Баскервильская мистерия - Даниэль Клугер

…Холмс вскрикнул и наклонился над телом. И вдруг начал приплясывать, с хохотом тряся мне руку:

— Это не сэр Генри! Это мой сосед — каторжник!..»

Отдав бедняге Селдену старый гардероб сэра Генри, Бэрриморы становятся невольными виновниками смерти последнего — вместо сэра Генри.

Царь, совершивший кощунственный поступок, подлежит принесению в жертве адскому чудовищу (как его предшественник). Но жрецы находят ему заместителя, царя-на-час. Облаченный в царские одеяния (первый костюм, коронационный!), несчастный отдается потусторонним силам во искупление чужого греха, подлинный же властитель продолжает жить… «В Вавилоне ежегодно справлялся праздник Закеев. Начинался он шестнадцатого числа месяца Лус и продолжался пять дней. На это время господа и слуги менялись местами: слуги отдавали приказания, а господа их исполняли. Осужденного на смерть преступника обряжали в царские одежды и сажали на трон. По истечении пяти дней с него срывали пышные одежды, наказывали плетьми и сажали на кол или вешали… Основание было лишь одно — осужденного предавали казни вместо царя» (Д. Фрэзер. «Золотая ветвь»). Искупительная жертва, принесенная служителями мрачного культа, ограждает настоящего царя от воздействия темных сил. Темные силы умиротворены, точнее сказать — обмануты подставной жертвой, ослаблены ею; в результате борьба антагонистов заканчивается победой того, кто выступает на стороне Света. Шерлок Холмс убивает чудовищного пса, а хозяин пса, как и должно, убегает в сердце Гримпенской трясины — где ему и место.

Вот мы и добрались до самого мрачного персонажа романа, именем которого названа вся эта история. Удивительная вещь, но собаке крупно не повезло в мифологии. Чрезвычайно редко в мифах и эпосе обыгрываются те качества этого животного, которые способны вызвать симпатию — верность, преданность и т. д. Куда чаще мифический пес связан со смертью, с темными силами, с преисподней. Весьма характерен пример Цербера. Словом, основным качеством собаки в мифологии обычно является способность преследовать и хватать. Ловчий Смерти, неутомимый гонитель, вершитель возмездия — вот каков мифологический архетип Пса. Один из сборников мистических рассказов Агата Кристи так и называется: «Псы Смерти». В образе черного пуделя является к Фаусту Мефистофель. Даже адская пасть — врата Преисподней — в средневековых изображениях представляет собою пасть чудовища с весьма собачьими чертами (как пример — полотна И. Босха). Кстати, о клыках гигантского чудовища, обрамляющих «врата» Гeмптонской трясины мы уже упоминали.

Тут уместно обратить внимание читателя на то, что символизирует собака в еврейской мистической традиции. Собака в Каббале символизирует сфиру Гвура — «суровость», и рассматривается как символ неотвратимости возмездия, как символ суровости приговора.

Именно в этом облике предстает перед героями и читателями собака Баскервилей: «Такой собаки еще никто из нас, смертных, не видел. Из ее отверстой пасти вырывалось пламя, глаза мерцали, словно искры, по морде и загривку переливался мерцающий огонь. Ни в чьем воспаленном мозгу не могло бы возникнуть видение более страшное, более омерзительное, чем адское существо, выскочившее на нас из тумана…»

«Тайна остается неразгаданной…»

Так о чем же повествует «Собака Баскервилей», образец детективного жанра, одна из его вершин? С одной стороны, речь идет о решении логической Загадке, о рациональном объяснении странных и страшных событий и в конечном счете, о раскрытии хитроумно замысленного и совершенного преступления. С другой же — перед нами мистическая драма, разыгрывающая вечную историю борьбы Добра и Зла, борьбы, протекающей наиболее остро на границе материального и потустороннего миров и преломляющуюся в архетипические мифологемы, присутствующие в основе современной культуры. Мистерия скрыта от наших глаз покровом обыденности. Лишь местами, когда этот покров истончается и рвется, обыденность приобретает сияние ирреальности. Тайна остается Тайной — никогда читателю классического детектива не узнать с очевидной достоверностью подлинный источник мистического тумана, укутывающего героев и события. Как сказано в той же «Собаке Баскервилей»: «Тайна торфяных болот, тайна их странных обитателей остается по-прежнему неразгаданной».

II. Дети подземелья

Проза есть выродившаяся поэзия. Так считали древние греки — в их числе Аристотель. Я обеими руками подписываюсь под этим суждением — если под вырождением имеется в виду утрата наследственных черт по мере эволюции. В этом случае можно задуматься: какой из видов — или жанров — прозы «выродился» в наименьшей степени? Иными словами, стоит нынче ближе всех к поэзии? Рискуя навлечь на себя гнев ревнителей «серьезности» литературы, поклонников исключительно «мэйнстрима», со снисходительным презрением относящихся к «масскульту», хочу сказать: это детектив. Вообще, критики многократно и постоянно гонимого жанра демонстрируют образчик своеобразного литературного расизма, отказывая в принадлежности к подлинному искусству не отдельных книг, а целого жанра как такового. Утверждение: «Я не люблю поэзию», — воспринимается в приличном обществе неким чудачеством. Гордое заявление: «Я не люблю детективы!» — рассматривается признаком серьезного и глубокого отношения к духовным ценностям, каковых означенный жанр не содержит. Ну конечно — с одной стороны вроде бы, макулатура, заполняющая книжные прилавки, с другой — Пушкин и Байрон. Но ведь можно построить сопоставление и иначе: с одной стороны — Борхес и Эко (или Эдгар По и Роберт Стивенсон), с другой, например, — рифмованная халтура из многочисленных сборников и альманахов 70-90-х годов.

Возвращаясь к вопросу о родстве детектива и поэзии (уже затронутого в «Ловле бабочек на болоте»), я хочу отметить для начала «формальные» признаки двух разделов литературы. Цитата: «Ведь все ради этой строки написано? — Как всякие стихи — ради последней строки. — Которая приходит первой. — О, вы и это знаете!» Это разговор двух гениальных поэтов — Марины Цветаевой и Михаила Кузмина, приведенного Цветаевой в рассказе «Нездешний вечер». Так вот: всякий, кто пишет или пробует писать детектив, прекрасно знает: детектив пишется «ради последней строки» — ради развязки. Которая приходит первой — ибо специфика жанра такова, что детектив «пишется с конца», с развязки. Далее: в наибольшей степени от ритмической упорядоченности из всех прозаических зависит успешность или неуспешность именно детектива — поскольку прихотливая цепочка интеллектуального расследования требует очень четкого ритма — иначе читатель просто не воспримет текст, произведение рассыпется. И, наконец — рифма. Детектив без рифмы просто не существует! Правда, рифма эта специфична: улика. В детективном произведении рифмуются улики. Они увенчивают «строфы» и увязывают их друг с другом — чтобы в конце построить образ, изначально задуманный автором — ту самую «последнюю строку, которая приходит первой».

Впрочем, все это, как я уже сказал, «формальные» признаки родства. Есть и более глубокие, внутренние, связанные с тем, что детектив — и это признано большинством исследователей — представляет собой современную сказку. Например, все тот же Тибор Кестхейи в «Анатомии детектива» пишет: «Назвали его (детектив — Д.К.) романом или новеллой и в таком качестве осудили, хотя он — сказка… Сказка и детектив одинаково плетут цепь событий вокруг лишь эскизно обрисованных образов…» И далее: «Невинно подозреваемые — это отданные во власть дракона золушки и принцессы детективной истории…» То, что в этой работе столь часто цитируется венгерский исследователь, объяснимо тем, что на сегодняшний день это чуть ли не единственное исследование детектива, имеющееся на русском языке, а ссылок на книги, вышедшие на других языках, я стараюсь по возможности избегать.

Итак, детективное повествование представляет собою волшебную сказку, обряженную в сегодняшние урбанистические одежды. Сказка же происходит от эпической поэзии и мифологии — с того момента, когда эпос и миф утрачивают религиозное значение и становятся частью фольклора. Ну, а поэтическую природу фольклора, надеюсь, никто отрицать не будет. И все, что следует ниже, имеет целью показать, сколь причудливые и древние персонажи скрываются под масками героев детективных произведений. Так же, как в сказку, они пришли из мифа, так же как в сказке — и еще в большей степени — они постарались прикинуться реальными людьми, живущими на соседней улице. Для того я предлагаю рассмотреть книгу, фактически относящуюся к любимому мною (и надеюсь, вами) жанру, но до известной степени.

История детектива как жанра точкой своего отсчета имеет 1841 год — появление рассказа Эдгара По «Убийство на улице Морг». И несмотря на то, что в разных странах на роль основоположника претендовали разные авторы, отцом жанра единогласно признан американский романтик. Тем не менее, говоря о генезисе центральной фигуры детектива — сыщика-интеллектуала, — я хочу обратить ваше внимание на другого писателя — столь же великого, что и «безумный Эдгар». Речь пойдет об Александре Дюма. Следует заметить, что произведения Дюма, могущие быть полностью отнесенными к детективу, являются наименее удачными в его наследии — тринадцать историй о Скотланд-Ярде — сегодня рискнет прочесть разве что уж очень большой энтузиаст. Они скучны, примитивны и плохо написаны. Говоря о Дюма-предтече я имею в виду, напротив, лучший его роман (или один из лучших) — «Граф Монте-Кристо», вышедший в свет тремя годами позже «Убийства на улице Морг» — в 1844 году.