Выжить без зеркала. Сборник новелл - Анна Лощилова

рукава. Только он хотел что-нибудь сказать мальчугану, как из окна раздавался голос его тетки: «Вася, не трогай ничего, непослушный ты пацан, сейчас загоню домой и неделю не выпущу». Тетку с круглыми рыбьими глазами фигуристую и сочную звали Тамарой. Она была одинока и добрая половина мужиков и бомжей в округе ухлестывала за ней. Виктор ее побаивался, она была совсем не похожа на идеальную Леночку, сухую, глупенькую, слабую. Васька жил у нее, пока его родители (его мама приходилась сестрой Тамаре) бурно разводились. Вася свою тетку не опасался, но предпочитал слушаться, отходил от Виктора, качался на качелях. Однако скоро забывал об угрозе и снова начинал ковыряться в распродажном барахле.

Васька завернулся в траурную ткань, как в шаль и, словно кокетливая девочка, заговорил с улыбающимся Виктором: «Хорошо с вами. Как с ангелочками».

Виктор не успел ответить, снова раздался крик Тамары: «Все, пацан, иди домой». Васька не медля скинул с себя одеяние и побежал в подъезд, резво и весело подпрыгивая.

– Виииииитя, Вииитенька, кого я вижу! – раздалось под звук тормозящего Астона Мартина – не узнал, богатым будешь!

Виктор, не пряча своего сияющего лица, медленно развернулся в сторону говорящего.

– Узнал ведь, сзади узнал…

– Узнал! – человек уже вышел из машины и приближался к Виктору, – ну, сказал, не подумав, на автомате. Узнал, конечно. Я тебя из тысячи узнаю, брат!

Это был Соленый, в детстве он жил в этом самом дворе, потом разбогател, купил квартиру получше. Родители его, двое милых полуслепых старичков, остались здесь, и он, видимо, приехал их навестить. Будучи мальчишками Виктор с Соленым любили играть вместе, гонять в футбол или просто шарахаться по округе. Наверняка в детстве у Соленого еще было имя, свое прозвище он получил гораздо позже, но Витя его не помнил. Может быть Артем? Или Арсений, Аркадий, что-то в этом роде.

Сам Виктор тоже сразу узнал друга детства. Его гладкое мясистое лицо с толстыми черными бровями было украшено выделяющимся из всей картины острым длинноватым носом. Таким резонансным обликом обладал и его отец, и бабушка, даже немного мать.

– Давно ты откинулся? – шмыгнул тоненькими ноздрями Соленый.

– Вчера только.

Виктор заметно потускнел с приходом Соленого в его маленький одинокий мир распродажи.

Соленый не замечал, придерживая нижние полы пальто, он сел на корточки: «Деньги наверняка нужны?»

Виктор простодушно кивнул.

– Тогда приходи ко мне работать. Отель, приличный, проблем не будет, я там хозяин. Работа не пыльная, будешь ходить, улыбаться, кофе предлагать, все такое, – Соленый столкнул брови друг с другом на тучном лбе и снова шмыгнул, – и это все я тоже возьму.

Соленый поднялся, положил в карман плаща Виктора визитку, смачно похлопав по нему, чтобы тот обратил внимание. «Позвони». Протянул толстую сильную руку: «Поцелуй, Вить, ручку добродетелю?».

Виктор, не сомневаясь, звонко шлепнул по ладони губами.

– Хороший ты парень. Умный, красивый, смелый, – Соленый махнул рукой, призывая к себе кого-то из машины. Вышел невысокий лысый мужик, – в тачку погрузи все, что сможешь, за остальным вызови грузовик какой-нибудь.

Виктор смотрел, как хлопают лоснящиеся двери машины, и в кривом отражении стекол мелькает шофер Соленого, перемещает коробки из «мира распродажи» в мир роскоши его хозяина. В голове бегущей строкой несся потный комплимент: «красивый».

Виктор спустился в магазин в полуподвальном помещении, купил уцененных сосисок и вяло подумал, что за все добро, что получил Соленый, тот мог бы дать больше денег. Медленно шел домой, красочно, во всех деталях представляя дни своей славы: фотосессии, показы, съемки. Новый Иисус, проповедующий красоту и любовь. Он видел ток-шоу и телепередачи со своим участием, где рассуждает о своей великой миссии.

«Мир нуждается в красоте» – заключил он, ковырнув носком ботинка прелый, прилипший к асфальту кленовый лист.

Воодушевленный, счастливый и грустный, он открыл домофон потертым магнитным ключом и шагнул внутрь.

В подъезде на первом этаже у разбухшей деревянной двери, ведшей в подвал, располагались, как всегда вечером, местные бомжи.

Виктор обрадовался, когда увидел их – старые знакомые. Прошло восемь лет, а они тут, как всегда октябрьскими вечерами, укладываются спать на засаленных, вонючих ватниках.

– Вечер добрый, – поздоровался Виктор.

– Добрый, добрый, – приподнялся на локте один из них. С рыжей запутанной бородой, похожий на викинга, потерявшего свой двурогий шлем на яростном северном пиру, на великой попойке. Все его, нежно и с заботой, звали Олежик.

– А мы уж, глядя на твой перформанс сегодняшний, думали, что ты будешь с нами ночевать, – откликнулся второй, Краб. Крабу, надо заметить, очень нравилось его прозвище. Он фактически отвоевал его. Благодаря своему вечно красному при любой погоде лицу, товарищи по бездомности прозвали его Раком. Но Рак, приложив все свои усилия, превратился в Краба, как гусеница оборачивается куколкой и становится прекрасной бабочкой.

На его замечание Виктор покраснел и стал почти такого же цвета как свой собеседник.

– Ну, раз ты все еще по другую сторону социальной лестницы, может, пригласишь нас к себе? – недовольно и нетерпеливо буркнул Гриша, третий в компании, человек удивительно напоминающий манерами голубя, также вечно трясущийся и дергающий своим выдающимся кадыком.

Виктор покраснел сильнее:

– Я не могу, ребят, честное слово, не могу, ну как это будет-то?

Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, не смея уйти.

Олежик смачно харкнул прямо там, где разложился, на ватнике, приспособив капюшон как подушку.

* * *

Виктор вышел из метро, в нос ударил свежий холодный воздух, такой, какой обычно бывает весной, замершей, закованной в нетающем снеге, но предвещающей скорое тепло. Идти до отеля, где была назначена встреча с Соленым, было недалеко, мимо театра с толстыми неизящными колоннами, коронованного конной колесницей.

«И только лошади летать умеют чудно, только лошади прожить без неба трудно. И только стаи белогривых лошадей», – пронеслось в голове Вити, песня откуда-то из детства, из кассетного магнитофона, просвечивающих на свету плоских лент длиной с экватор.

– У этих лошадей грива точно не белая, хотя и выглядят они величественно, но уж точно не белогривые, не благородных кровей. Слишком они дикие, страстные, – сказал он нехотя вслух, – эта песня не про вас, лошадушки.

Он завернул в переулок, пошел вдоль дорогих витрин, испещренных шубами с тигровыми принтами, маленькими сумочками с блестящими замочками и тонкими изогнутыми фигурами лысых манекенов.

Витя остановился перед одной, потрогал свою макушку двумя пальцами, чтобы потом погладить себя по голове. «Я тоже лысый», – мелькнула у него мысль.

Сверху, под самой крышей, неровной, нервной, готической лился рассеянный неон, освещая серое гладкое небо.

«Скоро и солнце станет не нужным, – рядом оказался молодой человек в пальто, доходившем до середины икр. Та часть ног, которую мог видеть Витя, была голой, розоватой, как охлажденные окорока цыплят бройлеров, – луна уже точно не нужна. Ночью светло и без нее».

Виктор поморщился.

«Ты что, без штанов в такой холод ходишь?», – подумал он, но