Годы — не птица - Николай Алексеевич Фомичев

Институтский свое знает:

— Да, но мы с остальными не решили.

— Как вы считаете, Захар Кузьмич, куда остальных? — спросил главный. — На свеклу или на сенокос?

— Люди нужнее на свекле. Да там и заработки больше.

— Значит, так и порешим. — Главный встал, за ним институтский с неохотой. — Только тем и другим надо сегодня же оформить наряды.

— Сделаю.

— А сейчас забирайте народ и везите прямо в столовую. У кого не окажется денег — кормить в кредит.

— В случае каких-либо неурядиц я уж к вам, — пообещал институтский.

— Пожалуйста. Звоните, заходите…

Из кабинета Захар Кузьмич и «босая голова» пошли вместе. Институтский ростом пониже, лет же ему по виду не больше полста.

В коридоре всё дрыхнут. На дворе народ поредел, а галдежу не меньше. Усмотрев старшого, все двинулись навстречу, его и Захара Кузьмича обтеснили со всех сторон. Девки чистолицые, аккуратные в грудях, так и зыркают глазищами, и под зырканье это Захар Кузьмич стушевался, вспомнил, что седую щетину не сбрил с утра, что костюмишко, который уж сколько раз одевать зарекался, маслом, бензином пропах.

— Товарищи, прошу внимания! — У старшого на горле взбухла жила. — Сейчас мы поедем…

Кто во что:

— Как?! Опять ехать?

— Вы лучше скажите, когда нас кормить будут…

— Да тише же! Я не могу всех перекричать…

Пока «босая голова» надрывался, Захар Кузьмич из толпы вытиснулся, прибочась к ограде, закурил. Думки же про клуни: наряд с прорабом расценить, насчет тонкомера, гвоздей закинуть удочку.

Вдруг на площадь вкатила полуторка. Возле институтских тормознула с пылью: Мишка вернулся из города. Бахнул дверцей, идет к нему. По шаткой походке заметно: умаялся парень, а рожа веселая.

«Привез, что ли?» — загадал Захар Кузьмич. Посулил ему Мишка добыть у знакомца мотоциклетные баллоны и пару текстропных ремней для комбайна.

Мишка, подойдя, руку, как чемпион, вскинул.

— Кузьмичу!

— Здорово, голова… Ну, как? Достал?

— Спрашиваешь! Баллончики новенькие, только на склад поступили.

— А ремни?

— Чин-чинарем. Две штуки.

— Сколько с меня?

— Деньги, Кузьмич, тот человек не берет. Мясом платить треба.

— Вон как!

— А ты думал! Полста килограмм. Что, не пойдет? Как хошь, могу назад отвезти, завтра опять в город еду.

Деньги приготовил Захар Кузьмич — не свои, правда, липовый наряд пришлось закрыть — и того, что мяса потребуют за запчасти, не ждал. Теперь угрюмо прикинул:

«Что наряд липовый закрыть, что за эти же деньги мясом заплатить — беда не намного больше, а ремни текстропные — считай, прибавилось два комбайна, да и мне без мотоцикла, что казаку без коня».

И решился:

— К Агафье утром подъедешь, на столовую выпишу…

— Вот это деловой разговор. Ящик со льдом будет?

— Будет, будет.

— Тогда порядок, — подмигнул Мишка. — Куда баллоны-то?

— Ко мне все завези. Жинке отдашь.

— Захар Кузьмич, мы вас ждем! — старшого крик.

Институтские уж в кузове толкутся, сиденья валяются на земле. Управляющий заторопился:

— Ну, спасибо тебе, голова. Не ты — сроду бы не достать.

— Мне это раз плюнуть.

— Заходи, когда что надо.

— Заскочу как-нибудь… Баба моя тоже мяса просит.

— Заходи, выпишу.

— Ну, бывай, Кузьмич.

— Пока…

Едва Захар Кузьмич на машину взлез, а уж Мишка пылит-газует через площадь. И ЗИЛ моментом загудел, дернулся, затряс кузовом, и Захару Кузьмичу, притулившему ноги к борту, институтские мужики кто на плечи, кто на спину руки поклали: вроде бы его придерживают, а и сами держатся за него.

Ветер закрепчал. Девки у кабины сбились. Шляпы тянут на висок, а верещат и тут, хоть ихние слова ветром теребит:

— За…ар …у…мич, а клуб у …ас есть?

— А кино …асто …ы…ает?

Старшой в ухо орет:

— А наших товарищей мужчин больше всего интересуют клуни…

— Клуни каждая пятьдесят метров в длину будет! — Голос у Захара Кузьмича дребезжит от тряски. — В ширину — десять… А клуб есть, и танцы бывают…

Парень какой-то перебросил со смехом:

— Так что, девочки, вечерний досуг заполним танцами под балалайку…

— …и кино крутят чуть не каждый день.

Управляющий толкует, сам глазами мужиков обегает.

«Сладят ли клуни-то?»…

О-оп! Вот так тормознул: девок на кабину свалило, мужиков и Захара Кузьмича за ними — на девок. Санпост. У шлагбаума тетка Анна. На столбе Игнашкина жестянка: «Стой! Ящур! Штраф 20 рубл.».

«Босая голова» соскочил всех скорей.

— Товарищи! Прошу всех сделать дезинфекцию. — И, как тетка Анна показала, затоптался в мокрых опилках. — Не пугайтесь, это всего-навсего раствор каустической соды.

Как старики, полезли из кузова, ворчат. В опилках, однако, топчутся все. Погрузились, дальше поехали.

Из-за взгорка вынырнул скотный: за карантинным пряслом черные кучи навоза, вздыбленные бульдозером. Бетонные арки голым порешетом сквозят — солому со всех коровников пришлось посрывать — только стенки торчат саманные, как после пожара…

Слева от шоссейки показался ток. Старотесовые склады, прижатые к земле древние клуни. Солома на крышах до серости иссохлась. Захар Кузьмич мотнул туда подбородком:

— Клуни там вон, на току, ставить будем.

Институтские молчат, только головы чуть повернули, и опять глазами целят вперед: села ждут.

А оно вот, только на взгорок вкатили. В низком солнце хорошо видно: беленые мазанки вперемежку с избами, с тополями, с березами; широко, перед всем горизонтом, раскинулась Белоярка. Из труб кое-где дымок накосую тянется. А интернат двухэтажный далеко маячит: и ловко же его покрасили, — в бурый помидор.

Машина под изволок катит гонко, и тряс приутих.

С краю села, у самой шоссейки, стоят две кирпичные коробки. Захар Кузьмич поглядел на них, усмехнулся в который раз: в год по два двухквартирных дома сдает прораб отделению. Если так строить, мазанки до самого коммунизма уцелеют. Да его-то что винить: то материалов нет, то людей не хватает, то машин…

Шофер сбросил ход, свернул за коробки. Обок улицы метнулись навстречу избы, впереди блеснула река. На яру кухня-сарай. Приехали.

Откуда и прыткость взялась. Из кузова в момент повыскакивали, и понесся по улице, по реке городской галдеж:

— Товарищи, товарищи, вещи сюда пока складывайте, на траву.

— Ребята, сетку волейбольную не забыли в кузове?

— А водичка-то, водичка! Толики, давайте сюда.

Человек пять головами ныряют в раздатку.

— Хозяйка, завтрак готов?..

Захар Кузьмич шепнул Агафье насчет мяса, отдал деньги, подошел к краю яра, глянуть на городских.

Те, кто постарше, ополаскивают с берега лицо, шею. Парни же с девками считай все с себя поскидали. Бледные все, как покойники.

Бабы уж тут: Стешка, Александра, Матрена, старая карга. Как на гулянке стоят, руки скрестивши. Говорят вроде сами с собой, а так, что и на реке слышно:

— А мамыньки! Девки-то… Срам какой! Чуть грех прикрыт, а мужики рядом…

— Вы на ту вон гляньте, во-о-н, которая к воде на цыпках идет. Ишь, чё