Сеть мирская - Федор Крюков

— Ну… не слыхал! Слыхал!

— Как же вы его мыслите? — Студент весело подмигнул отцу Порфирию. — Небось еретиком?

— А как же… еретик! — с простодушной убежденностью сказал отец Порфирий. — Бога отвергает, свое евангелие написал — как же не еретик?

— Погибший человек?

— Это уж в руце Господней… Может, по неизреченному милосердию своему, Господь и помилует…

Отец Порфирий вздохнул. Допил чай и опрокинул стакан на блюдечко вверх дном.

— Спаси вас, Господи! — перекрестившись, сказал он и передал с поклоном стакан студенту Алексею. Вытер бороду ладонью и, чувствуя к студентам особое расположение, — славные ребята, но, вероятно, по молодости лет наклонны к легкомысленным увлечениям, — сказал: — Мало ли их было! вот Арий также… Арсений диакон… пропали, как черви! Стали прахом… А праведники вон как прославились, — с сожалением и грустью в голосе прибавил он. — А про Толстого Феофан-затворник сказал: «Это искра из ада вылетела…»

Студент Алексей с комическим ужасом зажмурился и выставил руки вперед, как бы защищаясь. Все засмеялись. Засмеялась и барышня, но тотчас же уткнулась в свою книгу. Алексей обратился к ней с неожиданным вопросом:

— А что это значит, барышня: Liebling?

Она подняла от книги свои коричневатые глаза, улыбнулась. Отец Порфирий заметил при этом, что один зуб у ней, с левой стороны, запломбирован золотом.

— Это… мм… это… как это?..

Она пощелкала длинными, тонкими пальцами правой руки, подыскивая нужное слово.

— Лю-пи-мчик! — воскликнула она с немецким выговором: — Вы не говорите по-немецки?

— Найн! — с ужасом замотал головой студент Алексей.

— Очень жаль. Я по-русски… как это?.. не о-чень… — протянула она тонким, угасающим голоском, прищурившись и кокетливо склоняя голову на бок. — Я понимаю, а не все умею сказать…

— Этого и достаточно! Лишь бы понимали, а слов много не потребуется…

И опять все рассмеялись, а отец Порфирий немного смутился. В шутливом тоне студента и в словах послышался ему какой-то нехороший, скрытый смысл. Потом это прошло, стало легко, занимательно, весело и душевно в этой молодой компании, точно собрались тут люди, не то что давно знакомые друг с другом, а самые тесные, самые близкие и задушевные приятели. Порой казалось ему, что таится опасность тут, в этом веселье, смехе и свободном обращении есть искушение: многоплетенная сеть беседа женская, и женские взоры, и смех звенящий… Мельком пробегала мысль: если хочешь целомудр быть, не беседуй с женой, не давай ей дерзновения взирать на тебя, да не будет устрелено стрелою вражьей твое сердце… Женская беседа — великое волнение, потопляющее корабль.

Но сердце отворачивалось от этого сурового напоминания — было приятно и увлекательно молодое, беззаботное и беззлобное веселье.

— Это — Мопассан… «Cher ami», — сказала барышня, перелистывая книжку.

— А-а, Мо-пас-сан! Слыхал… Ничего себе писатель… Студент покрутил ус и подмигнул.

— Cher ami… а по-немецки — Liebling…

— Вот какая история!.. Иван, что ж ты такой большой вырос, а за собой прибрать не можешь! Какой же ты Liebling после этого? Уложи посуду, поставь корзину на место!.. Так вы, значит, Мопассана… того… — уважаете? — обратился снова к барышне студент.

Барышня опять склонила на бок свою хорошенькую головку.

— Я люблю читать всегда что-нибудь такое… чтобы весело было… и о любви…

— Ммм…

Студент помотал головой:

— А Толстого если? Как, одобряете? Вот отец не очень…

— Толстой? О, я его обожаю! — восторженным тоном воскликнула барышня. — Но, к сожалению, читала мало. «Войну и мир» немножко… Но там слишком много про войну…

— Да неужели?

— Я про войну не люблю… Хотя Militär… я… очень люблю!..

Она рассмеялась и конфузливо закрылась книгой. Засмеялись и студенты. Отец Порфирий решил, что они только притворялись несколько минут незнакомыми между собой и с барышней, а на самом деле, конечно, давно и коротко знали друг друга. Иначе, откуда такая скорая, веселая, брызжущая смехом беседа, полная неуловимых, скрытых намеков и остроумной игры? Даже бритый студент, с такими серьезными складками около губ и строгими глазами, — и он отмяк, оказался человеком милым, общительным, совсем не сердитым, как думал о нем первоначально отец Порфирий.

Барышня без конца кокетничала. Говорила тонким, замирающим голоском, склоняя голову на бок, прищуриваясь, делая глазки. Часто смеялась, всхлипывая и закрываясь шарфом или книгой. Роняла то гребенку, то шарф, то книгу. И когда студенты бросались поднимать оброненную вещь и отталкивали друг друга, отец Порфирий нагибался, крякая, себе под ноги, доставал растрепанные листы книги или смятый платочек и подавал их всхлипывающей от смеха барышне.

— Мерси… Пляхотору фас!.. — певучим голосом, в котором дрожал счастливый смех, говорила она, касаясь длинными, тонкими пальцами руки отца Порфирия. А один раз схватила и пожала его руку: — Я фас никогда, никогда не запуту!..

И смеялась вместе со студентами, показывая с левой стороны запломбированный золотом зуб. А у него сердце сжалось тревожно и сладко…

Когда иссяк источник бойкой и веселой болтовни о любви, студент Алексей, смеясь одними глазами, сказал:

— А вот отец — Толстого недолюбливает! Еретик, — говорит.

Отец Порфирий приложил ладонь к животу и мягко, тоном извинения, отозвался:

— Как же не еретик — свое евангелие написал.

— А вы читали его евангелие? — спросил бритый студент…

— Книги праведников читать надо. По их книгам, мы должны… того… — Отец Порфирий замялся, затрудняясь выразить свою мысль.

— Почему — праведников?

— Потому что на них дух святой был…

— Откуда это видно?..

— Как откуда? — Отец Порфирий слегка завозился на месте, но тотчас же вернул спокойствие. — А дар чудес? По водам ходили… плавать не умели, а ходили… Немощных исцеляли, слепым глаза давали, хромым ноги… Демонов отгоняли… Всякие скорби решали… А вы говорите: откуда? — Отец Порфирий победоносно улыбнулся и с приятельским сожалением оглядел студентов: — Самуиловы кости… кости! — воскликнул он, грозя пальцем вверх, — и то пророчествовали, а вы говорите: Толстой… Толстой остроту ума на премудреные умствования обратил и… сшибся…

Отец Порфирий вынул из кармана значительных размеров клетчатый платок и отер пот со лба. Барышня встала на лавку и сняла круглую деревянную коробку, в каких возят шляпы. Студенты бросились помогать ей. В коробке была провизия. Барышня достала пакет с апельсинами и принялась угощать своих спутников. И отцу Порфирию предложила. Он замотал отрицательно головой, поблагодарил, отказался. Но она настаивала на своем. Достала апельсин и ловко подбросила его вверх, как раз на отца Порфирия. Он смущенно расставил руки и подхватил апельсин, чтобы не упустить его на пол.

— Это вы напрасно! Спаси вас, Господи… Только напрасно, — бормотал он в крайнем смущении. — Я к этому не привычен…

И пытался вернуть апельсин, но барышня отводила, смеясь, его руку, и опять от прикосновения ее нежных, ласковых пальчиков в его сердце отозвалась тревожная и сладкая тоска. И опять вспомнилось ему суровое слово Евагрия — монаха о женском беседовании, как оно преломляет сердце и будит в нем неподобное желание…

— А что, как вы, отец? — как будто угадывая его мысли, спросил студент Алексей, сдирая кору с апельсина. — Как вы к миру? влечения не имеете? никогда не приходилось скучать?

Отец Порфирий не сразу поборол смущение. Стыдно было сознаться и солгать тяжело.

— Нет, в мир меня не тянет, — тихо сказал он, ни на кого не глядя. — Наезжаю иной раз к брату в деревню, на Пасху. Переночуешь, да и назад скорей. Не нравится мне в миру…

Он помолчал и прибавил тихим голосом, в котором звучала нежность и теплота:

— У меня и мамаша в монастыре. Вот приезжал проведать. Старенькая…

И он вздохнул долгим, тихим вздохом, вспомнив согнутую фигурку в темном возле монастырской кладбищенской церкви.

— А вот иные из монашествующих очень уважают… этак в веселое место куда-нибудь… — сказал студент Алексей, крутя пальцами в воздухе.

— Бывает, — грустно сказал отец Порфирий. Помолчал, потупившись, и прибавил: — Иной в миру жил разбойником, а в монастырь придет, живет как ангел. А другой тих был, а в монастыре вольнее стал жить… Из певчих вот есть — у-у, беда!..

Студенты съели все апельсины у барышни. Потом поставили на обсуждение вопрос: что делать дальше? Пассажир из соседнего купе, подстриженный в скобку, прилаживал верхнюю полку для спанья, с громом передвигал что-то, ронял, подымал и горестно ахал.

— Спать разве? — сказал бритый студент.

— Ну вот! — огорченно воскликнул студент, называемый Иваном. — Что вы, никогда в жизни сна не видали, что ли?