Самый малый атлас мира - Игорь Кудрявцев

Через два часа мы были в Балашихе.

— Серый, может в «Урожай» зайдем? — предложил я.

— Конечно зайдем, Гоха! — радостно ответил Серега.

2000

Лабус — не лабус

В. Р.

В Риге хорошо, в Риге Володьке нравится, в Риге Володька как свой: башка у него белая, щеки розовые — вылитый лабус.

Чуваки из Володькиного отряда в город после занятий не суются: ссат. Уже двоих курсантов РЛТУГА[1] из Даугавы выловили. Оба русские. Опознали по документам, потому что у обоих рож не было. Лабусы бить умеют. Лабусы злые.

А Володька не ссыт: у него в городе любимая. Хельга. Он любит Хельгу за то, что та мило называет его Валдисом. А еще, за то, что у нее всегда мокро между ног. В его поселке у девок тоже всегда мокро между ног. У городских не так — у них там сухо. А Хельга не рижанка: она, как и Володька, из села.

Работает Хельга официанткой в ресторане «Baltija». Там и познакомились…

В тот день Володька купил себе в универмаге отличный костюм: серый, двубортный — давно о таком мечтал. Решил, до кучи, уж и в кабак сходить. Пожрать по-человечески. Курсантская пайка Володьке — слону дробина.

Но, когда Хельга, улыбаясь не по-русски, подошла к его столику — Володька забыл про жратву. Таких круглых коленок он не видел никогда в жизни. А ее мокренькие зубки — их хотелось лизнуть. Он и лизнул… но позже.

Она приняла Володьку за своего: башка белая, щеки розовые, костюм серый — вылитый латыш. Правда, когда тот, смущаясь и краснея, мешая латышский и русский, стал делать заказ, она поняла, что ошиблась, но было уже поздно — он ей понравился.

Директор ресторана сказал, что живот стал слишком заметен — официантка не может работать с таким животом. Володька отвез брюхатую Хельгу к ее маме, на хутор. Мама смотрела волком. За своего она Володьку не приняла.

За два месяца до окончания училища Володька стал отцом. Любимая родила ему сына. Пацан получился — супер: башка белая, щеки розовые — вылитый лабус. Имя дали — Андрюха, но Хельга мило называла его Андрисом.

Распределили Володьку в Тюмень, в вертолетный отряд. От счастья он летал, без вертолета: все у него в жизни было ништяк.

Решили так. Володька едет один, устраивается на месте: с жильем, с работой — потом забирает Хельгу с сыном. По пути заедут к Володькиным: показаться. Свадьбу тоже надо.

Поцеловал Володька любимую в губы, сына в попку — маму никуда не поцеловал, — и покатил.

У калитки стояла «Ява». Хорошая «Ява». Не было в этом ни хрена хорошего. Из коровника вышла Хельгина мама, с подойником в руке. Увидала Володьку — вскрикнула, поставила подойник на землю и быстро убежала в дом. Зря он так надолго уезжал, зря.

В подойнике было парное молоко. А в дверях стояла любимая. И смотрела холодно. Да, уезжал он надолго зря.

— Где Андрюха? — спросил Володька.

За спиной у Хельги нервно замаячила мама.

— Андрис в доме, — ответила Хельга. И сразу:

— Валдис, нам нужно поговорить.

— Что с Андрюхой?

— Андрис в порядке, не волнуйся, — пауза… — Валдис. Я выхожу замуж.

«Ява»! Да, зря он уезжал так надолго.

Мама за спиной пришла в движение. Она вырвалась вперед и загородила своим тщедушным телом дочку.

— Успокойтесь, мамаша! Скандала не будет, — спокойно сказал Володька. Постарался спокойно сказать.

— Мама, принеси Андриса, — попросила Хельга.

Мама не сдвинулась с места.

— Mate! Atnesiet, ludzu![2] — закричала Хельга.

Поняла, слава Богу. И, нехотя, ушла. Володька с Хельгой остались одни.

— Валдис…

— Я не Валдис! Я Володя! — перебил он ее.

Хельга, не обращая внимания, продолжала:

— Валдис, я полюбила другого человека. Он латыш. Понимаешь?

— Не понимаю!

Володька подошел к ней, осторожно взял ее обеими руками за лицо и сказал:

— Хельга, у нас с тобой сын, дура ты…

— Он латыш. Понимаешь?

— Не понимаю! Не понимаю! Не понимаю!

— У Андриса зубки режутся. Два нижних.

— Дай его мне.

— Он заплачет.

Действительно, заплакал. Заорал. Открыл свой маленький ротик, показав Володьке два зубика-недоростка — и заорал. Володька бережно прижал сына к груди:

— Андрюха, ты чего кричишь на папку?

— Он тебя не понимает. Мы с ним говорим только по-латышски.

— Дура ты, Хельга, — ответил Володька. — Все вы тут…

Он отдал ей кричащего малыша, а потом сказал:

— Хельга, если ты тупая, то я тебе объясню. Андрюха — мой сын! Ты меня поняла?!

Молчание.

— Ты поняла?!

— Да.

Володька вдруг почувствовал, что ему больше нечего делать в этом доме. Ему нехрен делать в этой маленькой республике!

— Хельга! Позови своего лабуса.

— Нет!

— Не бойся, не трону.

— Валдис!

— Позови!

Сутулый, длинный очкарик. Башка черная. На лабуса совсем не похож.

— Лабус, отвезешь меня в аэропорт.

— Я не лабус! Я латыш! Литовцы — лабусы.

— Не перебивай меня, лабус. Отвези меня в аэропорт.

— Я не могу! Я плохо езжу.

— Зато, я хорошо. Сядешь сзади.

— Я не могу!

— Заводи, лабус.

Володька гнал как придурок. Он выжал из «Явы» все. «Ява» не взлетала. Обосравшийся от страха лабус, как баба обхватил его сзади обеими руками.

Резко затормозил у автобусной остановки:

— Лабус, руки убери. Приехали.

Слез. Передал руль дрожащему лабусу. Затем снял с его плеча свою дорожную сумку.

— Если с моим сыном что-нибудь случится — я тебя, лабус, под землей найду!

2003

За хлебом

— Спит?

— Спит. Укачало.

— Сын, наверное?

— Ага… сын.

— А у меня две девки: двенадцать и девятнадцать. От старшей еду. Вы-то, домой — или из дома?

— Мы — за хлебом… в Ростов…

— ???

— Мы сами из Рыбинска. Жена за хлебом послала, а в булочной — черствый. Говорю Серёньке: махнем в Ярославль за хлебом… заодно город посмотрим. Серёнька не бывал… Теперь — в Ростов. Я не бывал…

— К Ростову подъезжаем.

— Да? Надо Серёньку будить.

— Успеете… пусть досыпает. А я, грешным делом, сначала решил, что вы псих: в Ростов — за хлебом!.. Посидел — подумал: не… нормальный.

— Жить — скучно.

— Ага, скучно. В Ростове точно отоваритесь. У нас хлеба много… А то, давайте ко мне. У меня переночуете. А завтра, с утречка, на моем «запорожце», сгоняем за хлебом в Переславль. Я не бывал.

2003

Примечания

1

Рижское летно-техническое училище гражданской авиации

2

— Мама! Принесите, пожалуйста!