По следу Саламандры - Глеб Сердитый

Для того чтобы проследить за каждым из тех, к кому обратился Карло Бенелли, нужно было задействовать огромную армию сотрудников. А это выше сил полиции, занятой многими рутинными делами, да и Клосс не имел полномочий для подобных мероприятий, даже действуя от имени своего шефа.

Самым ценным, что он смог добыть, оказалась информация, полученная на кухне ресторана «Ламент». Общий смысл подслушанного поварами сводился к тому, что Карло с подручным выполняли поручение кого–то весьма влиятельного. Им нужно было, по поручению сего влиятельного лица, достать и доставить какого–то очень важного человека. Не найти, а именно «достать», словно местонахождение известно, а вот добраться до него затруднительно. Важного для некоего дела, о котором и сам Умник, и его подручный имели смутное представление, да и не стремились узнать больше. Но что–то смешало их планы. И теперь они пребывали в некоторой растерянности.

Поскольку Бенелли и Шмидт не называли никаких имен и адресов, то информация, на первый взгляд, не представляла серьезной ценности. Однако, связав ее с подслушанным на лестнице разговором, Клосс попытался сделать далеко идущие выводы. Человек, которым занимались Умник с подручным, находился в некоторой связи с Хайдом. И поскольку выяснилось, что Хайд убит, а не исчез, как предполагалось вначале, то весьма и весьма возможно, что интересовавшая их персона и была убийцей.

С другой стороны, вполне профессионально, с точки зрения Клосса, было бы связать Бенелли, Хайда и таинственного беглеца из твердыни Намхас между собой некоей гипотетической цепочкой, в которой не все звенья были пока явными. Об этом своем предположении он и собирался докладывать шефу, пока с усердием и педантизмом писал в отчете, где и когда по часам побывали Карло и Шмидт за истекший период.

Особой статьей Клосс указал, что, по его мнению, мистер Бенелли не является излишне деятельной натурой. Скорее, Умника можно определить как человека, склонного к действиям неспешным, размеренным, но последовательным и целеустремленным. И раз уж Карло развернул столь лихорадочную деятельность, совершил такое безумное количество перемещений, противоречащих его натуре, то значит, Умника по–настоящему припекло.

Не исключено, что случилось нечто пока еще неизвестное следствию, что угрожает не только благополучию, но и самой жизни Карло–Умника. Вывод казался исключительно логичным.

Клосс стремился всеми силами помочь своему начальнику, и в результате преуспел в написании пространного отчета. У него остались резонные сомнения в полезности проделанной работы, но молодой полицейский утешился мыслью о том, что выполнил все как должно, и мог с чистой совестью отправляться домой.

Он ощутил на себе весь груз ответственности, проведя без шефа всего двое суток, и втайне даже от самого себя (не хотелось признаваться в таких «неправильных» эмоциях) ненавидел пронырливого сочинителя, который поехал вместе с Кантором. Не будь этого… как его бишь… Лендера — и Кантору не пришла бы в голову идея оставить Клосса своим заместителем в управлении.

Помощник Кантора работал самостоятельно всего лишь второй раз, и второй же раз вместе с усталостью ощущал смятение. Ему казалось, что он все сделал не так, упустил что–то важное и провалил все, что мог провалить. Он отдавал себе отчет в том, что это в нем говорят усталость и нервное истощение, но ничего поделать с собой не мог.

Клосс перечитал свой многостраничный отчет, внес пару незначительных уточнений на полях, уложил листки в специальную коробку из красного дерева и отнес ее на стол шефа. Потом закрыл кабинет, прошел по галерее, спустился по лестнице в пустой зал и направился к двери, слушая эхо.

Управление было пусто. Работал только дежурный отдел, имевший отдельный вход с другой стороны здания. Работали в своих кабинетах несколько антаеров с помощниками, но это не могло нарушить тишины огромного здания.

Полицейский привратник открыл Клоссу дверь.

Выйдя под козырек над парадным входом, молодой полицейский с неудовольствием обнаружил, что накрапывает дождь.

«Нужно завести привычку носить с собой зонт», — подумал он.

— Вернетесь за плащом? — предложил привратник.

Вернуться и взять один из тех плащей, что используют патрульные, действительно стало бы самым верным решением. Другие сотрудники Лонг–Степ наверняка так и поступили, расходясь со службы.

— Нет, пожалуй, — сам себя удивляя этим, сказал Клосс.

— С материка идет стена ливня, — заметил привратник, а ему можно было верить. — Вы не успеете проделать и половину дороги домой, как он будет здесь.

— И все же нет, — сказал Клосс, отчасти из чистого чувства противоречия, отчасти потому, что увидел извозчика, поджидавшего на углу.

Возле полицейского управления часто застревали извозчики, в ожидании припозднившихся антаеров или срочной поездки на другой конец огромного города по делам полицейской службы. Извозчику могли также предложить исполнить малозначительное поручение, а по пути он мог и подвезти пассажира. Так что околачиваться возле полиции им было выгодно.

Клосс быстрым шагом пошел к извозчику. Бежать вроде как гордость не позволяла, а идти неспешно под дождем мешал здравый смысл.

Когда он преодолел уже две трети расстояния до брички с поднятым верхом, от стены на противоположной стороне улицы отделилась тень… Долговязая тень в плаще. В шляпе, очертанием напоминающей охотничью.

Тень метнулась к бричке и вскочила в нее, так что вся повозка заколыхалась на рессорах, и пламя в фонарях у облучка дрогнуло.

Незнакомец крикнул что–то вознице, и тот, щелкнув в воздухе бичом, пустил лошадей сразу в крупный галоп.

— Ах, ты!.. — Клосс едва сдержал ругательство. Но возвращаться было уже глупо, и он засеменил под дождем, ища глазами другого извозчика.

Что бы сделал или сказал усталый Клосс, если бы знал, что неизвестный, перехвативший у него извозчика, и был злополучный беглец из твердыни Намхас, уже прибывший в Мок–Вэй–Сити и на несколько шагов опережающий Кантора, идущего по следу?

Да и что бы Клосс мог сделать? Извозчики, особенно ввиду надвигающегося дождя, ездят шибко.

Хикс Хайд и доппельгангер…

История Хайда с двойником началась жуткой дождливой ночью, когда он скитался во тьме и безысходности, решившись свести счеты с жизнью. О да! Все причины для этого у него были.

Он уже попробовал к тому времени карьеру военного репортера, но война оказалась никому не интересна. Уорлд Пауэр[3] постоянно вела войны на своих границах. Очередная война не интересовала обывателя, даже если на этой войне гибли молодые солдаты, не очень понимающие, за что они отдают свои жизни. С непрерывными войнами всегда так, и военный репортер понял это еще до того, как внезапно наступил мир.

Он пытался донести до сознания обывателей, что это не рядовая война на границах. Что это мировая, если так можно выразиться, истребительная война двух крупнейших держав за господство над всем миром. Но подобные категории пугали издателей и не были доступны пониманию обывателя.

Успел Хайд побывать и известным писателем. Он написал три книги. Одну о войне, одну о мире и одну о любви. В этих книгах он сказал все, что имел сказать. Его выслушали. С ним согласились. С ним немного поспорили. От него отвернулись.

Побывал драматургом. По его пьесе поставили спектакль. Спектакль прошел с успехом. О нем написали благоприятные отзывы. Весь сезон на него ходил зритель. Но спектакль вышел из моды, и его перестали давать.

Хайд выпустил книгу стихов, и ее похвалили, но, кажется, так и не поняли. Это не его субъективное мнение — книгу действительно не поняли. Стихи, возможно, и не были хороши. Они, собравшись вместе под одной обложкой, оказались очень неровными. В них были такие крик и боль, которые непривычно встречать в стихах.

Жизнь состоялась, прошла и закончилась. Оставалось красиво подвести черту. Спеть последнюю песню. Хайд считал, что самоубийство его тоже должно быть актом искусства. Но для этого последнего творения не хватало самой малости — вдохновения. Он не мог решить, как именно это следует сделать, и продолжал мучительно размышлять. Оставался ничтожный шанс, что его убьют где–нибудь в злачном месте.

Он был достаточно молод для того, чтобы хотеть чего–то, но он не хотел.

Он был достаточно зрелым человеком для того, чтобы понять многое в жизни. Но он не понимал. Он перестал понимать.

Он понимал только одно: что не хочет и не может делать что–либо. Незачем.

Он ничего не хотел сказать людям. Он ничего не хотел получить от людей. Он заработал немного денег и мог жить вполне прилично. Банковские вклады были доходны. У него была просторная квартира, в которой было пусто и не прибрано. Как пронеслись по этому его логову ураганы дружеских гулянок, так и остался затухающий хаос.