Лейтенант Хорнблауэр - Сесил Форестер

III

Было воскресное утро. «Слава», подхватив северо-восточный пассат, стремительно неслась через Атлантику. С обеих сторон были поставлены лиселя. Ревущий ветер ритмично кренил судно, и под высоко поднятым носом корабля то и дело взвивался фонтан брызг, в нем на мгновение возникала радуга. Громко и чисто пели натянутые тросы, сплетая свои дискант и тенор с баритоном и басом скрипящей древесины — симфония морей. Несколько ослепительно белых облаков плыли по небу, меж ними светило животворное солнце, отражаясь в бесчисленных гранях лазурного моря.

В этом изысканном обрамлении корабль был изысканно красив, его высоко поднятый нос и ряды пушек дополняли картину. То был великолепный боевой механизм, повелитель волн, по которым он сейчас летел в гордом одиночестве. Само это одиночество говорило о многом; военно-морские силы противников закупорены в портах, заблокированы стоящими на страже эскадрами, и «Слава» может держать свой курс, никого не страшась. Ни одно тайком прорвавшее блокаду судно не сравнится с ней силой; в море нет ни одной вражеской эскадры, способной атаковать ее. «Слава» может насмехаться над неприятельскими берегами; все враги заперты и бессильны, значит она может нанести свой могучий удар там, где сочтет нужным. Быть может, и в этот момент корабль стремился нанести такой удар по слову Лордов Адмиралтейства.

На главной палубе выстроилась вся корабельная команда, люди, занятые бесконечным трудом по поддержанию этого механизма в рабочем состоянии, устранением постоянных неполадок, причиняемых морем, погодой и даже просто течением времени. Снежно-белые палубы, яркая краска, точное и правильное расположение рангоута и такелажа — все свидетельствовало о прилежности их работы. А когда «Славе» придет время высказать последний аргумент в споре о морском владычестве, именно они встанут к пушкам — какой бы великолепной боевой машиной ни было судно, оно было обязано этим усилиям слабых человеческих созданий. Они, как и сама «Слава», служили лишь крошечными винтиками большой машины — Королевского флота. В большинстве своем привыкшие к освященным временем флотским традициям и дисциплине, они вполне удовлетворялись ролью винтиков, необходимостью мыть палубу и ставить паруса, направлять пушки или обрушиваться с абордажными саблями на вражеский фальшборт. Они не задумывались, указывает ли нос судна на север или на юг, француз ли, испанец ли, немец рухнет под их ударом. На сегодня только капитан знал, с какой целью и куда Лорды Адмиралтейства (очевидно, после обсуждения с Кабинетом) направляют «Славу». Известно было только, что она держит курс в Вест-Индию, но куда именно и зачем — знал лишь один человек из семисот сорока, находившихся на палубах «Славы».

В то воскресное утро на палубу выгнали всех, кого можно: не только обе вахты, но и «бездельников», не несших вахт — трюмных, работавших так глубоко внизу, что многие из них неделями в буквальном смысле слова не видели белого света, купора и его помощников, парусного мастера, кока и вестовых. Все были в лучшей своей одежде. Офицеры в треуголках и при шпагах стояли рядом со своими отделениями. Лишь вахтенный офицер с помогавшим ему мичманом, старшина-рулевой у штурвала, впередсмотрящие да еще с десяток матросов, необходимых для управления судном в случае совершенно непредвиденных обстоятельств, не стояли на шкафуте по стойке «смирно» в покачивающихся вместе с судном рядах.

Это было воскресное утро, и вся команда стояла с непокрытыми головами, слушая слова капитана. Но то была не церковная служба. Эти люди обнажили головы не для того, чтоб поклониться своему Творцу. Богослужению отводились три воскресенья в месяц, но тогда корабль не обыскивали так тщательно, добиваясь присутствия всех членов команды. Веротерпимое Адмиралтейство недавно освободило католиков, иудеев и даже сектантов от обязанности присутствовать на корабельных службах. Сегодня было четвертое воскресенье, когда поклонение Богу отменялось ради более строгой, более торжественной церемонии, требовавшей тех же чистых рубашек и обнаженных голов, но не опущенных глаз. Напротив, каждый прямо смотрел вперед. Шляпы все держали перед собой, и ветер трепал им волосы: они слушали закон, столь же всеохватывающий, как Десять Заповедей, кодекс, столь же строгий, как Книга Левит — каждое четвертое воскресенье месяца капитан должен был вслух читать команде Свод Законов Военного Времени, чтобы даже неграмотные не смогли потом оправдаться своим незнанием. Религиозный капитан мог втиснуть перед этим небольшое богослужение, но чтение Свода Законов было обязательно.

Капитан перевернул страницу.

— Статья девятая, — читал он. — «Если кто-либо на флоте созовет или попытается созвать мятежную сходку с любой противоправной целью, лица, повинные в этом правонарушении и признанные таковыми трибуналом, подлежат смерти».

Буш, стоявший рядом со своим отделением, слушал эти слова, как слушал их десятки раз до того. Он слышал их так часто, что обычно оставлял без внимания; вот и слова предыдущих восьми статей он пропустил мимо ушей. Но девятую статью он услышал отчетливо. Возможно, капитан читал ее с особым ударением; кроме того, Буш, поднявший в ярком солнечном свете глаза, увидел Хорнблауэра, несшего вахту. Тот тоже слушал, стоя у ограждения шканцев. И это слово «смерть». Оно прозвучало как последний всплеск упавшего в колодец камня, и это было странно, потому что и в первых статьях, которые читал капитан, это слово повторялось часто — смерть уклонившемуся от опасности, смерть заснувшему при несении вахты.

Капитан продолжал читать.

— «Всякий, подстрекающий к мятежу, повинен смерти…». «Если офицер, морской пехотинец или нижний чин будет вести себя непочтительно по отношению к старшему по званию офицеру…»

Сейчас, когда Хорнблауэр глядел на Буша, эти слова значили гораздо больше; он почувствовал какое-то беспокойство. Буш глянул на капитана, нечесанного, неряшливо одетого, и вспомнил события нескольких прошедших дней. Если был в мире человек, абсолютно неспособный к исполнению своих обязанностей, то это был капитан, однако его неограниченную власть утверждал тот самый Свод Законов, который он сейчас читал. Буш снова поглядел на Хорнблауэра; он чувствовал, что знает наверняка, о чем тот думает, стоя у ограждения шканцев. Странно было жалеть этого неуклюжего, угловатого молодого лейтенанта, с которым он так мало знаком.

— «Если офицер, морской пехотинец, нижний чин или другое лицо на флоте» — капитан дошел до XXII статьи, — «осмелится вступить в ссору с кем-нибудь из старших по званию офицеров, либо не подчинится законному приказанию, таковое лицо подлежит смерти».