Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры - Ольга Эрлер

Он же, лежа в своей постели, сожалел, что выдал девчонке свои переживания и поражался ее проницательности. Почему она так хорошо разбирается в отношениях родителей и детей? Ведь у нее нет родителей. Или именно поэтому? А какая красавица, глаз не оторвешь. Не зря ее Птолемей прятал… Надо же, какая причуда судьбы!

На следующий день Таис познакомилась с легендарным Гефестионом. Она и сама бы догадалась, что этот неуловимо похожий на Александра человек и есть лучший друг царя. Гефестион устремил на нее немигающие карие глаза, медленно поднялся навстречу, и Таис с удовольствием подняла голову. Она любила высоких мужчин. Гефестион поцеловал ее в щеку, и Таис уловила исходящий от него… запах Александра. Запах фиалок.

Плыли целой лодочной флотилией, с рабами и провизией. Таис держалась хорошо, весело переговариваясь с новыми знакомыми Марсием, Гарпалом, Неархом, Леоннатом, все время тайком наблюдая за Александром. От блаженной улыбки болели скулы.

Место выбрали чудесное, хотя в ее радостном состоянии и городская свалка показалась бы ей чудесной. Разложили костер, развесили тенты. Рабы суетились, друзья валяли дурака. Гарпал бегал от рабов к Александру, пока тот шутливо не отчитал его: «Раз в жизни можете сделать что-то без меня, для меня?» А потом примирительно обнял своего хромого от рождения друга. Гефестион молча вмешался и уладил все вопросы за спиной Александра. От Таис это не ускользнуло.

Непривычная сдержанная вежливость и даже неприветливость Гефестиона по отношению к ней смущали девушку. Но она знала, что порой даже милейшие люди производят совершенно обратное впечатление, потому что чувствуют себя неуютно по каким-то причинам. Глупо судить поспешно, надо всегда оставлять людям возможность раскрыться. Не мог же Александр в самом деле выбрать себе в друзья недостойного человека! А Александр, как ветер, как солнечный свет, успевал везде и разговаривал как будто со всеми сразу. Подошел и к Таис, слонявшейся без дела, и предложил, пока не печет солнце, покататься на лодке. Таис зачла себе этот ход — послоняться без дела.

Они отплыли далеко от берега. Бирюзовое море было прозрачным и спокойным, и Таис — дитя природы, тоже успокоилась, наполнилась каким-то особенным — спокойным — счастьем. Она перегнулась через борт и рассматривала, как на волнистом дне лежали кальмары. Лучи солнца проходили через толщу воды, преломлялись и слегка покачивались, а волны пошлепывали по борту. Тишина и блаженство окутывали мир.

— Я хотел поговорить, — начал Александр. — Хочу знать, откуда ты взялась.

Таис подняла голову и улыбнулась:

— Из Афин.

Они рассмеялись.

— Хорошо, расскажи мне все, что было с того момента, как ты себя помнишь.

— Ах, зачем тебе это? — улыбка исчезла с ее лица. — Я могу рассказать пять вариантов одного и того же, и все будет правдой. Вариант номер один: какой я была несчастной, бедной сироткой, — Таис усмехнулась. — Серьезно, хочешь это слушать, тебе это надо?

— Да. Хотя бы коротко, — попросил Александр.

— Откуда я взялась… «Наверное, меня принес дельфин…» Так думает один мой знакомый поэт.

— Скорее всего, он прав, если судить по тому, как ты любишь море.

Таис села на скамейку, опустила ноги в воду. Закрученные узлом кудрявые волосы держались даже без шпилек.

— Хорошо, до школы я жила у бабушки на зеленом острове, населенном черепашками. Его окружало синее море, в котором я и проводила большую часть времени, — начала она. — А ведь действительно, мои первые воспоминания связаны с морем. Потом меня увезли в школу, в Афины, и позже я узнала, что бабушки больше нет. Счастливое безоблачное детство кончилось. Очень мне не нравилось оставаться на каникулах в школе. Я просто умирала от одиночества. И сейчас не переношу… — Она надолго замолчала. — Я не знаю, как об этом рассказывать, какими словами. Да и надо ли тревожить прошлое.

Александр серьезно смотрел ей в глаза и ободряюще кивнул.

— Ладно, продолжу, использую вариант номер два, менее трагичный. Некоторые люди были добры ко мне. Я дружила со школьным конюхом и его женой, училась ездить верхом. А когда мне было 13, появилась Геро, и все пошло по восходящей. Первым делом она подралась с моими обидчицами и объяснила мне суть таких чувств, как зависть, недоброжелательность и злоба. Так и сказала: не всем повезло родиться умными, но не все можно объяснить отсутствием ума. Некоторые люди просто-напросто злы, а зло надо наказывать. Потом она занялась моим воспитанием, или, лучше сказать, перевоспитанием, и взяла на себя все возможные мои заботы. Стали появляться новые люди, и жизнь стала другой — взрослой. Динон лепил, вырубал, лил меня во всех видах — жуткое время для меня, а для него — творческий взлет. Зато я хорошо заработала на скульптурах. А Геро удачно вложила деньги в Понтийский хлеб, и купила себе дом на мое имя, и я построила свой первый собственный домик, что-то, что принадлежит мне. Так мы почти одновременно стали гордыми домовладелицами. — Таис довольно рассмеялась. — Днем позировала, вечером принимала гостей Динона, которые сначала казались мне аристократами духа. Я слушала их, раскрыв рот, кажется, кое-чему и сама от них научилась. Не обращай внимания на мой ироничный тон. — Она взглянула на Александра. — Я их до сих пор люблю. Нет, я была вполне счастлива — слепа, глуха, парализована счастьем. Или довольством? Я была довольна каждой прожитой минутой.

Она снова вопрошающе взглянула на царя. А потом неожиданно спросила:

— Как ты думаешь, детское горе и обиды — самые тяжелые?

— Да.

— Тогда мне больше нечего бояться в жизни. — Она помолчала. — А чего ты боишься? — Ее тон изменился, в глазах блеснуло лукавство.

— Когда я был в Эпире, — медленно, неохотно начал он, — после ссоры с отцом, о которой ты, конечно, все знаешь, за разжиганием костра я понял одну вещь… Да, именно так все и было: я подумал, что сделать с мясом, засолить или завялить, а потом без всякого перехода: «Мои возможности не знают границ, и я ничего не боюсь в жизни. Я не промечтаю свою жизнь, а сделаю все, чтобы осуществить свои мечты». Видимо, в этот момент я стал взрослым. Однако ты отвлекаешься от темы; ты рассказываешь, а не я. — Царь улыбнулся, прищурив свои удивительные глаза — синие с коричневыми крапинками, которые так напоминали Таис переливчатые опалы.

— Значит, ты ничего не боишься? — уточнила она.

— Ничего. Страх — первый враг жизни. Хотя есть, конечно, вещи, которые я не люблю, но это не имеет ничего общего со страхом.

— Что ты, к примеру, не любишь в себе? — не сдавалась Таис.

— О, какой хитрый вопрос! Разве я похож на человека, который себя не любит?