Объективная реальность - Влад Тарханов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава третья
За страх или за совесть?
Дом на Набережной, 17 июня 1932 года
Вчера было оглашено решение об увольнении меня, Михаила Кольцова, с должности главного редактора журнала «Огонёк». Да, понимаю, что в этом есть такая необходимость, но почему-то нам обоим было сие неприятно. Ладно, Кольцову, а мне-то с этого что? Ан нет, за это время я, скорее всего, тоже как-то окольцовился. В общем, личность Миши оказывает на меня какое-то влияние. И что самое интересное, если бы меня назначили еще куда. Так точно бы звонки повалили, поздравления, приглашения на всякие мероприятия околосветского толка. Вообще, стремление советского бомонда как-то копировать модели поведение старой аристократии бывали частенько слишком неуклюжими и откровенно пародийными. Вот, мой друг, Владимир Маяковский это очень точно отметил…
И вечером
та или иная мразь,
на жену.
за пианином обучающуюся, глядя,
говорит,
от самовара разморясь:
«Товарищ Надя!
К празднику прибавка —
24 тыщи.
Тариф.
Эх, заведу я себе
тихоокеанские галифища,
чтоб из штанов
выглядывать
как коралловый риф!»
А Надя:
«И мне с эмблемами платья.
Без серпа и молота не покажешься в свете!
В чем
сегодня
буду фигурять я
на балу в Реввоенсовете?!»
На стенке Маркс.
Рамочка ала.
На «Известиях» лежа, котенок греется.
А из-под потолочка
верещала
оголтелая канареица.[1]
Это я к тому, что никто, кроме брата Бори мне не звонил, сочувствия не выражал. Ждали и боялись. Все! Ни одна высокохудожественная мразь за сегодня не позвонила! Сдох Охрим, и хер с ним! Боятся, сучата, ох, как боятся! И что там про нашу выдающуюся писательскую интеллигенцию, про их оппозицию режиму? Вранье всё это. Их оппозиционность выражается только в дикой зависти по поводу премий и наград, которые достались конкурентам, а падающую птицу так еще и затопчут, а чего уж там? На всех-то рассчитано не было! Не хватает писателям на кальсоны! Про что это я? Так про известный факт, когда великий пролетарский поэт и писатель Максим Горький никому не известному поэту Мандельштаму прошение одежонку выдать подписал, а вот на теплое белье (пару кальсон) из списка вычеркнул. По всей видимости, талантом Мандельштам до Пешкова не дорос.
А вообще-то во мне все ещё бурлит и шкварчит… Ох и неприятно закончился для меня разговор в кремлевском подвале. А что тут приятного может быть? В общем, взяли меня два товарища, Кунин и Смирнов, в оборот. Объяснили, что их задача обеспечить мою лояльность, причем не допустить, чтобы мои знания попали врагу. А кто у нас враг? Да почти все! Блядство натуральное! В общем, мне выдали ампулу с цианидом, которую я теперича в одежку себе вшил. Ну да ладно, а чтобы я совсем перестал сомневаться, что на крючке, Куня, сволота такая приказал моему сердцу остановиться. И оно, бл… остановилось! Я смотрел на часы, которые были на столе — ровно минуту. Потом закачало. Что я за эту минуту пережил? Да нет, вся жизнь передо мной не пронеслась. Но вот чувство, что тебя держат, как птицу в кулаке, и что ты уже не жив, это было, чувство стыдного, поразительного бессилия. Ага, еще и обмочился… суки! Если бы еще пару минут, то и… ладно, вспоминать не хочется. Вот тебе пряник, Миша — ты живи пока что, живи, но в качестве кнута помни, чуть что не то сделаешь, или предать подумаешь, так сразу же сердечко твое остановится, так что если что, лучше сам ампулку раскуси, мгновенно и не больно… Вот тебе и доверие. В общем, никогда еще не чувствовал себя настолько униженным. Да, понимаю, что это программа, заложенная при гипнозе. Сто процентов. Но ее-то мне не снять. Нет, есть варианты, например, попасть за границей к какому-то специалисту, который сможет эти блоки нейтрализовать. Но почему он же не сможет заложить мне свои установки? Такие специалисты если и есть, то со спецслужбами сотрудничают тесно, по-иному в нашем мире никак.
Ну что там Катаевы, Ильфы да Петровы, учуяли, что хлебное место освободилось? Учуяли! Кольцов сделал «Огонёк» журналом, который читают сотни тысяч! И какой у него тираж! А какой у него тираж? Миша, какой тираж я подписывал у последнего номера «Огонька»? Обиделся, дуется, молчит! Да, в СССР есть система, но нет единого профсоюза или объединения писателей и журналистов. А нужен ли он? Вот в чём вопрос!
Ладно, пройдусь-ка я снова по Патриаршим… Именно тут я должен увидеть своего знакомого. Наша встреча и будет сигналом к тому, что у моих конфидентов все готово для передачи мне денег. Интересно, Артур прав, постараются они еще уменьшить мне гонорар, или нет?
К тому времени, когда должна состояться передача папки с документами, оставалось очень немного времени. И я испытывал серьезный такой мандраж. Не боится смерти только идиот, я же обычный человек, да, меня всего трусило, на свое ежедневное рандеву я вышел, стараясь изобразить совершенное спокойствие. Сегодня был жаркий день и у прудов собралось народу очень и очень, впрочем, это мне совершенно не мешало. Главное, чтобы Аннушка не успела разлить подсолнечное масло. А всё остальное — ерунда.
Тут в толпе я заметил Верочку Рошаль, работницу «Огонька», на удивление, она не стала перебегать от меня на другую дорожку, а широко улыбнулась и пошла навстречу.
— Миша! Как я рада вас видеть! Мы в редакции все были огорчены, что вы нас покинули, что же произошло?
И хотя я понимал, что «все огорчены» — это явная гипербола, но что Верочка искренне мне сочувствовала, было чертовски приятно.
— Верочка, неисповедимы пути карающей длани господней! — с максимально театральным пафосом выдал я в ответ.
Та прыснула.
— Миша, вы просто не умеете быть серьезным…
— Верочка, я серьезный только в день, когда подписываю макет, вы же в курсе. На самом деле это мне врачи подсуропили. Выдумали какой-то там синдром хронической усталости и потребовали временно сбросить нагрузку. Выбора мне не дали. Сказали, если я через три месяца не восстановлюсь, то и с «Крокодила» могу слететь.
— Миша, но это же…
— Ну, и я им так и сказал. Не знаю, только профессор на
