И в то же время его не оставляло чувство, что и этот его обман не остался незамеченным. Жутковатое, надо сказать, ощущение. «Началась игра в кошки-мышки», — подумал он и тайком улыбнулся.

Какое же раздражение охватило его, когда буквально тут же к нему во всю прыть подлетел Ганкис — и вывалил, задыхаясь, что-де вон там, наверху, сидит Другой и наблюдает за ними!

— Без тебя знаю! — оборвал его капитан. Но тут же взял себя в руки. И пояснил обычным своим спокойно-насмешливым тоном: — Знаю, Ганкис. Скажу тебе больше: и ему известно, что мы знаем, что он за нами следит. А посему советую тебе просто не обращать на него внимания, как, кстати, делаю я. Обшаривай себе спокойно свою часть берега. Кстати, нашел ты еще что-нибудь стоящее?

— Ну… есть пара вещиц… — без большой радости проговорил Ганкис. Кеннит молча выпрямился во весь рост. Старый моряк порылся в объемистых карманах видавшей виды куртки: — Вот, например… — И неохотно вытащил не пойми что, составленное из ярко раскрашенных деревяшек. Палочки, реечки и диски, некоторые — осветленные.

Кеннит так и не понял, что бы это могло быть.

— Детская игрушка, — рассудил он наконец. Поднял бровь и стал ждать, что Ганкис покажет ему что-то еще.

— И вот… — Узловатая рука моряка извлекла из кармана розовый бутон. Кеннит взял его осторожно, опасаясь шипов. Довольно долго бутон казался ему настоящим — пока он не обнаружил, что черешок очень тверд и не гнется. Кеннит покачал цветок на руке — примерно столько весила бы и настоящая роза. Он повертел бутон так и этак, пытаясь сообразить, из чего тот сделан, но только пришел к выводу, что ни разу еще не встречался с таким материалом. Однако самым удивительным было благоухание, исходившее от цветка: теплое, пряное — именно так пахнет роза, расцветшая в летнем саду. Кеннит прицепил бутон к отвороту камзола (зазубренные шипы надежно ухватились за ткань) и покосился на Ганкиса: дескать, не возражаешь? Моряк поджал губы, но не отважился вымолвить хоть слово.