Возрождение Бога-Дракона - Андрей Смирнов

Знаю, что они были только рады, когда я переехал в ШАД. Их терпению и выдержке можно поразиться: им удавалось уживаться со мной почти одиннадцать лет. Правда, они пытались избавиться от меня и раньше — спихнуть митраистам — но, когда во время первого нашего совместного посещения храма там начался пожар, данная идея как-то сама собой отпала. Мне не понравилось это заведение, и родители мое настроение правильно оценили.

Когда меня привели в храм Митры, пожилой жрец стал сюсюкать и разговаривать со мной так, как будто бы я был глупее его. Наверное, мне стоило проявить большую терпимость. Но тогда мне было не семнадцать, как сейчас, а всего лишь пять лет, и тормозов в моей голове было существенно меньше. В какой-то момент пламя, горевшее в ближайшей жаровне, перекинулось на одежду священнослужителя. Он довольно-таки смешно запрыгал, пытаясь его сбить. Прибежали его единоверцы. Совместными усилиями они, конечно, быстро потушили бы огонь — но это шло вразрез с моим настроением побезобразничать. Им пришлось отвлечься от вопящего дядечки, когда одна за другой по всему храму начали опрокидываться жаровни и разбиваться чаши с маслом. Пламя мгновенно распространилось по помещению. Началась паника. Мне нравился огонь — мы с ним всегда были в хороших отношениях. Родители тоже знали, что мне он нравится — в свое время моя любовь побудила их сменить газовую плиту на электрическую, отказаться от камина, и никогда, ни при каких обстоятельствах не зажигать свечи в доме. И эта любовь была одной из причин, в силу которых они решили спихнуть меня именно митрастам, а не старым добрым язычникам: культ Митры, даже после всех реформ и изменений, которые он претерпел в Европе, оставался самым тесным образом связан именно с огнем. По крайней мере, митраисты это декларировали. Но, как оказалось на практике, их связь носила скорее теоретический, чем реальный характер…

— Дил!!! — Закричала мама. Я повернулся. — Хватит! Не надо! Останови это!

Отец прижимал ее к себе. Он ничего не сказал, но поймал мой взгляд и осуждающе покачал головой. Подойти ко мне они боялись. Возможно мать и бросилась бы, но отец держал ее крепко. Они уже знали, что когда происходит что-то необычное, ко мне лучше не приближаться, и уж тем более — нельзя хватать за руки, трясти или как-то иначе убеждать силой. Но инстинкты иногда брали свое. Поэтому отец и держал ее так крепко.

Я повернулся и ощутил свою связь с разгорающимся пожаром. В каком-то смысле я был им, а он был мной. С неохотой я утихомирил свою «огненную часть». Пламя начало спадать и в конце концов пропало. Панические вопли перестали быть такими отчаянными, но те люди, которые получили ожоги, по-прежнему стонали и выли от боли.

Я подошел к родителям и, задрав голову, посмотрел на них снизу вверх. Ради них я отказался от удовольствия сжечь здание здесь и сейчас, но разве они оценили мои усилия? Куда там! Я ощущал исходящие от них отчуждение и страх. Мне это было неприятно. Захотелось как-то наладить наши отношения, переключить их внимание на что-нибудь другое.

— А пойдемте в парк погуляем? — Жизнерадостно предложил я.

5

Я опять заснул, и сон, который приснился мне на этот раз, не был слишком приятным. Я видел его и раньше. Как и у многих людей, у меня периодически случаются повторяющиеся сны и сны с продолжением, но этот был самым плохим. И всегда одно и тоже.

Я плыл по серой реке вместе с сотнями, тысячами других людей и животных. У реки не было ни дна, ни берегов — поток свободно тек в странном, искаженном пространстве, подобном пещере невообразимых размеров. По сложной, изломанной траектории мы спускались вниз; люди и звери, окружавшие меня, пребывали в состоянии отчаяния и ужаса. В серой реке не было воды — ее заменяло что-то, похожее на кисель из медленного света, и из этой же эссенции состояли тела окружавших меня людей и животных — серые тени, неровные уродливые формации, образующие общую массу, движущуюся в одном направлении… также, как множество зерен, пересыпаемых из одного мешка в другой, видятся единым целым. Но стоило мне задержать взгляд на какой-либо из теней — она начинала обретать форму и цвет; глухой стон превращался в вопль ужаса — когда же я отводил взгляд, фигура опять становилась неотличимой от остального потока.

Наше течение не было единственным, здесь было множество таких же, и все они двигались сверху вниз к некоему незримому центру, постепенно сближаясь и сливаясь друг с другом, готовясь сойтись в точке, которая пока еще оставалась невидимой для меня. Я не был способен охватить взглядом всю совокупность потоков, но по мере движения начинал постепенно угадывать ее общую форму: сравнение с рекой, имеющей многочисленные рукава — может быть, не самое лучшее, в большей степени все это было похоже на дерево или куст с коротким стволом и множеством веток. В конце концов я увидел цель, итог того, к чему мы стремились, и тогда ужас охватил и меня. Серые течения сливались в один клубок, и там, в самом его центре, находилась устрашающая темная фигура. Это был великан, намного превосходивший ростом любое из существ, плывших в потоке. Его тело состояло из множества перемещающихся ртов, жадно всасывавших в себя тот серый «студень», который его окружал. Все это множество людей и животных втягивалось в темную фигуру и пропадало — так, как будто бы никогда не существовало. Тогда я понял, что это — конечная смерть; а серые тени — не сами животные и люди, но их души, расставшиеся с телами и прошедшие до конца той дорогой, на которую обречены все мертвые; нет добрых богов, рая, или хотя бы нового перерождения — все души стекали к той темной фигуре в исполинском подземном зале и исчезали в ней, и больше не было ничего. Я стал бороться, пытаясь выбраться из потока, но течение было слишком сильно, а фигура ужасного голодного бога становилась все ближе и ближе…

Мое нежелание сдаваться и принимать роль жертвы сделалось настолько велико, что сопротивление потоку переросло в сопротивление сну, и реальность, до сих пор более чем убедительная, начала смазываться. В рамках того сна я не мог победить; темное существо располагало безграничной властью над попавшими в поток, я же был всего лишь одной из его жертв; однако, я мог проснуться. Я содрогнулся и открыл глаза — какой-то частью себя ощущая, что все еще нахожусь там, в серой реке, приближаюсь к чудовищу в пещере; и одновременно — я был в палате, в мире людей, и за окном пели птицы, приветствуя солнце и наступление нового дня. Потом сон растаял, я понял, что взмок, тяжело дышу, а сердце колотится так, как будто бы я только что совершил марафонский забег.

Я видел этот сон уже не в первый раз — он приходил раз или два в течении каждого года моей жизни; иногда был насыщенным, ярким и долгим, и вырваться из его плена на «поверхность», к обыденности, стоило больших усилий; иногда — как намек, короткое и блеклое видение, отстраниться от которого можно было сравнительно легко. У меня имелись две версии относительно того, что этот повторяющийся кошмар мог означать, но легкомысленного отношения «это всего лишь сон» не предполагала ни одна из них. К слову сказать, такое отношение мне в целом было совершенно чуждо еще до того, как я стал учеником герра Рихтера; когда же он принял меня под свою опеку и повел по дорогам магии, моя инстинктивная уверенность в том, что сновидения в определенном смысле не менее реальны, чем обыденный окружающий мир, получила необходимое теоретическое — и практическое — обоснование.

Повторюсь, я располагал двумя версиями относительно природы своего навязчивого кошмара. Самая простая заключалась в том, что это — самые обычные воспоминания. Я жил когда-то раньше, потом умер, познакомился с доброжелательным властелином потустороннего мира, едва не отправился к нему на обед, но все же каким-то невероятным образом вырвался из серого потока и родился заново. Эта версия хорошо согласовалась с некоторыми другими повторяющимися снами, в которых я был не Дильгертом Гудриксоном, уроженцем Норрига, а мужчиной, определенно жившим где-то на юго-востоке евразийского континента, по всей вероятности — в Китае. То обстоятельство, что о событиях до своего появления на свет я располагал крайне редкими и отрывочными воспоминаниями, можно списать на шок от нового рождения. В общем, эта версия выглядела довольно привлекательной и я склонялся именно к ней. Второе объяснение состояло в том, что увиденное в кошмарном сне не происходило «когда-то давно», оно происходит сейчас. Какая-то моя часть прямо сейчас существует в подземном аду, направляясь, вместе со множеством иных душ, прямо в пасть тамошнему хозяину, и вся моя «нормальная жизнь» Дильгерта Гудриксона — лишь способ бегства от встречи с голодной и омерзительной тварью. Эта версия выглядела менее привлекательно, однако, свои резоны имела и она, и я не мог просто так сбросить ее со счета.