Знамена над штыками - Иван Петрович Шамякин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сначала шли полем. И все равно чуть не наткнулись на немцев. Хорошо, что там заржал конь, а потом послышался чужой говор.
Луна выползла из-за далеких лесов, из-за линии фронта огненно-красной крышкой огромной дежи, в которой замесили не хлеб, а какое-то кровавое месиво. На нее страшно было смотреть. Но, поднимаясь выше, луна уменьшалась, белела, как вареная тыква, однако освещала землю все ярче и ярче.
Дядя Тихон спешил. Их испугала какая-то птица, вспорхнувшая из-под самых ног, — может, сова ловила в траве мышей. Тихон, старый человек, даже вскрикнул. Не шли — бежали. Дяде было нелегко с его покалеченной ногой. Он тяжело дышал, спотыкался. Отдышались, когда пошло болото, где, как сказал дядя, никакого черта не встретишь. Болото, болото, да пока еще не Лосиное. Чтоб добраться до него, надо пройти через лес, через дубовую рощу, затем — по молодому ольховнику. Этого леса дядя боялся больше всего. Впереди, на опушке, горели костры — видно, солдаты грелись. Дядя с Пилипком осторожно обошли эти костры, миновали немецкие заставы.
В лесу было тихо, пахло сухими листьями, они шелестели под ногами. Пилипок с дядей ступали, высоко поднимая ноги.
Изредка с дубов падали перезрелые желуди, гулко ударяясь о землю. Они тоже пугали. В ольховнике пошли быстрей. Увязали в трясине, натыкались на кочки, продирались сквозь заросли ежевики.
— Вот и Лосиное, — проговорил дядя, когда открылся чистый простор, залитый матовым лунным светом. — Теперь прикину, где гать, — и с богом, Пилипок. Иди, брат, смело, но осторожно. Ухо остро держи.
Дядя как-то сразу успокоился и осмелел: стал не так тяжело дышать и заговорил не хриплым шепотом, а чуть ли не в полный голос:
— Ох и достанется мне от Ганны, — вздохнул он. — Но, брат, ты сам… Не звени ты над ухом, как комар, так и у меня не заскребло бы на сердце. Чего не сделаешь для своих! Мы с тобой русские люди, браток, православные.
Дядя напомнил о матери, и Пилипку до слез стало ее жаль; она была такая добрая, ласковая, особенно после того, как отца взяли на войну.
Мальчик мысленно успокаивал мать: «Не горюй, мамочка. Я же вернусь. Скажу нашим про батареи, и назад. Может, и про татку доведаюсь».
Дядя Тихон и ночью, при луне, нашел деревянный настил, который солдаты обеих сторон не могли найти средь бела дня. Настелили ее, эту дорогу, очень давно, и она заросла травою, осела в трясину: последние годы были дождливыми, болота не косили, косили только остров, летом здесь не ездили и об этой дороге забыли. Даже из окрестных деревень мало кто ее знал — только глубокие старики, охотники и такие «грамотеи», как Тихон Жменька — Японец. Он еще раньше рассказывал Пилипку, что лет пятнадцать или двадцать назад хитрый пан отдал крестьянам соседней деревни Косяки это болото и остров бесплатно на три года, с тем чтоб крестьяне раскорчевали болото, выкопали канаву для осушки, проложили дорогу. Пока на острове был лес, крестьяне рубили его, косили траву, настлали деревянную дорогу, об осушке и не подумали — не дураки, видно, были, чтоб здесь, в гнилом болоте, за здорово живешь положить последние силы. Пан понял, что крестьяне не глупее его, и доброта его кончилась: он запретил пользоваться болотом, и оно снова заросло чахлым лесом и кустарником.
Тихон напутствовал племянника:
— Ну, брат Пилип, напросился, так давай же — с богом, как говорится. Мне нельзя. Меня немцы поймают — не поверят, расстреляют на месте как шпиона. А тебя… если задержат на болоте, ври, что беженец и возвращаешься в свою Соковищину. Приведут ко мне, к старосте. Если в поле наскочишь, скажи, что коня ищешь. Уздечку бери с собой. С настила не сходи, прежде чем ступить, ощупывай дно вилами, а то еще засосет тебя тина. На острове прислушивайся. Я так думаю — там наш дозор. Но могли же туда и немцы забраться. Возвращайся завтра ночью. Болото переходи под утро, но так, чтоб к рассвету лес проскочить. В поле подожди дня, чтоб не блуждать и не нарваться на батарею. Только боюсь, что застынешь. Попроси у наших портянки сухие, солдатские. Дадут. За такой подвиг сапоги не жалко дать. Хорошо, если бы дали тебе сапоги, — высказал дядя свою давнюю мечту, но тут же трезво рассудил: — Нет, ничего не бери. А то попадешь к немцам — не отбрешешься. Ну давай, Пилипок. «Каждый да свершит свое» — говорится в священном писании. Такая твоя планида. А моя… заедят меня бабы. Вою будет… Но ты про это не думай. Не боишься?
— Не-эт, — ответил бодро Пилипок, с радостью и удивлением чувствуя, что перестал дрожать, хотя тут, на болоте, было еще холоднее, чем в поле. Он и вправду уже не боялся.
Дядя отдал ему уздечку, сжал худенькое плечо под заплатанной свиткой, крепко сжал, подержал так и потом легонько толкнул:
— Ну иди…
И Пилипок пошел…
Он сразу ступил в воду, на скользкие бревна, но ноги уже были мокрые и холода не ощутили. Удивительно, почему-то не было страха. Дома он боялся темного хлева, темных сеней, пробегал их как можно быстрее, напуганный рассказами о домовых и о разной нечисти. Боялся он и кладбища. Если верить сказкам, в болоте водятся черти. Однако никаких чертей он в ту ночь не страшился, даже не думал о них. Он больше думал о реальной опасности: по деревням ходили слухи, что волки, попробовав мертвечины, — сколько убитых лежало на полях и в лесах! — стали нападать и на живых.
Но и волков Пилипок не испугался — разумно рассудил, что там, где каждый день гремит перестрелка, и не только пулеметная и винтовочная, но и орудийная, волки не станут бродить. Не дураки. Разве трудно им отойти подальше, где тихо? Земля велика! И лесов много. О том, как дядю Тихона будут «есть» бабы, как они будут выть, он не думал; иные мысли кружили детскую голову — как русские офицеры и солдаты будут благодарить его, Пилипка. Но он скажет: «Не надо никакой благодарности! (Хотя неплохо бы прийти домой в сапогах!) Найдите мне отца». Посмотрят генералы в списки: в каком полку служит Рыгор Жменька? И повезут туда Пилипка. Ох, как удивится и обрадуется отец! «Сын твой, Рыгор Семенович, герой, он принес важные сведения! Благодарим тебя за такого сына!»
Но еще ярче представлялась мальчику встреча дома — с дядей
