Ладожский ярл - Андрей Посняков

Наутро, едва рассвело, Хельги-ярл велел сложить костер. Большой, чтобы поместились все погибшие и их вещи. Младшие дружинники и обозные расчистили от снега место: два круга, один — для костра, другой — для погребения. Согласно обычаям веси, именно так следовало поступать с умершими, а ярл, как и все варяги, не любил нарушать чужие обычаи и дразнить без нужды местных богов. Он специально не погнал дружину дальше, на Куневичские погосты, бросить мертвецов без погребения — поистине, на такое были способны только нидинги! Конечно же, убитых следовало похоронить, чтобы души их не бродили неприкаянно по здешним лесам, не завывали бы, не хватали людей и не мешали живым жить.

Хворост и дрова натаскали быстро — сушин хватало поблизости. В центре будущего костра положили хозяина — старика Конди, рядом с ним малолетних детей — их головы сняли с шестов — и чуть подальше женщин, накрытых грубым, выбеленным на солнце холстом, который нашелся в одном из сундуков усадьбы. У левой руки старика разместили оружие — лук, топоры и широкий охотничий нож — все, что нашлось в доме; по правую руку — соху-двузубку и лошадиную упряжь, украшенную бронзовыми бляшками. Каждой из женщин надели на шею бусы — аккуратно собрали рассыпанные по полу шарики, старались, чтоб хватило на всех. Хоть и не богаты получились бусы — монисто и жемчуг если и были, так их, верно, забрали убийцы — да все ж ладно. Пошарив в сундуках, нашли веретена, пряслица, несколько подвесок-уточек — и это пошло в дело. Не забыли и о животных — собаки-то, чай, пригодятся хозяину в загробном мире — положили в ногах. Ну, вот, кажется, и все…

Хельги внимательно оглядел внутреннее убранство избы. Посуда… Кивнул дружинникам, и те унесли к костру деревянные миски. Прялки — резные, с куделью — положили на хворост и их, пусть добрые девы и на том свете предаются своим занятиям.

— Кто знает их молитвы? — Ярл обернулся к дружине, видя в глазах воинов полное одобрение его действий. Молодец, князь, хоть и варяг! Не бросил мертвецов, торопясь, все сотворил по-людски, как надо.

— Я немножко знаю, — выступил вперед Трофим Онуча, забубнил что-то под нос, что-то про солнце красное, про месяц серебряный, про журавля-птицу… Потом про ветер начал:

Со восточной со сторонушкиПодымалися да ветры буйныеСо громами да со гремучими,С моленьями да со палючими;Пала, пала с небеси звезда!Пала, пала с небеси звезда!

Закончив со звездами, Трофим снова забубнил что-то непонятное. Побубнил-побубнил, оглянулся на князя:

— Зажигайте!

Ярл махнул воинам.

Девять факелов разом наклонились к кострищу. Ярко вспыхнули смолистые ветки, и вознеслось к небесам оранжевое жаркое пламя.

— Пала, пала с небеси звезда!

Ярко горел костер, парил вокруг согребенный в кучи снег, и вооруженные воины в кольчугах и шлемах стояли с бесстрастными лицами, лишь кто-то из обозных невзначай всхлипнул, жалко стало. Ладно старики — тем так и так помирать скоро, но вот девки — молодые, красивые, стройные — да детушки малые. За что ж им-то такая участь?

— Пала, пала с небеси звезда.

Трещали в костре дрова, поднимался над усадьбой густой черный дым, налетевший ветер гнал его к югу, к озеру и дальше, к реке…

Когда костер погас, сожженные останки хозяев осторожно перенесли в сторону, на освобожденную от снега поляну. Сложили рядом да насыпали сверху невысокий холм из мерзлой земли — найдутся родичи, так нарастят могилку, а нет, так зарастет курган густой травой-муравою, чертополохом, иван-чаем да папоротником, не видно будет, что и могила… ну, да то не ярла теперь забота и не людей его верных.

— Пала, пала с небеси звезда…

Помянули погребенных житом да квасом, что нашелся в амбаре, помолились богам — каждый своим — да в путь. Вновь съехали на Пашу-реку, снег шел, падал мягко, застилая колею, будто леший ступал лапами. Жердяй все оборачивался — тягостно было на душе, погано… Да и не у него одного.

Хрустел под копытами снег, поскрипывали полозья, едущие впереди воины внимательно осматривали путь — белую ленту реки обступал, словно сдавливал, лес, подходя иногда настолько близко, что казалось: вот-вот и исчезнет река, скроется из виду дорога, поглощенная корявыми тяжелыми ветками.

После полудня заметили прорубь. Две женщины в овчинных полушубках и глухо повязанных платках полоскали белье. Лиц их не было видно, красные от холодной воды руки напоминали гусиные лапы. Услыхав лошадиное ржание, обе тревожно подняли головы — старуха и молодица — заоглядывались на берег — не кликнуть ли мужиков? Молодица прищурила глаза, всмотрелась… Выплеснувшийся из-за облака луч солнца вспыхнул на шлемах воинов, заиграл на наконечниках копий, на круглых умбонах щитов… Женщины облегченно вздохнули. Свои! Кому ж тут еще оружному взяться, как не ладожскому наместнику, князю Хельгу-Олегу?

Бросив белье, обе поклонились:

— Здрав будь, князь-батюшка!

Поклонился и ярл — знал, не рабыни то, свободные жены:

— И вас пусть берегут боги. Келагаст-людин здрав ли?

— Здрав, хвала берегиням. На охоту ушел, вас-то к обеду еще ждали.

— Задержались, — коротко ответил ярл, поворачивая коня к пологому берегу.

Келагастова усадьба была погостом — местом, куда свозилась дань с ближайших хуторов, к моменту появления Хельги с дружиной все было уже приготовлено, ждало в амбарах, только вот ярл решил тогда все на обратном пути забрать, чтоб не тащить лишний груз в пашозерскую сторону, теперь вот — забирал. Усадьба Келагаста — просторная, в полдесятка изб и амбаров — располагалась на пологом холме средь высоких, рвущихся к небу сосен. За частоколом — частью старым, а частью уже и новым, из смолистых бревен — побрехивали собаки, в распахнутые ворота, навстречу показавшемуся из-за ольховых зарослей обозу, с радостным гомоном бежали дети, смешно переваливаясь в сугробах. Еще бы им не радоваться! Люди, кони, оружие — этакое-то развлечение! Взрослые стояли молча, сурово. Смотрели выжидательно, теребя в руках снятые шапки, — княжий наместник за данью впервые — как-то все будет?

Въехав за частокол, дружина спешилась. Серебром блеснули на солнце кольчуги, загорелись щиты — алым и густо-синим, заиграли золотым шитьем плащи. Кони — ах, какие кони, какие красавцы, вороные, каурые, белые, словно первый выпавший снег, — нетерпеливо перебирали ногами. Позвякивала сбруя, украшенная у кого тщательно начищенной, пылавшей в солнечных лучах медью, а у кого и серебром-златом, разноцветные чепраки соперничали по красоте с плащами всадников. Разглядев дружину, тут уж и не только ребятня удивленно пооткрывала рты. Не показывая вида, Хельги-ярл был очень доволен произведенным впечатлением. Он давно уже — с тех пор как били в голове барабаны и чужая душа сливалась в одно целое с его разумом — научился перенимать многое у других, независимо от звания, и не стеснялся этого делать. Вот и на этот раз, отправляясь в полюдье за данью, приказал дружинникам надеть самое лучшее. И взять лучших коней — двое саней везли для них овес и сено. Хорошо запомнил ярл беседу с киевским отроком Порубором о том, что по одежке встречают, да и не только встречают… Хорошая одежка и вести себя заставляет соответствующим образом, и уважение вызывает. Посмотрев на все это великолепие, на коней, на серебристые кольчуги, на дорогие плащи, любой уважительно кивнет — не шпыни какие-нибудь явились за данью, не голь-шмоль перекатная, кои сегодня есть, а завтра нет, а княжьи солидные люди, которые, по всему видать, не одной этой данью живут-пробавляются — потому и лишнего не возьмут, и зря заедаться не станут. Однако свое заберут, и перечить им не след — вон оружие-то да кольчуги на что?

Спешившись, Хельги-ярл неторопливо подошел к крыльцу самой большой избы и, сняв с головы остроконечный, ярко блестевший шлем, поклонился седобородым дедам, вышедшим ему навстречу. Выказывал уважение хозяевам, а как же иначе? Вежливость только рабы считают признаком слабости, а здесь были свободные люди. Не захотят платить — уйдут в леса, ищи их там потом, выковыривай! И так-то платили время от времени… потому, наверное, хитрый Рюрик так легко и расстался с этой лесной землей, передав право сбора дани молодому ярлу.

Поднимаясь по широким ступенькам крыльца, ярл обернулся к Снорри. Тот кивнул, приложив руку к сердцу, мол, не беспокойся, расхолаживаться особо не будем. Часть воинов зашла вслед за ярлом в избу, а часть осталась у лошадей, пара даже выехала за ворота — на стражу, мало ли что может случиться, места-то глухие. Снорри тоже не уходил со двора, его синий плащ мелькал то у ворот, то за амбарами, то у колодца с высоким шестом-журавлем. Двое дружинников встали у коновязи, уперев в снег острые концы щитов. Собравшиеся вокруг мальчишки смотрели на них круглыми от восторга глазами, и нельзя сказать, чтоб молодым воям не льстило такое внимание.