Евгений Евтушенко. Все стихи - Евгений Евтушенко

1977

Евгений Евтушенко.

Ростов-на-Дону: Феникс, 1996.

Злость

Добро должно быть с кулаками.

Мне говорят,        качая головой:«Ты подобрел бы.            Ты какой-то злой».Я добрый был.        Недолго это было.Меня ломала жизнь        и в зубы била.Я жил    подобно глупому щенку.Ударят —    вновь я подставлял щеку.Хвост благодушья,            чтобы злей я был,одним ударом        кто-то отрубил!И я вам расскажу сейчас                о злости,о злости той,        с которой ходят в гости,и разговоры        чинные ведут,и щипчиками        сахар в чай кладут.Когда вы предлагаете                мне чаю,я не скучаю —        я вас изучаю,из блюдечка        я чай смиренно пьюи, когти пряча,        руку подаю.И я вам расскажу еще                о злости…Когда перед собраньем шепчут:                        «Бросьте!..Вы молодой,        и лучше вы пишите,а в драку лезть        покамест не спешите», —то я не уступаю            ни черта!Быть злым к неправде —                это доброта.Предупреждаю вас:            я не излился.И знайте —        я надолго разозлился.И нету во мне        робости былой.И —   интересно жить,                когда ты злой!

1955

Евгений Евтушенко. Мое самое-самое.

Москва, Изд-во АО «ХГС» 1995.

Идут белые снеги…

Идут белые снеги,как по нитке скользя…Жить и жить бы на свете,но, наверно, нельзя.

Чьи-то души бесследно,растворяясь вдали,словно белые снеги,идут в небо с земли.

Идут белые снеги…И я тоже уйду.Не печалюсь о смертии бессмертья не жду.

я не верую в чудо,я не снег, не звезда,и я больше не будуникогда, никогда.

И я думаю, грешный,ну, а кем же я был,что я в жизни поспешнойбольше жизни любил?

А любил я Россиювсею кровью, хребтом —ее реки в разливеи когда подо льдом,

дух ее пятистенок,дух ее сосняков,ее Пушкина, Стенькуи ее стариков.

Если было несладко,я не шибко тужил.Пусть я прожил нескладно,для России я жил.

И надеждою маюсь,(полный тайных тревог)что хоть малую малостья России помог.

Пусть она позабудет,про меня без труда,только пусть она будет,навсегда, навсегда.

Идут белые снеги,как во все времена,как при Пушкине, Стенькеи как после меня,

Идут снеги большие,аж до боли светлы,и мои, и чужиезаметая следы.

Быть бессмертным не в силе,но надежда моя:если будет Россия,значит, буду и я.

1965

Евгений Евтушенко. Идут белые снеги.

Москва, «Художественная Литература», 1969.

Из воды выходила женщина…

Из воды выходила женщина,удивленно глазами кося.Выходила свободно, торжественно,молодая и сильная вся.

Я глядел на летящие линии…Рядом громко играли в «козла»,но тяжелая белая лилияиз волос ее черных росла.

Шум и смех пораженной компанийки:«Ишь ты, лилия — чудеса!» —а на синем ее купальникебились алые паруса.

Шла она, белозубая, смуглая,желтым берегом наискосок,только слышались капли смутныес загорелого тела — в песок.

Будет в жизни хорошее, скверное,будут годы дробиться, мельчась,но и нынче я знаю наверное,что увижу я в смертный мой час.

Будет много святого и вещего,много радости и беды,но увижу я эту женщину,выходящую из воды…

1958

Евг. Евтушенко. Взмах руки. Стихи.

Москва: Молодая гвардия, 1962.

К добру ты или к худу…

К добру ты или к худу,решает время пусть.Но лишь с тобой побуду,я хуже становлюсь.Ты мне звонишь нередко,но всякий раз в ответ,как я просил, соседкатвердит, что дома нет.А ты меня тревожишьписьмом любого дня.Ты пишешь, что не можешьни часу без меня,что я какой-то странный,что нету больше сил,что Витька Силин пьяныйтвоей руки просил.Я полон весь то болью,то счастьем, то борьбой…Что делать мне с тобою?Что делать мне с собой?!Смотреть стараюсь трезвона все твои мечты.И как придумать средство,чтоб разлюбила ты?В костюме новом синем,что по заказу сшит,наверно, Витька Силинсейчас к тебе спешит.Он ревностен и стоек.В душе — любовный пыл.Он аспирант-историки что-то там открыл.Среди весенних лужицидет он через дождь,а ты его не любишь,а ты его не ждешь,а ты у «Эрмитажа»стоишь, ко мне звоня,и знаешь — снова скажут,что дома нет меня.

1953

Евгений Евтушенко. Мое самое-самое.

Москва, Изд-во АО «ХГС» 1995.

Казнь Стеньки Разина

Как во стольной Москве белокаменнойвор по улице бежит с булкой маковой.Не страшит его сегодня самосуд.Не до булок…       Стеньку Разина везут!Царь бутылочку мальвазии выдаивает,перед зеркалом свейским              прыщ выдавливает,Примеряет новый перстень-изумруд —и на площадь…           Стеньку Разина везут!Как за бочкой бокастой                     бочоночек,за боярыней катит боярчоночек.Леденец зубенки весело грызут.Нынче праздник!       Стеньку Разина везут!Прет купец,       треща с гороха.Мчатся вскачь два скомороха.Семенит ярыжка-плут…Стеньку Разина везут!!В струпьях все,       едва живыестарцы с вервием на вые,что-то шамкая,            ползут…Стеньку Разина везут!И срамные девки тоже,под хмельком вскочив с рогожи,огурцом намазав рожи,шпарят рысью —       в ляжках зуд…Стеньку Разина везут!И под визг стрелецких жен,под плевки со всех сторонна расхристанной телегеплыл   в рубахе белой                 он.Он молчал,       не утирался,весь оплеванный толпой,только горько усмехался,усмехался над собой:«Стенька, Стенька,       ты как ветка,потерявшая листву.Как в Москву хотел ты въехать!Вот и въехал ты в Москву…Ладно,    плюйте,        плюйте,            плюйте —все же радость задарма.Вы всегда плюете,              люди,в тех,    кто хочет вам добра.А добра мне так хотелосьна персидских берегахи тогда,    когда летелосьвдоль по Волге на стругах!Что я ведал?        Чьи-то очи,саблю,    парус        да седло…Я был в грамоте не очень…Может, это подвело?Дьяк мне бил с оттяжкой в зубы,приговаривал,           ретив:„Супротив народа вздумал!Будешь знать, как супротив!“Я держался,    глаз не прятал.Кровью харкал я в ответ:„Супротив боярства —                правда.Супротив народа —                нет“.От себя не отрекаюсь,выбрав сам себе удел.Перед вами,    люди, каюсь,но не в том,    что дьяк хотел.Голова моя повинна.Вижу,    сам себя казня:я был против —        половинно,надо было —        до конца.Нет,    не тем я, люди, грешен,что бояр на башнях вешал.Грешен я в глазах моихтем, что мало вешал их.Грешен тем,    что в мире злобствабыл я добрый остолоп.Грешен тем,    что, враг холопства,сам я малость был холоп.Грешен тем,    что драться думалза хорошего царя.Нет царей хороших,               дурень…Стенька,    гибнешь ты зазря!»Над Москвой колокола гудут.К месту Лобному        Стеньку ведут.Перед Стенькой,        на ветру полоща,бьется кожаный передник палача,а в руках у палача            над толпойголубой топор,    как Волга, голубой.И плывут, серебрясь,                по топоруструги,    струги,        будто чайки поутру…И сквозь рыла,            ряшки,                харицеловальников,            менял,словно блики среди хмари,Стенька    ЛИЦА        увидал.Были в ЛИЦАХ даль и высь,а в глазах,    угрюмо-вольных,словно в малых тайных Волгах,струги Стенькины неслись.Стоит все терпеть бесслезно,быть на дыбе,        колесе,если рано или позднопрорастают        ЛИЦА            грозноу безликих на лице…И спокойно    (не зазря он, видно, жил)Стенька голову на плаху положил,подбородок в край изрубленный упери затылком приказал:        «Давай, топор…»Покатилась голова,        в крови горя,прохрипела голова:            «Не зазря…»И уже по топору не струги —струйки,    струйки…Что, народ, стоишь, не празднуя?Шапки в небо — и пляши!Но застыла площадь Красная,чуть колыша бердыши.Стихли даже скоморохи.Среди мертвой тишиныперескакивали блохис армяков    на шушуны.Площадь что-то поняла,площадь шапки сняла,и ударили три раза,клокоча,    колокола.А от крови и чуба тяжела,голова еще ворочалась,                   жила.С места Лобного подмоклоготуда,    где голытьба,взгляды    письмами подметнымишвыряла голова…Суетясь,    дрожащий попик подлетел,веки Стенькины закрыть он хотел.Но, напружившись,    по-зверьи страшны,оттолкнули его руку зрачки.На царе    от этих чертовых глаззябко    шапка Мономаха затряслась,и, жестоко,    не скрывая торжества,над царем    захохотала            голова!..

1964