Тайна серебряной вазы - Елена Басманова

Этот принципиальный вопрос мучил солидных дам, прибегавших к услугам доктора Коровкина, особенно же ему запомнилась обида госпожи Татищевой, живущей с дочерью в своем доме на Караванной. Татищевы принадлежали к родовитой фамилии, от покойного мужа Анне Павловне перешли немалые богатства, беспримерные коллекции произведений искусства. «Вот была бы прекрасная пара, князь и моя Ольга, – говорила госпожа Татищева, – появилась бы достойная семья и поубавила бы спеси у выскочек-промышленников». Госпожа Татищева гордилась своей родовитостью и часто рассуждала о слиянии капиталов аристократических фамилий. Предрекала, что еще год-два и неотесанные болваны капиталисты будут как товар на рынке скупать породистых княжон.

Но это так, случайно вспомнилось – доктор Коровкин не имел собственного мнения по данному поводу. Он допускал, что есть княжны, которые не согласятся на мезальянс, а есть и те, которые не отказались бы поправить свое расположение таким способом. В конце концов, история знала прецеденты – во Франции, например, после революции. Ничего катастрофического...

Спору нет, упорное безбрачие князя Ордынского нельзя отнести к нормальным явлениям.

Но и безбрачие могло оказаться просто-напросто легендой. Тетушка Полина, например, утверждала, что ей недавно стало достоверно известно, что князь женат и что жена его – не то гречанка, не то персиянка, молодая и красивая, живет замкнуто – в левом крыле особняка, гуляет только во внутреннем саду и безумно любит своего старого мужа.

«Обыватели любят сочинять что-нибудь романтическое!» – думал доктор Коровкин, сидя в экипаже и разглаживая ленточки банта на ширхановской коробке с пирожными. Вот o таком женихе, вероятно, мечтала бы Брунгильда, будь жених помоложе. Но девичьи мечты – туман. Когда они рассеиваются, является печаль – и можно полюбить человека за его истинные достоинства.

Дом, где проживали Муромцевы, встретил, доктора светящимися окнами, что создавало Л ощущение праздника. По мере приближения к квартире профессора Клим Кириллович все меньше думал об Ордынском, а все больше о точеном профиле Брунгильды, о нежном сиянии голубых глаз, о ее ресницах-опахалах – никакого, более оригинального, сравнения не приходило ему в голову, когда он представлял ее необыкновенно густые, длинные, темные ресницы.

Семейство Муромцевых приняло приятного гостя с обычным радушием и ненаигранной радостью. Конфеты и коробка с пирожными перешли в руки благодушнейшей Елизаветы Викентьевны. После первых приветствий и обязательных отчетов Клима Кирилловича о здоровье Полины Тихоновны, речь зашла о том, как барышни провели первый день после Рождества. На их лицах играл яркий румянец, и глаза блестели ярче, чем всегда.

– Барышни мои не очень строги в вере, – посетовал Николай Николаевич, пока его гость усаживался на стул, поближе к Брунгильде.

– Отчего же, папенька, – возразила младшая, – мы и вчера отстояли всенощную, и сегодня ходили в храм.

– Все верно, – вздохнул профессор, – да только потом вы сломя голову устремились на каток. Вон, до сих пор, какие раскрасневшиеся. Разве так надо радоваться Рождеству? Хотя, конечно, я и не могу назвать себя в полном смысле верующим человеком, но радость-то на Рождество должна быть тихая, умиленная.

– Посещение катка и умиленная радость, испытанная в храме, не исключают друг друга, – мягко заметила Брунгильда.

– В посещении катка нет ничего неприличного, девочки могут повеселиться на святочной неделе, – отозвалась Елизавета Викентьевна.

– Да уж они теперь побегают по вечерам и приемам. Отдадут дань приличиям. И что за вера такая – в приличия? – грубовато парировал профессор.

Добродушная грубоватость являлась неотъемлемым свойством профессорской натуры, так сказать, слабым отблеском его научного темперамента и заставляла мгновенно реагировать на замечания оппонентов. Об этом превосходно, знал доктор Коровкин, да и дочери нисколько не обиделись, а рассмеялись и переключили свое внимание на гостя. Они стали расспрашивать, как он провел те две недели, что не был у них.

Доктор не мог припомнить ни одного интересного события, достойного внимания барышень. Да и впечатления минувшей ночи вытеснили все произошедшее накануне.

– Берусь угадать, какое событие самое выдающееся, – поддразнила его младшая, – визит к нам.

Заулыбались все – и Муромцевы, и Клим Кириллович.

– Мура, – с легкой укоризной обратился к ней отец, а именно так он по домашней традиции и называл младшую дочь, полное имя которой было Мария, – ты такими шутками, смутишь человека.

– Какие замечательные пирожные, ширхановские лакомства самые модные в этом сезоне! Доктор, будете сейчас с нами чай пить? – опять вмешалась благодушная Елизавета Викентъевна, в уголках ее губ подрагивала улыбка.

Безобидные стычки отца и дочерей не тревожили ее, девочки относились к отцу с должным уважением, да и он не считал своих дочерей легкомысленными пустышками, хотя, конечно, у каждой из них имелись свои маленькие слабости И если, благодаря мягкому нраву Брунгильды, ее уступчивости и доброжелательности, унаследованным от матери, недоразумения между нею и отцом случались редко, то с Мурой дело обстояло по-другому. Темпераментом и быстротой реакций она пошла в отца, да и внешностью тоже. Взглянув на Елизавету Викентьевну, спокойную рассудительную женщину, слегка полноватую для ее возраста, можно было предположить, как будет выглядеть тоненькая и хрупкая Брунгильда, достигнув сорока лет. Мура была ниже и плотнее сестры, ее стремительность и порывистость в движениях часто шокировали даже домашних. Яркие синие глаза, окруженные черными короткими ресницами, темные длинные, красиво прорисованные брови, какие в прошлые времена назывались соболиными, придавали особое очарование ее еще по-детски округлому личику. В отличие от старшей сестры, убиравшей русые волосы по-взрослому в изысканный узел на затылке, Мура еще носила длинную темную косу с неизменным бантом. По случаю праздника бант она выбрала белый.

Барышня обещала стать красавицей. Клим Кириллович вздохнул и перевел взор на хрупкую Брунгильду, а затем – на хозяйку дома. Благодарю вас, Елизавета Викентьевна, с удовольствием. Но Мария Николаевна не смутила меня, – галантно продолжил доктор, – потому что здесь все правда, кроме одного. Визит к вам для меня всегда событие – и всегда приятное. Но сегодня это событие уже второе.

– А первое? Что за первое событие? Доктор, пожалуйста, не томите. Рассказывайте скорее. Наверное, что-нибудь таинственное?

Мура захлопала в ладоши, несмотря на укоризненный взгляд старшей сестры, и даже затопала туфельками по полу.

– Таинственного в моем приключении, кажется, немного. И приятным его не назовешь. Но все-таки оно необычное.

Пока готовилось чаепитие за традиционным самоваром, доктор Коровкин поведал о своем ночном приключении. Появления тихой горничной Глаши, бесшумно вносившей в комнату Кипящий самовар, чашки, печенье и конфеты, не нарушали хода беседы.

– А вы утверждаете, что нет ничего таинственного, – выслушав рассказ, Мура, после недолгого молчания, заговорила полушепотом. – Да как же так? В рождественских яслях находился настоящий младенец, мальчик. А вдруг это и вправду второе пришествие Христа?

– Ну что ты, милая Маша, – грациозно повернула голову к сестре Брунгильда, взгляд под ресницами-опахалами стал задумчив и грустен. – Сын Божий не умер бы прямо в яслях.

Доктор Коровкин невольно залюбовался точеным профилем Брунгильды, девушка казалась ему существом на редкость одухотворенным. Как выверены и точны ее движения, жесты! Минимум необходимых движений и есть, наверное, грация, мелькнула мысль в сознании Клима Кирилловича.

– Понимаете, – извиняющимся тоном произнес доктор, глянув на посерьезневшую Елизавету Викентьевну и, уже досадуя на себя, что заговорил о мрачном событии, продолжил: – Все так нагнеталось одно к другому: и тетушка Полина весь день ждала неприятностей, твердила, что что-то произойдет, я чувствовал некоторое беспокойство – как легкую паутину какую-то. Потом первая рождественская звезда на небе явилась, клянусь, ни в прошлом, ни в позапрошлом году никакой звезды не видел, небо петербургское в декабре всегда заволакивает тучами, непробиваемыми тучами. А тут...

– А где сейчас младенец? – поинтересовалась Мура.

– Я не знаю, скорее всего в полицейском участке или уже в морге. Я дал следователю заключение о смерти младенца. Хотя...

– Что? Что? Говорите же скорее? Я чувствую, вы что-то недоговариваете! – вскричала Мура.

– Дочка, успокойся, ты и так слишком много внимания уделяешь всяким суевериям и вздорным книжкам. Ничего сверхъестественного не произошло. Скушай лучше пирожное, вот этот ширхановский марципанчик очень вкусный. – Профессор оставался совершенно равнодушным к истории с младенцем.