Пришла беда, откуда не ждали - Михаил Березин

– Мюнхаузен, мой мальчик. Очень настырный и опасный тип. Пауль говорит, что если у нас и есть конкуренты в этом деле, то только Брунгильда и Мюнхаузен.

– А он, случайно, не барон?

– Ха-ха-ха!

Я попрощался и повесил трубку. Майя тут же набросилась на меня сзади со словами «мой пинкертончик!», повалила на ковер, и начала очередной сеанс.

Объявление гласило:

!!! РАЗЫСКИВАЕТСЯ ХУДОЖНИК!!!

Всякого, кто может хоть что-нибудь сообщить о личности человека, разрисовавшего ряд переходов в берлинском метро картинами, взятыми нынче в рамку, просьба позвонить по следующему телефону: 63-63-90-30

За конкретную и правдивую информацию вас ждет

!!! СОЛИДНОЕ ДЕНЕЖНОЕ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ!!!

Номер телефона принадлежал берлинскому представительству «Гвидона». Честно говоря, я остался не очень-то доволен текстом. Мы с Малышкой и Троллем долго и яростно спорили о его содержании, но ничего более удачного не получилось. Со своей стороны Голдблюм также не преминул заметить:

– Ты детектив, мой мальчик, или лесоруб? Кто же слагает подобные объявления? – Он щелкнул диктофоном и безо всякой видимой связи произнес: – Приказать Джордану, чтобы часть свободного фонда он перевел в акции… Поступили уже какие-нибудь отклики?

– Пока нет. – Я сжимал в руке свежий номер газеты «Европа-Центр» со злополучным объявлением.

– Держи меня в курсе.

– О'кэй.

Честно говоря, на отклики я не очень-то рассчитывал, но оказалось, что я глубоко заблуждаюсь. Уже на следующий день отклики посыпались, как из рога изобилия. Горбанюк даже потребовал, чтобы я безвылазно находился в бюро.

Разумеется, я послал его к черту. Что значит, сидеть безвылазно в бюро, если именно ради вылазок и было дано объявление?

Причем первая же вылазка поначалу казалась успешной.

Позвонил мне один тип по фамилии Сыркин и сообщил, что искомым художником является ни кто иной, как его племянник Алик. По фамилии – тоже Сыркин.

Мы встретились на Александрплац возле вращающихся «Часов Мира», когда в Берлине было 18-00, в Москве – 20, Нью-Йорке – 12, а в Сиднее – час ночи следующего дня.

– Да, неплохо было бы встретиться в Нью-Йорке или Сиднее, – проговорил дядя Сыркин, приближаясь. – Берлин, конечно, тоже ничего, однако этот язык… Почему в Германии государственный не английский? Безобразие!

По-моему, он не шутил.

Он был маленького роста, но широкоплечий, с выдающейся вперед челюстью и невыразительными глазками. Держался он прямо, будто аршин проглотил. На вид ему было лет пятьдесят. Наверное, основной его особенностью являлось то, что лицо его не трансформировалось от выражения к выражению, как у остальных людей, а новое выражение появлялось уже в готовом виде, мгновенно. Так на экране телевизора появляется следующий кадр.

– А что скажете насчет Москвы? – поинтересовался я.

– Вы, разумеется, шутите. Из этой клоаки сейчас пытаются вырваться все, кому не лень. Они, видимо, считают, что Запад резиновый.

– К тому же и в Москве не говорят по-английски, – заметил я.

– Напрасно иронизируете. Конечно, я слышал все эти сказки про наш «великий и могучий», но могу вас заверить… Ду ю спик инглыш?

– В очень ограниченной мере.

– Жаль. – На его лице появилась брезгливая гримаса.

– Итак, к делу, – сказал я нетерпеливо.

– Итак, к делу, – охотно повторил он и еще сильнее задрал подбородок. – Как я уже упоминал, таинственным гением является мой племянник Алик Сыркин. Готов передать его вам из рук в руки, но сначала нам необходимо оговорить условия.

– Какие условия?

– То есть как?! Или я неправильно понял содержание опубликованного коммюнике? Насколько мне помнится, там речь шла о солидном денежном вознаграждении.

– За правдивую и конкретную информацию, – добавил я, подняв вверх палец.

Безусловно, я был польщен, что мое нехитро составленное объявление, получило такое звучное название – коммюнике. Коммюнике! На какое-то мгновение я даже почувствовал себя премьер-министром.

– Ну, естественно, правдивую и конкретную! – воскликнул он. – Как же может быть иначе?

– Вы производите впечатление человека толкового, – произнес я. – Тем более…

– Спасибо, – перебил он меня.

– Тем более кажется странным тот факт, что вы произнесли имя племянника, так сказать – раскрыли карты, еще до того, как получили вознаграждение. На кой, спрашивается, вы теперь нужны?

Он одарил меня язвительной усмешкой, одновременно покачивая указательным пальцем из стороны в сторону.

– Без меня вам до него ни за что не добраться. Даже и не пытайтесь.

– Так сильно он законспирирован?

– Уж поверьте.

– А вы немецким владеете?

С огромной скоростью на его лице замелькали кадры: недоумение, подозрение, злость, досада. Все это сменилось, если можно так выразиться, заставкой. Он удивленно смотрел на меня. Словно перестал понимать по-русски.

– Я говорю, вы немецким владеете?

Он взорвался.

– Обязательно вам было напоминать мне об этом удручающем явлении природы!

– Стало быть, все же немецкий, нравится он вам или нет, вы знаете?

– Ну и что из этого?

– Так, знаете? – настаивал я.

– Приходится знать, – вынужден был уступить он. – Я здесь живу.

– Почему же тогда вы не откликнулись на многочисленные объявления аналогичного характера, напечатанные в немецких газетах?

– А были подобные объявления? – не моргнув глазом, поинтересовался он. Во всяком случае мне не удалось зафиксировать даже минутного замешательства.

– Конечно, к тому же в столь впечатляющем количестве, будто разыскивался самый крупный в мире алмаз. Или самый опасный преступник.

– Вы знаете, я не читаю немецких газет, – заявил он. – Macht kein spass[11].

– Будем считать, что вы меня убедили. – Кивнув головой, я вздохнул. Начиналась самая тяжелая часть разговора. – О'кэй, если ваш племянник действительно окажется тем самым художником, вы получите пятьсот марок наличными.

– И это вы называете солидным денежным вознаграждением? – возмутился дядя Сыркин. – Не может быть и речи!

– Вы так реагируете, как будто вам предлагают за пять сотен прорыть туннель под Ла-Маншем. Каких-то несколько слов…

– Э, нет! Иной раз слова могут стоить дороже туннеля. Вы сказали, что я произвожу впечатление человека толкового, а вместе с тем держите за дурака. Если так пойдет и дальше, мне действительно ничего не останется, как обратиться в немецкие газеты.

Черт меня дернул упомянуть о них!

– Вы только подумайте, о чем мы говорим! – воскликнул я. – Я представляю интересы наиболее опытного специалиста в этой области в мире. Этот специалист роет землю и бьет копытами, чтобы только сделать вашего племянника очень богатым человеком, одним из самых известных на этом шарике. За сведения о нем вам предлагается пятьсот полновесных бундесмарок наличными. А вы еще торгуетесь. Вы что, не хотите своему племяннику добра?

– Я всем хочу только добра, – воинственно произнес он. – Но в первую очередь я желаю добра самому себе.

Хотите верьте, хотите – нет, но в этот момент во мне говорила не жадность, не соображение, что чем больше получит этот широкоплечий кровосос – поклонник английского языка, тем меньше останется самому. Во мне говорил обыкновенный бухгалтер[12]. Видно, это глубоко въелось в кожу. Возможно – на всю оставшуюся жизнь.

– Семьсот пятьдесят марок и баста, – отрезал я.

– Тысяча долларов! – прорычал он в ответ.

– Не может быть и речи!

Он бросил взгляд на большие часы, словно призывая их полюбоваться таким патологическим скупердяем. Я тоже посмотрел на часы.

– В Сиднее сейчас половина второго ночи, – вежливо сообщил я.

– Тысяча марок и ни пфеннингом меньше, – воинственно проговорил он. – В противном случае я немедленно обращусь к вашим конкурентам.

Я печально вздохнул и проговорил:

– По рукам.

Он оживился.

– Давайте задаток, и мы немедленно отправляемся.

– Что еще за задаток?

– А вы себе иначе представляли? Надуть меня не так-то просто – я тертый калач.

– Тогда нам нужно обсудить все с самого начала и до конца. Вы получаете от меня, скажем, сто марок. Что происходит потом?

– О'кэй. Дальше мы едем на квартиру к племяннику. У него имеется еще несколько аналогичных картин, подтверждающих авторство. Вы выплачиваете мне оставшиеся девятьсот марок, и племянник – ваш.

– Не годится, – покачал головой я. – Ведь я в живописи – не копенгаген.

– Вот уж не ожидал! Не «копенгаген», а занимаетесь подобным делом… Ладно у меня с собой имеется фотоаппарат. Сделаем несколько контрольных снимков, покажете их вашему клиенту.

– Идет.

– Но в этом случае к племяннику сейчас поеду я один. Ждите меня здесь.

Он ушел быстрым, деловым шагом. Я провел на Александрплац еще девяносто семь минут, временами поглядывая на часы. Во всем мире жизнь неудержимо двигалась вперед. Я вспомнил о товарище, пару лет назад уехавшем в Австралию. Для него скоро должно было наступить утро.