Разорванный круг - Владимир Федорович Попов

подумавши, даже явную несуразицу, без опасения быть неверно истолкованным. Здесь Леля, смотря по обстоятельствам, либо мягко выключала его из круговорота забот и деликатно, либо чувствительно журила за допущенные промашки — он делился с нею всем без утайки, никогда не пытаясь выставить себя выигрышно, в выгодном свете. Даже обстановка Лелиной квартиры действовала умиротворяюще. Ему ничего решительно не хотелось изменить в небольшой комнате (вторая целиком принадлежала сыну), а тем более выбросить что-либо на свалку, что порою так подмывает сделать в Сибирске. Там его постоянно раздражает громоздкий старомодный буфет с широкими зелеными стеклами — гордость жены, допотопная этажерка, на которой любовно расставлены аляповатые безделушки, оранжевый абажур с полинялой бахромой, надежным пристанищем для мух. Таисия Устиновна не могла и помыслить о том, чтобы лишиться обжитых, привычных вещей, давно требовавших замены, и в этом своем капризе была непреклонна. Свое основное обиталище он никогда не называл домом. От него никто не слышал: «Возвращаюсь домой», «Еду домой». Он говорил: «Еду на завод», «Возвращаюсь на завод».

С наслаждением сбросил пальто, пиджак, ослабил галстук, расстегнул пуговицу у ворота. Пошарив под диваном, вытащил из-под него комнатные шлепанцы, прошелся, напрягшись телом, сжав мышцы, затем поднял руки, расслабленно опустил их, как бы освобождаясь от накопившейся в организме тяжести, и весело взглянул на Лелю.

— Ну, здравствуй, Ленок!

— Приземлился?

— Угу, даже заметил, что волнение на тебе не сказывается или сказывается положительно. — Прижал ладони к ее щекам. — Ты очень хороша сейчас.

— Подлизываешься?

Алексей Алексеевич не льстил. Выражение озабоченности, как ни странно, подчеркивало одухотворенность Лелиного лица и делало его еще более привлекательным. Сейчас она особенно напоминала ту Леночку, которую утешал в уголке школьного двора, когда схватила тройку по своей любимой химии.

— Валерик там? — Алексей Алексеевич покосился на соседнюю комнату, стараясь оттянуть предстоящий разговор.

— Спит.

— С учебой как?

— Н-ничего, но способности тратит не на то, чтобы хорошо учиться, а чтобы готовить уроки побыстрее. И дерзит. — Леля слабо улыбнулась. — «Ничего, мутти, потерпи, переходный возраст». Просто не знаю, что с ним делать. Пока держу в руках, а что дальше будет… Но не стоит об этом. Какие у тебя новости? Меня гложет нетерпение.

— Я бы поел чего-нибудь. На сытый желудок неприятности не так мрачно выглядят.

— Пойдем в кухню.

Алексей Алексеевич ел и рассказывал. Рассказывал подробно, не упуская даже малозначащих деталей, будто читал стенографическую запись. Впрочем, стенографическим такое изложение не назовешь, поскольку ни одна стенограмма не передает того, что думает человек во время разговора и как ведут себя остальные участники.

Леля слушала, не прерывая, но, когда он закончил свое пространное повествование, сказала жестко:

— Зря уступил, Алеша. Теперь повернуть колесо вспять будет очень трудно. Ты должен был предвидеть последствия и подготовить себя к упорному сопротивлению. Хлебников — опытный демагог и человек большой пробивной силы.

Алексея Алексеевича не удивили эти слова. Леля не отличалась чрезмерной снисходительностью, свойственной многим любящим женщинам. Он ценил в ней эту черту, считался с ее мнением и побаивался. Принимая серьезное решение, обычно думал, как расценивала бы его действия Леля и как поступила бы сама.

Посмотрел на нее, любуясь. Пухлая, чуть вздернутая верхняя губа, придававшая задиристость всему лицу, редкая белокожесть, скульптурно завершенный овал подбородка, родниковой прозрачности глаза, в которые легко смотрится. И при таком женственном облике чисто мужское понимание обстановки, не говоря уже об удивительной проницательности.

— Сердишься? — насторожилась Леля.

— Что ты! Восхищаюсь и преклоняюсь, — растроганно ответил Алексей Алексеевич.

Подойдя к нему, Леля прижалась, трогательно и беззаботно, уткнув нос в распах рубахи.

— Что ж ты так? Принял, как должное, и успокоился? — Подставила губы. — Ну…

Алексей Алексеевич обхватил Лелю своими крепкими ручищами и, целуя куда попало, закружил по комнате. Поставив на пол, потеребил, как маленькой, кончик носа.

— Холодный, как у котят.

— У котят холодный нос — признак здоровья, а у человека…

— Наоборот? Враки это. Эх, Ленок, а ведь у нас все могло быть иначе, — с надрывом проговорил Алексей Алексеевич, — и не нужно было бы теперь ломать голову и метаться в поисках выхода. Да-а, есть все-таки нечто нам не подвластное, что ставит препоны замыслам…

— Препоны большей частью ставят себе сами люди.

Алексей Алексеевич пытливо взглянул на Лелю, стараясь вникнуть в смысл брошенной фразы. В их положении, сложном, запутанном, каждое, даже случайно оброненное слово несло в себе определенную нагрузку и могло быть истолковано превратно. Вот почему они каждый сам по себе стремились к тому, чтобы недомолвок и неясностей у них не было.

— Нет, нет, Леша! — испуганно замахала руками Леля. — Ты не так понял меня. Я ничего от тебя не требую и ни на что не сетую. — Увидев, что не рассеяла его сомнений, поспешно добавила: — Я же говорила тебе, что знала любовь в супружестве, а сейчас познаю, что такое любовь без супружества.

— Говорила, — упрямо отозвался Алексей Алексеевич. — Но это может и надоесть…

— Человек — существо противоречивое. Многое надоедает, и в то же время ко многому привыкает. Привыкла и я.

— Привычки бывают радостные, а бывают тягостные.

— Во всяком случае, пусть тебя в такие дни эта проблема не тревожит…

Алексей Алексеевич виновато опустил голову. «Такие дни» были всегда, когда он попадал в Москву. Просто так ездить сюда не приходилось. Вызывали либо на очередную накачку, либо на согласование планов, что неизбежно влекло за собой какие-либо осложнения. И всякий раз, когда он заговаривал с Лелей о том, как им быть, как перекраивать жизнь, она отмахивалась: «Потом, не в такие дни…»

Порой он даже думал, что Лелю устраивает ее положение, что переиначить, изменить сложившийся быт она не стремится. Такие мысли чаще всего одолевали его в бессонные ночи, когда терялся контроль над сознанием, когда стиралась грань между реальностью и воображением. Порой ему даже казалось, что у Лели есть еще кто-то, кто скрашивает существование, заполняет досуг, иначе… Не может она месяцами томиться в одиночестве, ждать от встречи до встречи. Были бы его поездки регламентированы — разлука переносилась бы легче, а так… То два раза в Москве в течение месяца, то за полгода ни одного, то прилетит на один день, именно на день, даже не на сутки, то задерживается на неделю. По аналогии невольно вспоминалась прочитанная когда-то исповедь одного политкаторжанина, просидевшего энное количество лет в Петропавловской крепости. Его не били, не истязали, только в разное время и на разные сроки закрывали наглухо ставни. На пятнадцать минут, на три часа, на сутки, а то и на двое. И вот эти неожиданные переходы от