Я, Потрошитель - Стивен Хантер

Если не считать того, что поначалу я испугалась, у меня все хорошо. Мне нужно так много тебе сказать… Хочется поговорить, излить душу. Я понимаю, что вас с папой больше всего огорчает с…кс. Но на самом деле в моей жизни это мелочь. К этому быстро привыкаешь, и оно уже ничего не значит. Это просто происходит, оно заканчивается за одну секунду, и ты идешь дальше, забыв все.

Что касается парней, ты можешь подумать, что я на них злюсь, однако это не так. Многие похожи на джентльменов. Меня никогда не били, не грабили. Ни один мужчина ни разу не овладевал мною насильно. Даже «фараоны», по крайней мере те, которые в форме, обращаются с нами неплохо. Им нет никакого смысла делать нам плохо или «наказывать» нас, они быстро к нам привыкают, и им хочется только того, чтобы мы им не мешали, чтобы день пролетел побыстрее и они вернулись бы домой к своим женам.

У меня никогда не было проблем с парнями и с тем, что они хотят. Разве все мужчины не хотят одного и того же? И я так вижу, они это получат, тем или иным путем. Нет, с самого раннего детства главной моей бедой был этот проклятый джин. Я люблю джин. Я очень люблю джин. Здесь все девчонки его пьют – ради того, что он дает почувствовать, ради счастья, которое он приносит. Вы с папой и Джонни даже не догадывались, какой я была маленькой, когда начала его пить, и как он объяснял все мои беды, в какие я попадала, и почему, сколько б со мной ни говорили монахини и священники, сколько б ни лупил меня папа, сколько б ты ни смотрела на меня с осуждением, как это случалось, когда ты была мною недовольна – о, как хорошо я помню этот взгляд! – за всем этим всегда стоял джин. И вот я здесь по прошествии стольких лет, на самом дне, я все потеряла, у меня нет даже постели, где спать, и я думаю об одном только джине.

Я называю его своей болезнью. Я ничего не могу делать без того, чтобы не думать о нем, а когда он у меня есть, я счастлива. Мое счастье выплескивается из меня в моих песнях. Я люблю петь; тем самым я заявляю о себе окружающему миру, который в противном случае даже не подозревал бы о моем существовании. Я знаю, что иногда джин также делает меня дерзкой. Когда я подкреплюсь джином, я никому не позволяю учить меня, что делать, так как никто не знает этого лучше меня, – вот какой сильной я себя чувствую.

Я тебе вот что скажу, мама: джин у меня никто не сможет отнять. Если политики вздумают закрыть магазины и сожгут все винные заводы, кто-нибудь непременно придумает, как готовить джин самому, в подвале, чтобы никто об этом не знал, и через день он вернется на улицу и я буду первой в очереди.

Мама, понимаю, ты не хочешь об этом слышать, но я все равно должна это сказать, потому что это правда. Мамочка, я очень скучаю по тебе и вспоминаю все хорошее, какой нежной и ласковой ко мне ты была до болезни. Я помню папу и Джонни и всех остальных, и то, какими счастливыми мы были. Как было бы здорово, если б все осталось как было, но все изменилось, и мы оказались там, где оказались, и стали теми, какими стали.

Мама, я тебя люблю.

Твоя дочь

Мерсиан

Глава 05

Дневник

5 сентября 1888 года

Как я и предвидел, моя кровавая мясницкая работа, хотя и доставила удовлетворение душе и сознанию, электрическим разрядом возбудила лондонских газетчиков. Наиболее решительно за дело принялась эта новая газетенка «Стар». По слухам, она принадлежит какому-то ирландцу; посему понятно, что тут не обошлось без грубого ирландского темперамента, страсти к бутылке, импульсивности и природной склонности к насилию – и все это ярко проявляется в «Стар».

«ОБЕЗУМЕВШИЙ МЯСНИК ЗВЕРСКИ УБИВАЕТ ЖЕНЩИНУ», – объявила «Стар» аршинным заголовком, который можно было увидеть во всех газетных киосках Лондона. Мальчишки-газетчики бегали по улицам с криками: «Обезумевший мясник, обезумевший мясник, обезумевший мясник!» Не было спасения от этих свор надоедливых подростков, сопливых, раскрасневшихся, с жадным блеском в маленьких крысиных глазках. Не сомневаюсь, недалекие продавцы маленьких магазинов и конторские служащие не могли устоять перед подобным соблазном. Что еще лучше, какой-то художник тщательно изобразил на своем рисунке основные раны, нанесенные женщине, – насколько я запомнил, весьма достоверно. Там во всей своей красе были два смертельных разреза, глубоких и длинных. И, бросая вызов границам приличия, было и путешествие в брюшную полость, с неровной рваной раной, отклоняющейся к середине.

Еще до конца недели в газетах разгорелись жаркие споры. Это просто превосходно. Сейчас, по прошествии пяти дней, газетчики еще не могут отложить эту кость. Она по-прежнему появляется как в утренних, так и в вечерних выпусках. «Стар» и «Пэлл-Мэлл газетт», наши ведущие вечерние издания, выступают в пользу версии об убийце-одиночке. Вы понимаете почему? Это же очевидно. В отличие от своей утренней братии, чью продукцию разносят по домам почтальоны, непослушные ребята из вечерних газет вынуждены всучивать свой товар прохожим, людям, которые спешат к железнодорожным станциям или возвращаются со смены в какой-нибудь топящейся углем преисподней, стоят в очереди на конку или собираются развлечься и просветиться, катясь по городу в кабриолетах. Поэтому то, что им предлагается, должно быть более похотливым, более провокационным, более приправленным запахами секса, крови и насилия. И тут необходимо удовлетворить их низменные побуждения. В то же самое время, в конце дороги самую грязную газетенку, из которой насухо вытянут все соки, можно будет скомкать и выбросить в урну, после чего наш герой войдет к себе домой в обличье святоши, готовый лицемерно прочитать молитву перед ужином из мяса с картошкой, прилежно и с любовью приготовленным его благоверной.

Напротив, утренние газеты проникают в дом, где их жадно пожирают вместе с завтраком. Они ограничены в том количестве грязи и мерзостей, которые могут себе позволить; тут они серьезно уступают своим вечерним конкурентам. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы хоть одно пятнышко замарало чистоту семейного очага и маленьких мальчишек, которые резвятся перед ним до тех пор, пока в возрасте семи лет их не отправят на долгое десятилетие содомии и порки, а также древнегреческого языка. Эти же самые газеты, скорее всего, будут прочитаны и женщинами, чья утонченность в большинстве случаев не сможет вынести столкновения с неприкрытой правдой жизни и смерти.

Утренние ребята – «Таймс», «Мейл», «Сан», «Стандарт» и все остальные – поддержали версию о банде. Она гласила, совершенно абсурдно, что дамочка, в своих странствиях в поисках клиентов, наткнулась на ограбление, организованное уличными бандитами, и тем пришлось заставить ее замолчать. Неужели бедная девочка не смогла расплатиться, или же она стала свидетелем ограбления? А может быть, случившееся явилось ритуалом посвящения, в котором новичок доказал свое возмужание? Слабым подкреплением версии о банде служило отсутствие крови в Бакс-роу, что косвенно указывало на то, будто жертву убили в каком-то другом месте и перетащили сюда. Очевидно, авторы этой галиматьи не видели панталоны убитой, насквозь пропитавшиеся кровью, которые и приняли в себя все эти пинты жизненно важной жидкости.

«Стар» возглавляла свору, ведущую сюжет об обезумевшем мяснике, а «Газетт» старалась от нее не отставать. Эта позиция была совершенно естественной. В ней блестяще игралось на первобытных страхах перед убийцей с ножом и тем злом, которое кипело и бурлило в темных переулках, где шлюхи по ночам торговали своим телом. Возможно, в нем присутствовало ощущение кары свыше, не выраженное вслух, потому что в этом не было необходимости. Жертва находилась за пределами строгой, серьезной, чопорной империи королевы Виктории, с ее добродетелью, где сила конформизма столь же крепка, как и сталь штыка на внешних рубежах нашего христианского покорения мира.

Рисунок четко просматривался в судьбе несчастной женщины, которой было уготовлено встретиться с шеффилдской сталью мясника. Как выяснилось благодаря стараниям какого-то типа по имени Джеб из «Стар», который вел тему так, словно от этого зависела его жизнь, на самом деле бедняжку звали Мэри Энн Николз, однако все, кто ее знал и пользовался ее услугами, называли ее Полли. Она оказалась именно тем, что все ожидали: отбросом системы, где ей не было места, если не считать, что она раздвигала ноги в каком-нибудь темном переулке, позволяла воспользоваться своим влагалищем и получала за это три пенса, после чего тотчас же обо всем забывала.

Эта Полли представляет собой именно то, что неминуемо должна порождать наша система. Женщину, которой можно воспользоваться, а затем выбросить. Если она лишена покровительства мужчины, для нее нет ничего, кроме самой скудной благотворительности, смешанной с обязательствами шлюхи. В ее существовании главным принципом становится абсолютизм Дарвина. У нее вырабатываются хитрость, лживость, изворотливость, что только и позволяет ей выжить; единственной ее целью становятся те жалкие пенсы, на которые она покупает стакан джина. Женщина становится отталкивающей и ужасной, запачканной улицей; зубы у нее гнилые, сальные волосы спутаны, тело дряблое и рыхлое, речь деградировала, и мы без каких-либо угрызений совести выбрасываем ее из своих мыслей. Она превращается в сточную канаву. Она существует только для тех грубых мужчин, кто охвачен сексуальным зудом, и, отдав ей свои пенсы и свое семя, они уходят не оборачиваясь. Любое здоровое общество должно позаботиться об этом падшем существе и постараться спасти его. Возможно, когда-нибудь люди до этого дойдут – в чем лично я сомневаюсь.