Чёрная зима - Инна Тронина

Потом, приглядевшись, немного придя в себя, Шведов решил, что длинноногая дива ребёнку в матери не годится. Девочке, похоже, было лет восемь; красотке – не более двадцати. Тщательно завитые, напитанные шампунем её волосы засыпали синее лицо с приоткрытым, накрашенным ртом. Длинные, искусственные ресницы покойницы смотрелись ужасно. Девочка же, белобрысенькая, со светлыми ресницами и уже остекленевшими голубыми глазами, хранила на лице испуганно-плаксивое выражение. Она до самого конца не понимала, что с ней хотят сделать. И сейчас Вадим как будто увидел всё это перед собой. Закрыв лицо руками, он побежал вон из детской.

Вернувшись в гостиную, он увидел ту самую бутылку – из-под венгерского коктейля, которую Салин купил по дороге. Теперь тара была пустая. Похоже, мерзавцы, убив четырёх человек и разгромив квартиру, по этому случаю ещё и выпили. Но ни золота, ни техники, ни валюты они не взяли…

Поезд Вадима уходил через пятьдесят минут, и что-нибудь сделать он уже не мог. Оставалось только вызвать милицию, потому что спокойно уехать домой, бросив мёртвых в квартире, он не мог. Вид девочки в синем платьице, которая только недавно готовила уроки и играла в приставку, вызвал у Шведова приступ лютого отчаяния. Что бы ни молол её папаша, ребёнок ни в чём не виноват. Он просто оказался свидетелем, и был уничтожен…

Вадим понимал, что опаздывает на поезд, и надо оставить эмоции на потом. С трудом заставив себя встать с кресла, он отправился искать телефон. Выйдя в прихожую, Шведов заметил на стене аппарат и решил, что ему повезло. Из отделанной розовым кафелем огромной кухни падал слабый свет. На всякий случай Вадим заглянул и туда, что узнать, нет ли погибших и там. Но никого не нашёл, а только снова подивился богатству тех, кого уже не было в живых. Он непроизвольно сравнил свою маленькую кухоньку на Тихорецком с этими хоромами и подумал, что всё-таки надо жить проще.

Здесь сияла новомодная плита под вытяжкой, рядом стоял миксер, и лежали разнообразные насадки. Тут же были два гриля, посуда с антипригарным покрытием и прочие престижные в этих кругах аксессуары. Шведов вспомнил, что нужно идти к телефону и вызывать милицию. От волнения его всегда начинало шатать, и этот раз не стал исключением. После тяжёлой болезни он повторно учился ходить в двенадцать лет. Сначала – на костылях, потом – с палкой, и лишь около пятнадцати восстановил более-менее нормальный шаг.

Сейчас Вадима качнуло вправо, и он сильно ударился плечом о дверной косяк, который вдруг отскочил, стукнув по голове. Под ноги высыпались общие тетради в клеенчатых обложках разного цвета, похожие на студенческие конспекты. Одна тетрадь оказалась пёстрая, лилово-малиновая, другая – чёрная, третья – коричневая, четвёртая – красная, пятая – зелёная. Ничего особо примечательного в них не было, кроме того, что находились они в тайнике.

Шведов машинально поднял тетради, пролистал. Все они были исписаны от корки до корки, причём не по-русски, а на языке с латинской графикой. Писали то торопливо, то аккуратно. Видно было, что человек находился в разнообразных условиях. Работал он и за столом, и буквально на коленях, а то и на весу. Привыкший конспектировать, Вадим это понял сразу. Паста применялась тоже не одинаковая – бывали и красные, и зелёные строчки. Иногда пишущий переходил и на перьевую ручку.

Шведов подробно осмотрел тайник, открывшийся его взору. Косяк двери внутри оказался полым. Внешняя его стенка служила дверцей, открывающейся от удара в определённое место. Кроме пяти тетрадей, во вместительной нише больше ничего не было. Шведов уже собрался запихать пачку обратно, но вдруг застыл, поражённый невероятной догадкой. Как учёный, он умел систематизировать факты и делать выводы. Поэтому, помимо собственной воли, сделал анализ и сейчас.

Перед тем, как подняться в злополучную квартиру, Салин успел рассказать Шведову о нескольких фразах Крапивницкого, сказанных в сильном подпитии. Один говорил, другой слушал; а, значит, мог передать дальше, что и случилось. Кроме них двоих, о содержании разговора уже знал Вадим Шведов. Хорошо, что они с профессором были в машине вдвоём…

Так, о чём же шла речь? Вадим, зажав под мышкой тетради, смотрел на телефон, но не видел его. Социолог был обращён как бы внутрь себя. Кажется, Крапивницкий сетовал, что в России много лишнего населения, на которое уходит много денег. И ещё – население готово жрать из помойки… Так в чём, собственно, дело? Сейчас в прессе говорят и пишут и не такое. Некоторые перлы должны приводить авторов на скамью подсудимых или в психиатрическую клинику, но им всё сходит с рук.

Но здесь-то в чём дело? Действительно, многие старухи, да и молодые тоже, сейчас роются в помойках. Иждивенцев для России, находящейся в глубочайшем кризисе, невероятно много. За это убивать? Ну, в челюсть можно двинуть, а так… А девочку с девушкой за что? Оказались свидетелями? И почему такой жестокий способ умерщвления?…

Времени на раздумья уже не было. Но Шведов уже понял главное – искали, скорее всего, именно эти тетради. Ни деньги, ни прочие ценности преступников не интересовали. Что-то им помешало довести раскопки до конца. Вероятно, это сделал Салин, который и поплатился жизнью. Но за тетрадями придут опять – это Вадим знал точно. И раз из-за них убили четверых, причем двоих – достаточно влиятельных и богатых, значит, эти тетради нужны им, как воздух. Сделанные по-латыни записи, похоже, заключают в себе важнейшие сведения, за которые пообещали много заплатить. Кто может писать по-латыни? Врачи? Ботаники? Фармацевты? И о чём, интересно? Надо бы подумать ночью, в поезде, если замучает бессонница.

Вадим открыл свой «дипломат» и уложил пять тетрадей поверх остальных вещей. Он понимал, что поступает не по закону. Но нынче это – не большой криминал. Законопослушные граждане числились в лохах. Кроме того, Вадим привык доводить начатое дело до конца. Он не любил детективов, и сейчас не интересовался внешним антуражем происходящего. Ему просто хотелось докопаться до истины. Исчезновение тетрадей, получается, сильно огорчит этих бандитов, не пожалевших даже ребёнка. Что ж, пусть будет так. Они своего всё равно не добьются. И, возможно, поплатятся за это жизнью…

Тетради лежали в никому не известном тайнике, замаскированном лучше, чем встроенные в стенку сейфы. Значит, они и были самыми дорогими вещами в этой квартире. И для хозяина, и для его убийц, вернее, тех, кто послал сюда бандитов. Вадим уже просто не мог не заинтересоваться – в чём тут дело? За что убивают и умирают?

Те двое в «дутых» пальто спустились явно отсюда. Они были возбуждены, но не настолько, чтобы обратить на них пристальное внимание. Зачем-то осматривали машину Салина… Впрочем, сразу всего не поймёшь. Да и вообще, здесь должны работать специалисты. А сейчас времени остаётся только для того, чтобы вызвать милицию. И, не дожидаясь её прибытия, уехать на Ленинградский вокзал. Безусловно, оптимальным вариантом было бы просто уйти, раствориться в ледяной темноте осеннего вечера. Тогда его голос не зафиксируют в дежурной части, и ничего про него не узнают.

Но бросить тела Вадим не мог. Не мог и увидеть их снова – особенно девочку и Салина. И поэтому, привалившись плечом к стене, он нажал на аппарате две кнопки…

И лишь потом, прикрыв «шоколадную» дверь, почти бегом спускаясь по чистой лестнице, отделанной светлой плиткой, он понял, что наделал массу глупостей на свою голову. В частности, оставил в квартире много пальцевых отпечатков. Теперь его самого могут принять за убийцу. Настоящие, разумеется, позаботились о том, что их «пальчиков» нигде не было. Но жалеть о том, что уже случилось, не имело смысла.

Нырнув в метро на станции «Кропоткинская», он по прямой доехал до «Комсомольской». С ужасом восстанавливая в памяти увиденное, Вадим думал о том, что основной кошмар только начинается. Чистенькая лестница Крапивницкого казалась ему хуже самого грязного притона. Но Шведов боялся как-то абстрактно, не за себя лично. Он не чувствовал ни страха, ни беспокойства при мысли о собственной судьбе. Вадим просто приступил к исследованию очередной проблемы, в том числе и социологической.

Уже выйдя на «Комсомольской» и торопясь к уходящему через десять минут поезду, Вадим подумал, что покойный Салин был прав. Его работа действительно «сырая», и доводить её до блеска нужно ещё долго. Что ж, социолог просто обязан для просветления мозгов время от времени попадать в передряги…

Старший следователь городской прокуратуры Сергей Борисович Сарвилин внимательно осмотрел совмещённый санузел – туалет и ванную. Вокруг сияла итальянская сантехника и зеркальная плитка. Сарвилин видел себя во множестве крохотных осколочков – крупного, рослого, с наголо обритой, чтобы скрыть плешь, головой. У него были узкие чёрные глаза, брови вразлёт, усы квадратиком, орлиный нос и выступающий вперёд подбородок. Один внешний вид Сергея Борисовича наводил на клиентуру ужас. Допросы у Сарвилина, как правило, проходили гладко, потому что самый наглый правонарушитель, имеющий в верхах «лапу», ожидал от такого следователя чего угодно; и правильнее было не нарываться.