Ангелы террора - Сергей Шхиян

В зал вошел пожилой джентльмен в светлом домашнем шевиотовом костюме, как говорили в нашем XVIII веке, «неглиже». Было ему, по виду, слегка за пятьдесят. Волосы у хозяина уже начали седеть, но еще не поредели, и смотрелся он импозантно, этаким рафинированным, холодным аристократом.

Мы с приставом встали. Было похоже, что Эрнест Иванович хозяина побаивается, но, тем не менее, держался он вполне молодцом, без подхалимского раболепия.

— Позвольте, ваше превосходительство, отрекомендовать вам спутника Натальи Александровны, — почтительно, но без подобострастия, произнес он, отвешивая полупоклон.

Их превосходительство коротко мне кивнуло, ожидая продолжения представления, но что говорить дальше, пристав не знал, мы с ним как-то не успели официально познакомиться. Я пришел ему на помощь, спасая от недовольства за такое должностное упущение, и представился сам:

— Харлсон Василий Тимофеевич.

Хозяин, не последовав моему примеру, себя не назвал, только вновь кивнул и обратился к приставу:

— Спасибо, господин Гусев, за помощь, более не смею вас задерживать.

Пристав, заметно сглотнул застрявший в горле ком, покраснел, поклонился и оставил нас одних.

— Прошу садиться, — холодно предложил мне джентльмен, опускаясь на противоположный от меня конец дивана. Я последовал его примеру, как мне казалось, не уступая ему в холодной вежливости.

— Изволите, как и моя дочь, быть революционером? — подождав, пока я приму удобную позу, спросил генерал.

Мне такой оборот разговора понравился, и я, не меняя выражения лица, ответил в его же тоне:

— Никак нет, не изволю.

— Что же вас с ней объединило? — опять нашел обтекаемую формулировку хозяин.

— Только крыша крестьянской избы, где мы случайно сошлись.

По тому, как что-то дрогнуло у папеньки в лице, я понял, что использовал не совсем правильный термин. Пожалуй, употреблять слово «сошлись» в таком контексте мне не следовало. Тем более, что я в его глазах был не только подозрительной личностью безо всяких устоев, но и оборванец, наряженный в лохмотья, провалявшиеся незнамо сколько лет в гутмахеровском подвале. Однако, Александр Иванович стойко выдержал удар и, не меняя голоса, поинтересовался:

— И каковы ваши дальнейшие намерения.

Я не стал извинениями и поправками усугублять возникшую неловкость и ответил просто:

— Если у вас больше нет ко мне вопросов, я намерен уехать в Москву.

— А как же Наташа?

Опять в разговоре возникла двусмысленная недомолвка, которую мне пришлось преодолевать за счет наигранной наивности:

— Когда мы сегодня утром познакомились с вашей дочерью, у нас произошел разговор на политические темы, и у меня создалось впечатление, что Наталья Александровна посчитала меня ретроградом. Так что, думаю, она не расстроится, если я покину ваш дом. Впрочем, если ей будет приятно мое присутствие…

Последнюю фразу я недоговорил за ее ненадобностью, так как ключевые слова во всем, что я сказал, были: «познакомились сегодня утром». Они отвергали все остальные вопросы. Было видно, как у чадолюбивого папеньки сразу же отлегло от сердца, и на меня он взглянул почти с симпатией.

— Так вы с Натальей Александровной познакомились только сегодня утром?

— Да, — подтвердил я, — совершенно случайно. Меня в избу, в которой она собиралась бороться за народное счастье, привез крестьянин Еремей.

Расслабившийся было Александр Иванович опять напрягся и, хмурясь, попытался объяснить поведение дочери:

— Поверьте, уважаемый Василий Тимофеевич, моя Наташа чудесная девушка, но последнее время с ней не стало никакого слада. Она откуда-то набралась вздорных идей, увлеклась всякими… планами и теперь говорит только о… тяжелом положении народа и просвещении, — после заминки договорил генерал, не решившись произнести крамольного слова «революционные идеи».

— Что здесь особенного, — успокоил я отца с высоты своего зрелого возраста, — молодежь всегда ищет новых путей и восприимчива к радикальным мыслям, только мне показалось, что Наталья Александровна немного отстает от моды, народники и хождение в народ ближе вашим ровесникам, чем ее. Вот если она увлечется более революционными методами…

— Господь с вами, — замахал руками хозяин, — этого еще нам не хватает! А вы, господин Харлсон, случайно не имеете отношение к тайной полиции? — после многозначительной паузы, проницательно глядя мне в глаза, спросил царский сатрап со ставшей брезгливой улыбкой.

— Нет, — твердо ответил я, — ни к тайной, ни к явной полиции я отношения не имею. Однако позвольте вам заметить, господин генерал, что при таком негативном, то бишь отрицательном отношении к полиции, как к институту власти, вы сами — первопричина революционного нигилизма своей дочери.

Надо сказать, что фразочка у меня получилась такая закрученная, пальчики оближешь, даже несмотря на то, что я сгоряча употребил фотографический термин «негативно», вряд ли уже знакомый и расхожий. Потому, не дав хозяину собраться с мыслями, что мне ответить, я тут же ошарашил его вопросом, не имеющим никакого отношения к нашему разговору:

— Однако, позвольте, господин генерал, полюбопытствовать, кому принадлежит портрет вот этого полковника?

Во все время нашей беседы я внимательно разглядывал портрет седого вояки, висевший как раз напротив нашего дивана, и только в последний момент понял, что привлекло мой взгляд, когда я увидел семейные портреты.

— Это мой прадед, участник Отечественной войны, — недоуменно ответил генерал. — Вам что, интересен этот портрет?

— Возможно, возможно, — машинально ответил я, пытаясь продраться взглядом через время и особенности манеры художника к чертам лица модели. — А звали вашего прадеда случайно не Антон Иванович Крылов?

— Да, — по-прежнему недоумевая, подтвердил Александр Иванович. — Именно так. Вы…. — И он посмотрел на меня долгим, внимательным взглядом, как будто увидел впервые. — Вы, случайно, не… — Он замолчал, но все-таки решился договорить. — У нас в семье существует легенда, это, конечно, все вздор…

— Почему же вздор, — перебил я, — в мире все закономерно. А прабабушку вашу, как я полагаю, звали Анна Семеновна Чичерина…

— Позвольте, милостивый государь, позвольте! — воскликнул, бледнея, генерал. — Вы хотите сказать, что вы, ну, что вы тот самый человек… имена моих предков, в конце концов, можно узнать в губернской геральдической управе…

— Я Алексей Григорьевич Крылов, если вам что-нибудь говорит это имя.

— Но ведь вы сами только что представились Василием Тимофеевичем…

— А вы так и вовсе никак не назвались…

— Но этого не может быть!

Мне начала надоедать вся эта бодяга, тем более, что я не собирался лезть к генералу со своими проблемами, которых у меня к тому же еще и не было.

— Простите, Александр Иванович, мне кажется, мы говорим не о том. В конце концов, тот ли я человек, о котором вы слышали, или самозванец, какое это имеет значение? Предположим тот, ну и что? Я не собираюсь злоупотреблять ни вашим временем, ни гостеприимством. По-моему, пока это вы злоупотребили моим временем. Я к вам в гости не рвался, меня привезли сюда под конвоем, так что, если у вас ко мне больше нет вопросов, то позвольте откланяться…

— Погодите, Василий, виноват, Алексей Григорьевич, это все так неожиданно, странно, вы должны меня понять… У нас в семье есть легенда о… потомке, далеком потомке, который сыграл определенную роль в истории нашей семьи. Но она так невероятна…

…Этим потомком, несомненно, был я, если кроме меня не нашлось родственника, который отправился навещать родню в далекое прошлое. Когда я впервые попал в то время, первый, кого там встретил, был местный помещик, поручик лейб-гвардии Гренадерского полка Антон Иванович Крылов. Он как раз получил в наследство после дядюшки небольшое имение и деревню Захаркино вместе с ее крепостными обитателями.

Путем несложных «физиогномических», как в то время говорили, наблюдений и совпадения фамилии я предположил, что поручик — мой далекий предок. Так сложились обстоятельства, что мы с ним сдружились. Чтобы как-то легализоваться в том времени, мне оказалась необходима помощь, и мне пришлось ему открыться. Сначала предок не поверил невероятному рассказу, но материальные подтверждения моего необычного происхождения, такие, как газовая зажигалка и аудиоплеер, его убедили.

— Александр Иванович, я действительно тот самый потомок, о котором вам говорили. Вы же, скорее всего, мой прапрадедушка и старше меня всего лет на сто двадцать. Однако, лично вас это ровно ни к чему не обязывает. Хотя родство у нас, судя по всему, прямое, но достаточно дальнее… И, если, как вы сказали, я сыграл роль, так не только для вас, но и для себя. Да и роль не очень сложную — помог Антону преодолеть робость и завоевать сердце нашей общей прабабки, очень милой, могу вас уверить, девушки…