А что, если бы - Роберт Коули (ред.)

Впоследствии афиняне приговорили своего стратега Фемистокла к штрафу и изгнанию[20], но представьте себе, чтобы кто-то из подданных персидской державы высказал хотя бы намек на нечто подобное в отношении Ксеркса.

 Участь его, надо полагать, оказалась бы горше судьбы Пифия Лидийца. Его разрубили надвое, бросив обрубки тела по обе стороны дороги, по которой маршировало царское войско всего лишь за то, что этот человек дерзнул попросить Ксеркса освободить от военной службы одного из пятерых его сыновей. Несмотря на утверждения некоторых историков, города, подвластные Персии, ни в коей мере не являлись городами-государствами.[21] Не сумей Фемистокл и его моряки справиться со своей задачей, мы, возможно, жили бы сейчас в обществе, где нет места свободе слова, где писателю может угрожать смерть, где женщина угнетена и вынуждена скрывать лицо под паранджой, власть неподотчетна народу, университеты являются не более, чем центрами религиозного фанатизма, а контроль над мыслями проникает в наши жилища.

Примерно тысяча возникших приблизительно в VIII веке до н.э. греческих полисов с самого начала развивались в бесспорно парадоксальных условиях: их успех определялся факторами, грозившими им гибелью, их сила и слабость питались из одного источника. Изолированное положение Греции, ее несхожесть с иными средиземноморскими землями, крайняя степень децентрализации, когда роль государства исполняли крохотные общины, — все это способствовало созданию слоя свободных собственников, опоры гражданского общества. Однако в силу тех же причин Греция отвергала принципы федерализма и даже общей организации обороны. Любые идеи, содержавшие хотя бы намек на централизацию власти, вступали в противоречие с почти фанатической приверженностью эллинов принципам индивидуализма и политической свободы. В древней Греции предложение создать что-либо вроде нынешней Организации Объединенных Наций едва ли могло бы рассчитывать на поддержку, ибо независимым землевладельцам сама мысль об уплате федеральных налогов показалась бы кощунственной. Самых ярых из нынешних приверженцев суверенизации и сепаратизма эллины той поры обвинили бы в робости и непоследовательности. Исходя из представлений греков о региональном суверенитете, истинным эллином вправе назваться Джон Кэлхаун[22], а не Авраам Линкольн и не Вудро Вильсон.

 Вышло так, что, несмотря на разобщенность и изоляцию, экономическая предприимчивость, политическая гибкость и воинская отвага позволили грекам к VI веку до н.э. колонизовать прибрежные районы Малой Азии, Причерноморье, южную Италию, Сицилию и часть Северной Африки. Около миллиона греков расселились за пределами исторической родины, и всюду, где они появлялись, возникали свободные полисы. Поразительно, что экспансия такого размаха никоим образом не организовывалась и не направлялась из единого центра. Эллинский мир представлял собой около тысячи совершенно самостоятельных городов-государств, не объединенных, по словам Геродота, ничем, кроме языка, религии и приверженности общим ценностям.

Греческая колонизация не осталась незамеченной соседями: несравненно более централизованными деспотиями Азии и теократиями Северной Африки. По правде сказать, к началу V века персы, египтяне, финикийцы и карфагеняне были сыты по горло назойливыми и вездесущими греческими моряками, торговцами, наемниками и колонистами. Представляется естественным, что обладавший несравненно большими материальными и людскими ресурсами Восток должен был попытаться пресечь распространение этой на удивление жизнеспособной и совершенно чуждой большинству средиземноморских народов культуры.

Исторический вызов был принят, но после того, как в течение первых двух десятилетий V века цари Дарий и его сын Ксеркс потерпели поражение, вопроса о примате западной парадигмы в древнем мире более не возникало.

После Саламина греки — будь то афиняне в Египте, собранные со всего эллинского мира наемники в Персии или головорезы Александра Македонского[23] — сражались в Азии и Северной Африке ради завоеваний или добычи, но им уже не приходилось встречать врага на родной земле, отстаивая ее независимость. После неудачи Ксеркса ни одна восточная держава ни осмеливалась посягать на эллинские владения, которые, напротив, продолжали расширяться. В завоеванных землях греки переустраивали все на свое манер: местную культуру вытесняла эллинистическая, а новые колонии снабжали Элладу рабами и деньгами. Саламин обозначил собой рубеж, за которым эллины лишь наступали, тогда как прочие народы лишь отступали как в материальном, так и в духовном смысле.

Историки посвятили множество трудов более позднему противостоянию Рима и Карфагена, однако, невзирая на кровопролитный характер трех Пунических войн (264 — 146 гг. до н.э.) и даже на ужасающее вторжение в Италию, явно отмеченного манией величия Ганнибала, конечный исход борьбы никогда не подвергался сомнению.[24] К третьему веку до н.э. римский способ комплектования и снабжения войск, римская стратегия и гибкость республиканской системы управления в сочетании с успехами сельского хозяйства, ремесла, строительства и торговли, принципы которых римляне переняли у греков, позволяли определить результат Пунических войн заранее. Учитывая мощь римской армии, единство республиканской Италии и относительную слабость финикийской цивилизации, следует удивляться не тому, что Карфаген пал, а тому, что он смог оказать Риму столь длительное и упорное сопротивление.

В отличие от римлян грекам приходилось обороняться от противника, обладавшего огромным перевесом сил. При Саламине флот персов превосходил греческий в три-четыре раза.[25] На суше численное преимущество варваров над соединенными греческими силами достигало пяти, а то и десяти раз. Людские ресурсы, на которые могла опереться Персия, соотносились со всем населением Греции и греческих колоний как семьдесят к одному, а в сравнении с несметными богатствами царской казны сокровища славнейших эллинских храмов показались бы смехотворно малыми.

Вдобавок не создавшие никакой общей оборонительной структуры города-государства продолжали ссориться между собой даже перед лицом угрозы персидского вторжения в материковую Грецию. В конце лета 480 г. до н.э., когда Ксеркс высадился в северной Греции, эллинских полисов, подчинявшихся персам или сохранявших нейтралитет, насчитывалось больше, нежели приверженных идее общей обороны. В отличие от Рима периода вторжения Ганнибала, Афины в сентябре 480 г. не просто подвергались угрозе, а были захвачены и разрушены, и население Аттики рассеялось, спасаясь бегством. Сложилась гораздо худшая ситуации, нежели даже та, что имела место в Западной Европе 40-х годов после побед, одержанных нацистами над европейскими демократиями.

 Представьте себе оставшуюся без союзников, побежденную и разоренную Францию. Париж разрушен, Триумфальная арка и Эйфелева башня лежат в руинах. Опустели даже деревни: перепуганные жители на крохотных суденышках переправляются в Англию или в североафриканские колонии. И вот, когда кажется, будто страна погибла безвозвратно, горстка патриотически настроенных моряков, собрав в Тулоне малочисленный флот, дает бой несравненно более сильной немецкой морской армаде — и одерживает победу! Более половины нацистских судов потоплены, Гитлер с позором бежит в Берлин, а спустя всего несколько месяцев сухопутные силы Сопротивления уже на территории материковой Франции наносят превосходящей их численно армии оккупантов столь мощный удар, что враг вынужден в беспорядке отступить за Рейн. Но если даже мы признаем, что греко-персидские войны представляли собой последний исторический шанс Востока пресечь развитие юной, но динамичной и экспансивной западной культуры, следует ли считать, что решающим моментом десятилетнего противостояния эллинов сначала Дарию, а потом Ксерксу явился именно Саламин? Да, ибо одержанная афинянами десятью годами ранее победа при Марафоне[26] хотя и была блистательной, но смогла всего лишь отсрочить сожжение их города. К тому же предпринятый Дарием в 490 г. поход в Аттику — небольшую равнинную область к северо-востоку от Афин[27] — не представлял собой масштабного вторжения. Перед высадкой на материке персы захватили всего-навсего несколько греческих островов, и все их войско насчитывало не более тридцати тысяч человек. Очевидно, что Дарий вовсе не ставил перед собой задачу порабощения Греции — скорее персидский царь желал покарать Афины за оказанную ими поддержку взбунтовавшимся против него ионийским (расположенным в Малой Азии) полисам. Поражение Афин при Марафоне могло иметь результатом приход к власти в городе проперсидски настроенного отпрыска бывшего тирана Писистрата. Таким образом, в силу ограниченности целей и масштабов этой кампании (практически не затронувшей прочие города-государства материковой Греции) иной исход битвы при Марафоне мог несколько изменить внутриэллинский расклад политических сил, но никоим образом не прервать поступательное развитие эллинской цивилизации.