Для убийства нужны двое - Хорст Бозецкий

Господи, сколько времени прошло, как они, с Томашевским расстались! Она сразу почувствовала себя старой, потрепанной да просто увядшей.

По дорожке проскакал черный дрозд и остановился всего в метре от нее. Перья его сверкали на солнце, он вопросительно уставился на нее темными круглыми глазками.

Но она топнула ногой, и перепуганная птица упорхнула в кусты. Подобные идиллические сцены ее расстраивали и раздражали. Слишком хорошо она помнила, как любил дроздов Йене. Когда-то даже вылечил одного со сломанной ногой.

Она хорошо представляла, как бы он сейчас выглядел. Рослый, крепкий, но с мягким, немного рассеянным лицом.

Одиннадцатилетний. Да, они с ним плавали бы сейчас в Ванзее. И все завидовали бы такой молодой матери.

Надо же было Томашевскому все испортить!

Сузанна взглянула на ручные часы. Без десяти двенадцать. Пожалуй, пора перекусить. Старушки, сплетничавшие на соседних скамейках, дружно оглянулись на нее, когда она встала, пригладила короткую юбку и ушла. Их шепоток явно относился к ней.

Жила она на Куфштайнштрассе, недалеко от радиостудии. Прикидывала, может, зайти к ним, спросить, не нужен ли им диктор. Знала, что голос у нее четкий и приятный. Но что с того?

Весь фасад ее четырехэтажного дома завил плющ, что придавало дому ежедневно выводивший ее из себя романтический настрой. Ее окна на втором этаже были открыты настежь. Но отворенное окно, за которым тебя никто не ждет, только расстраивает.

Войдя в квартиру, она обнаружила на кухонном столе листок с каракулями домработницы. С трудом разобрала: «Пришлось пойти к зубному, еда на плите». Поморщившись, включила большую конфорку на тройку. Овсянка с ветчиной — это она всегда любила.

Лениво побрела в ванную, сбросила цветастое летнее платье, слегка умылась, брызнула под мышками дезодорантом и провела ладонями по животу и груди. Нет, на тридцать четыре года она не выглядит. И сразу затосковала по мужчине, по поцелуям, объятиям, страсти.

В комнате зазвонил телефон. Испуганно вздрогнув, Сузанна кинулась к нему и, едва переводя дыхание, схватила трубку:

— Это ты, Сузи? — послышался скрипучий голос. — Да… А кто говорит?

— Это же я — Джон.

— Ах, дядя Джон… — Дядя Томашевского, брат его отца. Собственно, звали его Иоганн Томашевский, но, пожив в Америке, он переименовал себя в Джона Шеффи. Старого чудака она любила. Точнее, любила бы, будь на свете люди, которых бы она любила.

— Я на пару дней в Берлине… Найдешь для меня минутку? Чтобы вместе поужинать?

— Ну разумеется, Джон, разумеется, — заверила она, одолевая внутреннее отвращение.

— Ладно, вечером я загляну… Часов в семь?

— Годится… До свидания!

Едва положив трубку, она тут же пожалела, что приняла приглашение. Ненавидела всех Томашевских, с удовольствием отравила бы всю семейку! Но визит Джона вносил хоть какое-то разнообразие в ее серую жизнь.

Без аппетита поев, она упала на кушетку, но уснуть удалось лишь через полчаса. Обычно днем она спала, зато потом всю ночь ворочалась без сна и размышляла.

Проснулась Сузанна около шести, но прошло не меньше четверти часа, прежде чем она встала и добралась до ванной. Кое-как умылась, причесалась и всмотрелась в большое, косо висящее зеркало. Больше всего ее раздражали резкие морщинки, прямо складки, которые тянулись от носа к поникшим уголкам пухлых губ. Они придавали лицу суровое выражение, а когда она была серьезной или задумывалась о чем-нибудь, то выглядела старой. Сузанна в упор разглядывала себя, пока не позабыла, что перед ней ее собственное отражение в зеркале. Оттуда на нее смотрела совершенно чужая женщина. И выглядела зловеще, словно отравительница, врачиха из концлагеря или детоубийца.

Сузанна ухмыльнулась, потом рассмеялась. Страшилище исчезло. Теперь она трезво отметила очарование, которым так и лучилась, зрелость, обещание исполнения многих желаний, какое-то материнское чувство…

Успокоившись, приняла душ и выбрала белый костюм. Потом рассеянно причесалась и накрасилась, не слишком себя утруждая, — ей все было безразлично. Наконец надела бусы из красных кораллов — свои любимые. Летом 1957 года эту дешевую безделушку ей подарил Гюнтер Фойерхан…

Воспоминания о днях, полных дотоле не познанных наслаждений, оказались слишком болезненными. Она уже достигла того возраста, когда мечты ведут к отупению и апатии, поскольку все они уже когда-нибудь исполнились.

Незадолго до семи Сузанна вышла из квартиры и спустилась на улицу. И едва захлопнула двери, как увидела Джона Шеффи, выходящего из такси.

Шеффи был тучным, просто огромным человеком с маленькой головой. Обликом, черным костюмом и шаркающей походкой он напоминал пингвина. Остановившись, Джон ждал Сузанну.

В памяти Сузанны он был гораздо стройнее и, главное, мужественнее. Впрочем, возможно, он считал своим долгом быть толстым и жизнерадостным, раз уж он возглавлял сеть торговых центров. Сузанне вовсе не понравилось, что он ее разглядывал, как проститутку. «Надеюсь, от меня он ничего не захочет», — подумала она.

— Хэлло, Сью! — приветствовал он.

— Хэлло, Джон!

Он поцеловал ее в левую щеку, и так пронзительно потянуло лосьоном после бритья, что она едва не чихнула.

— Чудесно! — воскликнул он. — Дитя мое, ты выглядишь чудесно!

Отступив на шаг, словно модный кутюрье, он восхищенно наблюдал, как она кокетливо тряхнула медными волосами.

— Ну, мы идем ужинать? — спросила Сузанна. Не ожидает же он, что она пригласит его в квартиру?

— Ну разумеется! Я тебя приглашаю. Тут поблизости есть миленькая пиццерия…

Они сели в ожидавшее такси, по дороге поговорили о погоде, о берлинских достопримечательностях, о проблемах управления торговой сетью и прежде всего об Эрнестине, его второй жене, которая осталась в Нью-Йорке приглядывать за делами. Сузанна кроме прочего узнала, что он провел две недели в Гармиш-Партенкирхене, а теперь приехал на несколько дней в Берлин, чтобы оживить старые воспоминания. И разумеется, чтобы увидеть ее.

За ужином — оба заказали пиццу с шампиньонами — Шеффи заговорил о племяннике и их браке. Сузанна наблюдала за прохожими, едва его слушая. Зачем она тут, собственно, сидит?

— Вы в самом деле хотите развестись? — спросил Шеффи и с аппетитом принялся за еду. Лазурит в золотом перстне на его мизинце сверкал в свете люстр.

— Мы? — вопросом на вопрос ответила она и в первый миг вообще не поняла, что он от нее хочет. «Да, старческий пигмент у него все сильнее», — заметила она. — Конечно разведемся. Ведь мы уже с января живем раздельно.

— Раздельный стол, раздельная постель… Ведь у вас еще могли бы быть дети…

— Да я ему скорее бы голову свернула!

Шеффи смущенно умолк — столь явный взрыв враждебности его просто ошеломил. Он лишь весьма неясно помнил, что разыгралось два года назад в феврале. Заметно было, как он погрузился в воспоминания.

Сузанна могла бы ему помочь, но не любила говорить о дне, который произвел решающий поворот в ее жизни. С той поры и ее жизнь, и их семья катились под откос. Для нее Томашевский стал убийцей их ребенка. Она и сегодня могла бы восстановить и заново пережить каждую секунду того рокового дня. Девятилетний Йене не только принес из школы две пятерки[3], но сразу после этого стащил у отца десять марок, в чем упорно не сознавался. Тогда Томашевский вышел из себя и принялся молотить сына. Пытаясь оторвать его от мальчика, Сузанна лишь сильнее накаляла его ярость. Муж опомнился, когда у нее пошла носом кровь, тут же кинулся на кухню за бумажными салфетками. Йене воспользовался этим и убежал из дому. Хотя полиция была оповещена, найти его не удалось. Потом, под вечер, он оказался на озере, ступил на тонкий лед и утонул.

— Человек должен уметь забывать, — не слишком убежденно произнес Шеффи.

Сузанна поджала губы. Он оглянулся в поисках официантки.

Немного помолчали. Собственно, им не о чем было говорить. Сузанна уже начала жалеть, что согласилась встретиться с Шеффи.

— Ну… — Шеффи выглядел несчастным. Молчащий мир всегда пугал его. — Тут как раз такое приключилось… — Он протолкнул большой кусок глотком пльзеньского. — Тут, в филиале… — Он поперхнулся, закашлялся и побагровел.

— О чем ты? — спросила она. «Как он похож на гуся, на раскормленного гуся, — пришло вдруг ей в голову. — Уже полуощипанного». Раньше она этого никогда не замечала.

Вместе у них случались и веселые минутки. А на их свадьбе он был очень даже ничего.

— Про филиал банка, — он постепенно перевел дух. — Сузи, ты слушала сегодня радио?

— Нет. А зачем?

С тех пор как она жила одна, Сузанну уже почти не интересовало, что происходит вокруг. Она прекрасно жила и без этого.

Когда она открывала газеты, в глаза били только дурацкие рекламы Томашевского: