Инспектор милиции - Анатолий Безуглов

— Весной, когда война заканчивалась, мы где были, Арефа?

— Не знаю, где была ты, а я был в Польше. В войсках Второго Белорусского фронта.

— А, забыла! — Она засмеялась. — Где-то там. — Цыганка неопределенно махнула рукой. — Стали мы табором возле одной деревни. Пошли, это самое, в общем, посмотреть… Кушать же надо было. — Она бросила на меня извинительный взгляд. — Мама у меня хорошо гадала… — Зара спохватилась: все-таки представитель закона:

— Рассказывай, рассказывай. — Денисов спокойно сложил руки на коленях. Слушай, мол, младший лейтенант, у нас все открыто.

Мне все больше нравился этот человек с непривычным именем Арефа.

— Пришли в деревню, старушка навстречу бежит. «Вы, говорит, цыгане, вам все нипочем и черт не страшен». А мы ведь тоже крещеные, в церковь ходим…

— Ты про всех не говори, — сказал ей муж.

— Я про своих родителей говорю. Значит, сует нам старушка яйца, кус мяса, деньги. «Выгоните, говорит, из избы черта». Ой-ей, смех, да и только! Такого страху понарассказала. Хорошо, с нами братишка был. Вот он. — Зара показала на один из портретов, на котором был изображен человек с большими усами. — Заглянули мы в хату, а из печи выглядывает что-то черное, лохматое, глаза сверкают… Моя мать и я подхватили свои юбки и тикать… Старуха кричит: «Отдайте яйца…» А братишка не испугался, зашел в хату. И вытащил Ганса… Старый он уж теперь, все к теплу тянется. Зимой с печи не слезает, летом — с утра на солнце… Любит в степь ходить. А раньше задиристый был, ни одной собаки не пропустит…

— А почему — Ганс? — Я посмотрел через окно на обезьянку, дремавшую во дворе на своей подстилке.

— Потом мы узнали, что его держал немецкий офицер. Фрица пристукнули, а обезьянка осталась… Так и пошло — Ганс да Ганс. Мы с ним везде ходили. Интересно людям, Он вино пил.

— Неужели?

— Да. Конечно, немного, вот столечко. Хлоп — и нет рюмочки. И такой веселый делается. Сразу нам всего надают — и денег, и яиц, и колбасы. Кушать же надо было…

Я невинно спросил:

— А вы гадали?

— Как все… — смутилась цыганка. — Кушать же надо было…

— А вы сами верили в то, что говорили? Зара засмеялась:

— Да как сказать…

— А мне скажите что-нибудь.

— Нет, неудобно… — Она снова посмотрела на мужа.

— Это ты брось! — сказал он строго.

— Отчего же, мне очень интересно, — обернулся я к нему. — Одни говорят — гадалки обманывают, другие — все правда.

— Ерунда это, — махнул рукой Денисов. Меня распирало любопытство:

— Я прошу, пожалуйста.

Зара снова засмеялась и, чтобы как-то обойти мою настойчивую просьбу, сказала:

— Вы молодой, симпатичный. Все ваши желания исполнятся…

…Когда я возвращался в станицу, когда проезжал по ее полудремотным улочкам, размышляя об отношениях Чавы и Ларисы, ко мне все время возвращался открытый, красивый смех Зары, ее слова: «Все ваши желания исполнятся…» Оказались бы они пророческими. Потому что мои мечты все больше и больше были заняты беленькой стройной девушкой с синими глазами…

4

Случаются в жизни светлые дни. Такой задастся прямо с утра: одаряет приятностями, легкими встречами, делами, которые тебе по душе. Радостный мотив звучит у тебя в голове, и ты бубнишь его до самого вечера.

(Но бывает, что ломается весь день, одна дрянь налезает на другую, и так тошно на душе — хоть беги куда глаза глядят.

Все началось с того, что я, идя утром на работу, услышал, как две старухи, завидев меня, захихикали и стали шептаться.

Я разобрал лишь одно слово — «таредор».

И только подходя к сельсовету, понял, что прохаживались они на мой счет. Значит, тореадор… Докатилось-таки в станицу мое бегство от этого проклятого бугая. В деревне ничего не скроешь. Факт сам по себе пустячный, мелочь жизни, как говорится, но я страшно огорчился.

На заседании исполкома сельсовета я впервые так близко столкнулся с Ларисой. Мы сидели за столом друг против друга. Я смотрел на ее чуть улыбающееся лицо и думал: знает она или нет? «Наверное, знает», — промелькнуло в голове. Зачем ей тогда было бы улыбаться? И румянец на моих щеках то затухал, то разгорался с новой силой…

Заседание задерживалось. Ждали Нассонова, председателя колхоза. Для меня это было пыткой.

Председатель пришел суровый. Сел рядом с Ксенией Филипповной и стал молча вертеть в руках карандаш. Крепкий, с мощной загорелой шеей и покатыми плечами, с синевой на тяжелом подбородке…

Когда я выступал с планом мероприятий по профилактике преступности, организации дружины, работе с несовершеннолетними, ведению бесед и установлению постоянного стенда «Не проходите мимо», он только раз с любопытством посмотрел на меня. А в конце спросил:

— И много надо грошей на твои витрины?

— Стенды, — поправил я.

— Сколько? — повторил Нассонов.

— Мы прикинули, — вмешалась Ксения Филипповна, подсовывая ему листок. — Тут все указано. Не обедняешь, Геннадий Петрович.

— А ты в чужой карман не заглядывай, — добродушно огрызнулся тот, читая бумажку. — За свой держись крепче… — И, поставив в углу листка крупную подпись, сказал мне: — Зайди в бухгалтерию. Наряд отнеси Катаеву в мастерские. Заодно поговори с ним. Наш комсомольский атаман. Вы, молодые, легче договоритесь. Мне и без ваших дел — хлебать не расхлебать. Завтра из области приезжают.

— А план согласован чи не? — спросил вдруг с места парторг колхоза Павел Кузьмич.

— Я показывал председателю исполкома сельсовета товарищу Ракитиной, — ответил я.

— Э, казак, так дело не пойдет! — улыбнулся парторг. — Вот ты хочешь народную дружину организовать. Это хорошо. Да ведь у нас уже организовывали, и не раз. А ничего не вышло. Не тех хлопцев подобрали, вот такая заковыка. Так что, значит, надо с партийной организацией посоветоваться, с комсомольским активом. И с другими тоже. Подскажем. Одна голова хорошо, а две лучше. Потом, в сельсовете есть постоянная комиссия по социалистической законности. Ты с ними говорил?

Я растерянно оглянулся. Присутствующие засмеялись.

— Очень резвый, — сказал кто-то. — Думает сам навести порядок.

— Товарищи, — вступилась за меня Ксения Филипповна, — товарищ Кичатов — у нас работник молодой. Здесь я промашку дала. Но в целом у него интересные предложения. Мы потом в рабочем порядке посоветуемся с кем надо и все вопросы утрясем…

Я боялся встретиться взглядом с Ларисой.

С предложением Ракитиной согласились, и заседание продолжалось. Перешли к другим вопросам. Дали слово Ларисе.

Говорила она тихо, поминутно оглядывая всех. Ее голос, высокий и мелодичный, журчал, как ручей. А в руках мелко-мелко подрагивал блокнотик с карандашом.

Слушали ее внимательно, потому что она всех заражала своим волнением.

Говорила она о том, что пропадают, исчезают всякие там старинные сабли, уздечки, макитры, кружки, сделанные народными мастерами, о том, что их следует отыскивать по хуторам, собрать и сделать в клубе нечто вроде музея.

И вдруг я подумал о том, что каждый день, утром и вечером, пью молоко из макитры, на которой нарисован огненно-красный петух. И когда сажусь писать письмо Алешке, перед моими глазами ярким пятном будто светится задиристая, вытянувшая в крике шею птица, словно вот-вот вырвется громкое «ку-ка-реку».

Ларису поддержали. Кто-то вспомнил, что у него дома есть старинные шаровары с лампасами, у того — расписная кружка, у этого — носогрейка, оставшаяся еще от прадеда, боевые регалии с первой империалистической войны, икона с красивым окладом…

— Иконы не надо, — сказал Павел Кузьмич, — музей не церковь.

— Почему бы не собирать и редкие иконы, настоящие произведения искусства? — возразила Лариса. — Вон в Москве, в Третьяковской галерее, сколько икон работы великих русских художников…

Парторг, подумав, согласился:

— Ну если действительно великих мастеров, то можно. Только где у нас такие?

— Ясно, — подытожил Нассонов. — Не возражаем. Действуй. Собери ребят, девчат… Шукайте. Авось на Эрмитаж нашукаете.

— А шкафы, стекло? Когда нашу комнату освободите?

— И тебе нужны стенды? — отмахнулся Нассонов. — Своими силами.

— Петрович… — усовестила его Ксения Филипповна.

— Ладно, сделаю, сделаю что-нибудь…

И заговорил о том, что в воскресенье — троицын день. Надо организовать всякие мероприятия, чтобы отвлечь людей от попов и пьянства.

…И так получилось, что через час мы с Ларисой шли к колхозным мастерским, напрямик, полем с подсолнухами. Смешно было ехать к Катаеву на мотоцикле какой-то километр. Над тропкой нависали тяжелые черные лепехи подсолнечника. Их желтые лепестки устилали крепко прибитую землю.

Я отставал на полшага, чтобы видеть ее тоненькую фигурку, перетянутую по талии пояском-цепочкой.