Затишье. Легенда Гнилого князя. Начало (СИ) - Ожигина Надежда

— Что опять за красная гниль? Бактериологическое оружие? Тайные разработки? Я читал про ваш заповедник, там был особо секретный НИИ. Ящик, как тогда говорили. Слушай, Маш, такие скафандры я лишь в кино видал!

— Выла она нехорошо, — Машка снова его не слушала. — Но Гордей Степанович прав, как всегда: к ней нельзя никого пускать. Так Сереге и отчитаюсь.

Тонкий вой беловолосой все еще цеплял душу Майкла: между ним и поклонницей Толкиена протянулась прочная нить. Поводок! — уточнил кто-то ехидный, проявившийся в мыслях Майкла. — Или леска. Попался на крючок, дурачок, а она подсекает и тянет.

Они выбрались за территорию небольшого больничного парка и пошли по направлению к дому культуры. Майкл не знал, зачем, просто шел рядом и думал о девушке в жуткой палате. Разумеется, ей нужна помощь! Ее травят газами, колют наркотики, кровь качают для таинственных целей. Майкл проверит, запросит в сети. И если…

Он не додумал, что если.

— Ну что, Марья Моревна? Все искушаешь невинные души? Где нашла себе дурачка? По всему, мажорская штучка!

В переулке, ведущем к дому культуры, их поджидала компания.

3. Венька-Свистун

Шутников было пятеро, здоровые лбы. Все в добротных спортивных костюмах.

Не гопники, видно сразу. И не спортсмены. Ни то, ни се.

— Тишинский дозор! — хмыкнул вожак. — Приготовьте документы, граждане нечисть. Сначала ты, Марья Моревна. Отвечай: зачем в больницу ходила? Снова кровь людскую пила? Соленую красную кровушку?

— Записала тебя на прием! — огрызнулась Ромашка, сжав кулаки. — Подержат в боксе, мозги промоют.

Девушка переборщила, даже Майкл вздрогнул от резкого холода, вспомнив эльфийку в боксе. Изоляция в стеклянном аквариуме — да врагу такого не пожелаешь! Впрочем, он был пришлый, чужак, и не знал всех глубин конфликта.

Вожака перекосило от ярости:

— За базаром следи, навь поганая! Языком метешь, как помелом. А ты, юрод, из каких краев? Вырвать тебя из лап когтистых?

— Может, про себя сначала расскажешь? — тотчас ощерился Майкл. — Ты, значит, явь? Или друг эльфийки? Так сказать, брат по разуму?

— Я-то явь, — подтвердил вожак. — Протестная сила Затишья. Активист движухи «Мир для людей». Посмотрите, парни, он ухмыляется. Думает, мы тут шутки шутим!

Майкл не ухмылялся, с чего они взяли. Майкл застыл в недоумении. Активисты? Вот эти? Прицепившиеся к Машке гады?

Ромашка отступила к ограде больницы. Вожак прыгнул к ней с занесенной рукой. Майкл увидел в его пальцах флакон с чернилами. Снова привиделся дед-ветеран со скрюченным указующим пальцем, ордена и медали, залитые красным… И сделалось нестерпимо стыдно за себя и за этих вот «активистов», стало жалко девчонку в пуховичке, сжавшуюся, словно озябший воробушек.

Майкл кратко рыкнул, привлекая внимание. Вожак обернулся и получил с ноги.

Опасна жизнь борца с неправдой, особенно в прогнившей стране. Приходится много бегать, а бывает, и кулаками махать. Машка спрашивала про спорт, только разве девчонке расскажешь? Улица всему учит. На маршах протеста выживают сильнейшие.

А бывает, целыми днями сидишь, скрючившись за компом, боевыми искусствами не занимаешься и в качалку не ходишь даже для виду. Зато в минуту опасности что, откуда берется? Подкаты, прыжки? Увертки? Удары с плеча, кувырки?

Штаб «Активистов Эрефии» запрещал Майклу махать кулаками. Настолько жутким был переход. Будто зверь просыпался в теле.

«Ты из Майкла оборачиваешься в медведя, — говорили ему в комитете. — Лучше не бейся, парень, мы не кулаками сильны, а словом».

Но зудело еще с больницы, с палаты на втором этаже. Через край выплескивало адскую смесь из жалости и бессильной злобы. Его обжигало внутри от творимого в клинике произвола. Тоненький вой беловолосой вытащил на волю страшную силу.

— Мишка, перестань! — откуда-то издали, из прозрачной аквариумной глубины кричала ему Ромашка. — Просто отними флакон с концентратом!

В лицо резко плеснуло водой, грязным снегом, уцелевшим в тени. Стало морозно и колко. Сквозь кровавую муть в глазах проявилась Ромашка, бледная, белая, со скрюченными мокрыми пальцами. И он отчего-то испугался до ступора.

А потом всю улицу залил свист. Веселый, яркий, насмешливый. Растекся половодьем по мостовой, сдвинул припаркованные машины. В окнах задребезжали стекла, ставни забили по кирпичным стенам. Местные активисты, раскиданные Майклом по лужам, дали деру в сторону центра.

— Веник, не свисти, денег не будет! — порозовев и ожив от звуков, словно от чашки горячего чаю, приказала Ромашка.

Разудалая соловьиная трель подытожила сольное выступление. Майкл почувствовал, что оглох и в мире пропали все звуки разом. Его скрючило от тишины, сковавшей барабанные перепонки, но тут зазмеилось трещиной, лопнуло стекло в доме напротив. Тонко, хрустко, рассыпчато. И наваждение сгинуло.

— Денег и так нет, Ромашка! — крикнул невидимый Веник. — Откуда им взяться с такой подставой! Не знаю, как вы, а я в бега.

Машка схватила за локоть Майкла и потащила прочь от больницы, вниз по улице, куда со всех ног драпали «активисты». За ними, подпрыгивая и кривляясь, мчался пацан в синей курточке, слишком короткой, не по фигуре, что-то кричал, грозил кулаками. И везде, где он пробегал, срабатывала сигнализация — в машинах, в магазинах, в отделении банка. Уж что-то, а поднять шум на весь город Веник явно умел.

— Только с девчонкой сильны, «мир для людей»? Что, задали вам сегодня, задали? Ща как дуну, будете знать, полетят клочки по закоулочкам!

Ромашка, сопя на бегу, что-то сотворила руками, будто сеть метнула или лассо, пошептала, плюнула на дорогу. И Веник с разбегу угодил в лужу. Ойкнул, провалился по щиколотку. От огорчения развел руками.

Когда Майкл добрался до свистуна, тот стоял рядом с глубокой лужей и безрадостно пялился на кроссовки:

— Новые ведь были! Чистые, — укорил он Ромашку. — Только вчера из коробки достал. Помогай после этого всяким…

Лицо у парня было престранное. То ли глумливое, то ли серьезное. Посмотришь — симпатичный серьезный юноша, моргнешь — вихрастая обезьяна. Волосы торчат в разные стороны, и опять же непонятно: то ли прическа, то ли полное ее отсутствие. Вроде огорчается промокшим кроссам, а сам ржет и швыряет камнями в перепуганных обидчиков Машки. Не человек, а пучок эмоций, разных, противоречивых.

— Веник, ты снова стекло разбил. И на машинах вмятины!

— Тут парковка запрещена, — нашелся неугомонный Веник. — Просто я знак вчера сдул со столба.

— Зачем, горе горькое? — возмутилась Ромашка. — Чем тебе знак помешал?

— Петька попросил для коллекции. Сказал, ему бы такой на крышу, чтоб голуби не парковались. Маш, я все осознал, прости.

Но раскаяния на физиономии не было, лучилась она ехидством и самодовольным восторгом:

— Ох, вольготно свистеть по весне. Вместе с птичками перелетными!

— В школу вызовут, — вздохнула Машка. — Тоже мне соловей!

Свистун хмыкнул, пригладил патлы, поплевав на грязную пятерню. Попытался застегнуть курточку, явно с чужого плеча. Представился неожиданно официально:

— Венедикт Ерофеев. Венька.

— Майкл, — ответно расшаркался Майкл.

— О, Михей? — удивился Венька, как и Машка не пойми чему. — Майкл — это же Миха, да? Ну ты прямо медведь-шатун! То-то Ромашка перепугалась.

— Это кто был? — не стал спорить Майкл, медведь так медведь, пускай. Чего ждать от чудика с навороченным именем? Надо же: Венедикт! Кто сейчас так детей называет? — Что еще за «мир для людей»?

— Так, бездарное быдло. Нацики. Ничего не хотят, ничего не умеют, кроме как стягами на маршах размахивать, и думают, все им должны!

— Веник, нас на собрании ждут! — строго сказала Ромашка, и Веньку перекосило, то ли от ужаса, то ли от скуки.

— Маш, подумай сама: опять меня будут песочить. Увлекутся, передерутся, и на важные вопросы сил не останется. Марья, иди одна. А я с Михой погуляю, покажу Затишье. Нормально покажу, а не это вот: школа, музыкалка, кружки.